От воодушевления голос доцента срывался иногда на верхние ноты. Он не просто преклонялся перед великими людьми человечества, он был одним из них, но жизнь не предоставила ему возможности открыться. В это верил он, и я в это верил. Он родился не в свое время. И в ложном теле - он был узкогруд, худ. Он редко ел, а если его приглашали на обед, то говорил много, и еда остывала на тарелке.
Я был одним из внимательнейших его учеников, и он ценил это. В сущности, кроме коллег, он почти никого не знал в городе. Иногда он приглашал меня к себе домой. Раскрывая книги, он вел меня по таким потайным коридорам истории, о которых я не подозревал. Он хотел, чтобы я называл его Яном и мы перешли на "ты". Он предлагал мне дружбу, что значило для него больше, чем для иных людей брак или постриг. Но я отверг ее.
Желая быть как все, я пугался лихорадки, исходившей от этого человека. Мои ровесники делились на две группы. Одним были важны деньги, карьера, образование. Другим - политические протесты и постель. Я не принадлежал ни к тем, ни к другим, но умел притворяться. Я научился охлаждать себя, я не хотел дрожать от внутреннего напряжения. Я был осторожен тогда и не подозревал, что ничего нет хуже опасливости. Сейчас мне хотелось бы отыскать того английского доцента, который даже не был, кажется, англичанином, и попросить его посвятить меня в рыцари проигранных дел. Он и сам не всегда был таким, он говорил мне: "Когда-то я был равнодушен и боязлив, но потом вдруг как будто спрыгнул с утеса - и лечу!"
Но я уже не очень хорошо помню, каким он был. Только его облик, больше ничего.
Ян, достигший середины жизни, все еще напоминает подростка с тонкой шеей. Он так и не научился полностью повелевать слишком длинными руками и ногами. Иногда в комическом ужасе он сжимает маленькую стриженую голову широкими ладонями. Его большие, чуткие уши против воли улавливают любой шум, и оттого Ян никак не может выспаться. Его лицо сосредоточено в своей верхней половине: глазах, обведенных темными кругами, ушах, носе, до того похожем на клюв, что Ян казался не человеком, а сказочным существом. В серых отглаженных брюках, с крохотными очками на кончике носа, он как фламинго бродит по классу - залетевшая в Чанчунь райская птица - и, рассказывая, улыбается медленно и широко.
Когда-то: выставка в музее - звери. Звери в египетском искусстве. Я думал, что в Египте только бальзамированные трупы, сухие папирусы и книги мертвых. В Египте все движения застыли, все головы повернуты в профиль, а плечи, наоборот, развернуты. Египет: геометрическая форма пирамид. Но оказалось, когда я пошел на эту выставку, что там было и совсем другое: звери, полностью верные природе. Звери, как они скачут и рыщут в лесах. Или в дельте Нила. Через изображения зверей Египет улыбнулся мне. А сквозь Яна тогда, в коридорах университета - что-то еще улыбнулось мне.
Когда Клара заглядывает к нему на урок, он показывает слайды с изображениями зверей и называет их английские имена. Ученики хором повторяют слова - они любят отвечать хором. Снова и снова раздается щелчок, и на стене возникает полевая мышь с острой мордочкой, цапля, сложившая длинные ноги. Нежные быки несут на рогах солнце. Крокодил на упругих лапах, с наморщенным лбом, с острыми зубами: брюшко мягко, спина бугриста. Синий бегемот с прилипшим цветком лотоса на боку. Жук-навозник катит катыши, змея кусает свой хвост, волк вытягивает лапы.
До этого Кларе снился сон: будто она была в парке, где полным-полно диких животных. Чтобы она их не боялась, ей дали в руки пистолет. Она поддалась страху и выстрелила сначала в одного зверя, потом в другого. При выходе из сада волна раскаяния настигла ее: зачем она убила этих красивых животных? И вот, ее раскаяние приняло вид сторожа, который, подходя к ней, говорил: "Три дня штрафных работ!" Трудясь над грядкой, она уже готова была себя извинить. Из ее к себе снисхождения выросла фигура коллеги, что работал рядом с ней, расплачиваясь за похожее преступление.
Ян был воспитан в католической семье, о чем говорил не иначе как с насмешкой. Однако он представляет себе чистилище как ряды непрочитанных книг: попав туда, он будет с жадностью читать их. В ожидании подобного наказания Ян не замечает, что окружает его при жизни: например, как плох, темен и пылен его дом. Груды книг в его обиталище как сталагмиты вырастают с пола, загромождают стол, шкаф, подоконники. Ян говорит, что знает, как умрет: груда книг рухнет с этажерки на кровать и придавит его спящего.
