И вот является учитель с огромным красным носом, с черными барашками на голове, с пустотой и глупостью в голове. Начинает нас учить как попугаев французским разговорам. Принялся-то он за нас сперва хорошо, но по недостатку характера не смог свести хорошо концов…
Тут Елизавета Зуева, вдруг поняла, что давно уже читает, не вдумываясь в слова… Она захлопнула альбом и вышла из комнаты.
…Николай Зуев приткнул лодку к берегу, вышагнул из неё, оступился при этом в воду, досадливо поморщился, выдернул лодку на галечник и песок.
Он поправил патронташ, поддёрнул ремень ружья на плечо. И застыл, будто в растерянности. Ну, действительно, не на охоту же он приплыл сюда, какая здесь охота… Пошёл вверх по тропе, к Марьину камню. Снял ружьё, поставил, уперев его о камень, обмял траву и сел… И понял, что никуда не уплыл, не ушёл от тех мыслей, что не давали покоя и дома… «Как же случилось, что я, обычный дворянский мальчик, воспитанный во всех обычаях и предрассудках уездного дворянства, но всё же в вере, в христианской любви, в тяге к добру, к тридцати годам потерял и веру, и любовь, да пожалуй, и тягу к добру в том понимании, что внушалась мне воспитанием?»
«Я утратил, ту наивную чистую веру, но не приобрёл веры иной. Потому что вера в прогресс и соцьялизм – не есть вера, а есть убеждение, причём, уже поколебнувшееся во мне…»
6
К вечеру, проводив гостей, подполковник Зуев расположился в своём кабинете, с наслаждением закурил трубку и раскрыл альбом Николая Зуева… Интересно наблюдать за ходом мыслей человека, когда-то жившего здесь же, сидевшего, может в этом же кресле, поверявшего думы свои дневнику…
…Время летит. Зима проходит. Мы учимся каждый день и ничему не научаемся. Трудно было чему-нибудь и научиться. Я полагаю – воспитание юношества есть самоцветный камень, вплетенный в венок жизни человеческой. Юноша подобен молодой ветке, которая гнется смотря по тому, с какой стороны на нее подует ветер, но не ломается. Столетние деревья вырываются с корнем от бури, а молодая ветка только приклоняется к земле. Юноша, видя перед своими глазами дурные примеры, удерживает их твердо в своей памяти и черты их у иных оставляют неизгладимые следы, которые клеймят всю жизнь человека, подобно роковой печати, выклейменной палачом на лбу преступника. У иных же сила воли, этот рычаг двигающий всей массой действий человеческих, стирает их с чела. И семя разврата, зароненное на почву способную производить и дурное и доброе, подтачивается острием рассудка. Хоть это зависит совершенно от воли человека, но не менее и от образа жизни, какую он себе изберет, от избранных им занятий, или другими словами от круга действий в которых он находится. Магометанин никогда не поверит, что христианская религия есть самый важный источник в достижении вечного блаженства, потому что он слепо покорился своему закону. Уверьте развратного человека, что его поступки чернят не только его самого, но даже унижают человечество. Он вам никогда не поверит, потому что, запутавшись в тернии разврата, он уже не в состоянии высвободиться из него. Посмотрите вы на человечество вообще и вы увидите бесконечную разнообразность характеров, мыслей, чувствований, страстей, способностей и впечатлений.
Скажем несколько слов о человечестве. Хоть первобытный человек, созданный Богом по его подобию, получил душу чистую и ум, направленный к одной доброй цели (потому что зло нравственное и физическое не могло тогда еще существовать), и так как род человеческий расплодился от одного корня по лицу всей земли, то отчего же люди, получая друг от друга наклонности совершенно одинакие, являют характеры совершенно различные? Отчего первая отрасль человека Каин решился на убийство своего брата Авеля, не видя и тени подобного примера перед собой? Это верно показывает, что человеку дан ум, который не имеет пределов. Столпотворение Вавилонское есть уже в высокой степени гордый замысел человека противоборствовать самой природе. И это-то самое столпотворение, послужившее причиной рассеяния людей по всему лицу земли, стало причиной подчинения человека тем природным условиям, в которые попал он по рассеянии. Природа служила для человека образцом, по которому он составлял свой идеал. Природа была руководительницей его поступков, она была его матерью. Житель севера и житель юга, один взлелеян вечными снегами, а другой лучами палящего солнца, имея при рождении одну цель – существование, избрали для себя совершенно различные наслаждения. Северянин прислушивался к реву бури и добывал пропитание охотой. Между тем как житель юга, покоясь под сенью лимонных и померанцевых деревьев, в упоении прислушивался к тихому щебетанью птичек и одним движением руки собирал обильную жатву для своей пищи. Человек был тогда счастливым созданием. Зависть была чужда ему, каждый был доволен своим жребием, бросившим его на неизвестную стезю. Но это блаженное состояние человека продолжалось недолго. Вопрос, который задал себе человек, был причиной его деятельности. Кто я? Где я? Для чего я? Эти вопросы заставили его сомневаться в довольстве его состояния. Он уверился, что цель его существования должна быть отлична от цели других существ. Он начал изучать природу, углубляясь более и более в ее тайны. С этого времени начинается борьба человека с природой. Природа по своей бесчисленной разнообразности хоть и не могла удовлетворить вдруг его потребностям, тем не менее человек, созданный обладать ею, не оставлял и не оставляет ее изучать. И при исследовании ее первая мысль его была, что, изучая природу как творение, он должен сперва изучить творца. Отсюда происходит бесчисленный ряд философов, которые, изучая творца в применении к природе, составляли в своем воображении идеал, который по необходимости должен управлять миром. И они, не будучи просвещены светом христианской религии, искали в самой природе этого делателя и поклонялись огню, воде и прочим стихиям. И даже смели в невежестве своем противопоставлять свои суеверия истине христианства даже и услышав Благую Весть. Но слова, писанные рыбарями, устояли твердо против гонений целых народов и открыли и распространили свет, «иже просвещает каждого человека грядущего в мир» и истину, которая переходит из рода в род. Природа столь разнообразна в своих явлениях, что не человек, но человечество способно изучать ее. Пылинка, сдуваемая дуновением ветра, подвержена тем же законам природы, которые движут мириадами миров. Капля воды кипит деятельностью наравне с океаном. Полнота жизни является в малейшем атоме творения, и природа, будучи тесно связана с человеком, невольно заставляет его изучать ее тайны. Человек, поднимаясь на ледяные горы Северного океана, презирает свою погибель, он жаждет знания, и пожиная плод своих трудов, он передает его для оценки своему потомству, которое, не видя иногда прямой пользы от его изысканий, побуждаемое примером и подстрекаемое любознательностью, само потом завлекается любопытством и довершает то, что было начато предшественником.
Для подполковника в отставке Зуева вечернее чтение этих странных записей было чем-то вроде медитации, он и не вдумывался особо в текст, лишь иногда цеплялся мыслью за какую-то фразу…
Если страсти и порывы уже проявились в первосозданном человеке, то нет никакого сомнения, что люди впоследствии более образовавшиеся были еще более увлекаемы страстями на обширном их поприще. Из той же самой природы, которая сперва была для них загадкой, они извлекли источники своего богатства, как вещественного так и умственного. Если бы Вольта и Гальвани через ничтожный опыт над ничтожными животными не открыли присутствия электричества во всяком теле, тогда бы двигатель органической жизни в природе не был бы доступен уму человеческому. Гром и молнии были бы для него чудом. Если бы Галилей не открыл силы и могущество каждого тела, если бы в силе кручения не открыл закона притяжения малых тел к большим, тогда смелый взор человека не проник бы в надзвездные миры. Звезды бы остались для нас теми же сальными огарками, воткнутыми в небо. Луна почиталась бы тем солнцем, которое создано для того, чтобы разгонять своим светом тьму ночей. И радуга осталась бы тою же змеею, пьющею с двух концов лишнюю воду из рек.
Странный был это Николай Зуев. И история, какая-то странная, непонятная о нём передаётся в семье. К тому же уже полузабытая, изменённая недомолвками и приукрашиваниями… То ли социалист он был, то ли ещё что-то, но в именье-то он был сослан из Петербурга. Здесь постоянные ссоры с отцом, и что уж совсем кажется невозможное – дуэль с собственным братом. Да – была ещё любовная история, с какой-то крестьянкой из Ивановки (кажется, из-за этого и произошла ссора зашедшая до дуэли)…