Две книги из тех, что громоздятся в его комнате, он написал сам. "Поэтические фрагменты Филита Косского" и комментарий к эллинистическим папирусам. Ян слыл когда-то восходящей звездой в науке о древностях. Те, кто знал Яна еще в Европе, говорили, что им вдруг овладело равнодушие: подчиняясь ему, он покинул науку, дом, город и стал преподавать английский там, где в нем была потребность. Но те, кто так говорил, знали Яна лишь поверхностно - как, впрочем, и друг друга. Наоборот, Ян был погружен во внимание, даже ночью прислушивался к своим снам и в книгах пытался найти объяснение тому, что занимало его уже несколько лет. Это началось зимним утром, когда на улице кто-то, шедший рядом с Яном, поскользнулся и упал, а Ян, даже не покачнувшийся, продолжавший идти дальше, вдруг почувствовал острую боль в колене.
Когда-то я мечтал вписать себя как красивую, легкую фигуру в ландшафт времени. Время я представлял себе как стену дома, украшенную росписями: будто случилось землетрясение и дом рухнул, а эта стена одна устояла. Я думал, что если посвятить всю жизнь единственному, пусть даже не очень значительному делу, то мое лицо будет запечатлено где-нибудь в углу этой сохранившейся фрески.
Мне хочется заглянуть в раннюю жизнь Кассиана. Мне знаком почти каждый день его жизни, начиная с того путешествия, когда он встретил Ксению. Но что было до того? Я не могу представить себе его детства, его юности. Он возникает перед моими глазами из ниоткуда, как в том сне про комнату, и пропадает в незнакомый мне, далекий от меня Чанчунь, куда я никогда не приеду, то есть он исчезает опять-таки в никуда. Я пытаюсь вообразить себе его жизнь в Маньчжурии, но мне так же хотелось бы увидеть его мальчиком. Любого человека мне хотелось бы увидеть с начала и до конца, младенцем и стариком. Обычно же мне дан только случайный срез. Прохожий подобен камню, падающему в воду. Тот, кто смотрит, подобен поверхности этой воды.
Сырость затаилась в соснах и пропитала облетевшие листья, заволакивающие землю. Несколько деревьев преждевременно покрылись коричневым румянцем. Я продолжаю надеяться, что солнце еще выглянет. Каждый год я надеюсь, что осень, вопреки законам природы, не наступит, будто бы когда-то были такие времена, когда лето стояло круглый год.
Дом слишком велик для нас, в некоторых комнатах мы никогда не бываем, я только захожу проверить, не протекла ли крыша. Никогда раньше я не замечал, в каком удивительном здании мы живем. За то время, что я провел здесь с братом, я полюбил этот дом почти как живое существо. Полюбил за расположение комнат, за пропорциональность частей. У Ксении была такая же спокойная красота, и я так же пытался удержать в памяти равновесие ее черт. Дом стоит на холме, почти все окна обращены к озеру. В основании дома - тяжелый камень, прикрытый кустами роз. Стены бежевые, а деревянный балкон и эркеры темно-коричневые. Странный дом: он мог бы быть и итальянским (судя по башенке и по оконцам), и русским (по скату крыши), а балкон такой длинный, как бывает в швейцарских домах. Из наших окон мы наблюдаем весь дневной поход солнца, от красного начала до алого конца: ежедневные болезненные процедуры. Усыпанная гравием дорожка описывает полукруг перед окнами, даром что по ней уже год никто не ходил. Дальше - фонтан в виде гигантской ракушки, в ней каменный лев бесцельно разевает сухую пасть. Статуи в саду кажутся оживленнее нас. Они глядят на восток, и оттого камень их тел нагревается утром. Я подхожу потрогать: теплота камня на секунду притворяется человеческой плотью.
Возвратившись домой, смотрю, как брат рисует. На этот раз он изобразил город как будто бы с птичьего полета. Я не знаю, какой это город, - думаю, город его снов. Улицы видны сверху, а дома положены на бок. По улицам друг за другом движутся автомобили и пешеходы. Поверхность распластанных домов поделена на квадратики окон. В верхних углах рисунка - два круглых лица: вероятно, солнце и луна. Несколько деревьев цветут в кадках, там же столярные инструменты. Длинная труба венчает здание, состоящее из прямоугольников. Это фабрика, самая большая постройка в городе. Из трубы валит густой дым. Синий рукав реки поделен черточками мостов. Наша деревня совсем не такая. Не знаю, где он видел индустриальный город. Может, родители возили нас когда-то... Когда я проезжаю мимо странного места и у меня нет времени остановиться, чтобы рассмотреть его, я без сожаления еду дальше, бросив лишь беглый взгляд. Я знаю, что рано или поздно эта местность явится передо мной во сне и позволит изучить ее во всех подробностях. Так и брат (я думаю) гуляет в своем бреду по улицам когда-то виденного города. Теперь он начертил его план. Этот план повторится в его рисунках еще несколько раз почти без изменений. Каждый чертеж свидетельствует о посещении.
