Я не вижу лица трикстера – он сидит ко мне спиной. Но я замечаю, как мелко дрожит Йог – будто его колотит озноб. И шея неестественно побелела.
А лицо раненого высшего, наоборот, наливается румянцем…
– Дай бинокль! – у самого уха шепнул Петрович.
Я отдал. Освободил ему место возле щели в заборе.
Петрович молча смотрел несколько секунд.
– Что эти твари с ним делают? – выдавил я.
Ловкач не ответил, только стиснул зубы. Молча отдал бинокль. А отец слегка подтолкнул меня сзади:
– Идём отсюда, Глеб.
То есть как идём?
Они издеваются над нашим товарищем – у нас на глазах, а мы просто уйдём?!
– Ему уже не поможешь, – глухо произнес Петрович.
Я сердито на него зыркнул. Опять приложил бинокль к щели. И увидел у скамейки на траве скрюченное тело. Искажённое мукой лицо – бледное, как мел…
Высшие стояли рядом – двое всё ещё поддерживали третьего. Но тот уже не был таким обмякшим – будто кто-то влил в него жизнь. «Чёрный» вдруг поднял голову и посмотрел на меня – прямо в глаза.
Улыбнулся и подмигнул.
Я отшатнулся от щели в заборе. Едва не выронил бинокль.
Наверное, вид у меня был не очень. Недостойный трикстера вид… Потому что отец обнял меня за плечи:
– Ты – взрослый парень, Глеб…
– Уходим! – прошептал Петрович.
Глава 3
Быстрым шагом – вдоль забора. Опять вниз, пересекая железнодорожное полотно. Нырнуть в плотный кустарник. С ужасом я чувствую, как шевелятся ветки. А иногда слегка вонзаются в плотный материал куртки – будто пробуют её на зуб!
Уф-ф…
Вырвались на открытое место.
Впереди вздыбленные куски асфальта, по бокам – высокие, заросшие фиолетовой плесенью стальные ограды.
Петрович не мешкает. Мы идем вслед за ним.
А ограды сближаются!
Яркие, смертельно красивые отростки чутко подрагивают справа и слева. Их острый аромат перешибает даже запах озона. Я стараюсь не вдыхать глубоко…
Никогда раньше мы не подходили так близко к этой дряни – на расстояние вытянутой руки!
А ведь она чувствует всё живое. Тоненькой полупрозрачной бахромой плесень начинает тянуться в нашу сторону…
Хорошо, что метров через пятьдесят ограды кончаются.
Мы выходим на большую площадку между промышленным зданием и ржавыми остовами грузовиков.
Петрович огибает здание слева. Впереди – ещё какие-то цеха. Проходя между ними, замечаем в боковом переулке стаю псевдоволков. Их штук десять! И такие огромные… Раза в полтора крупнее тех, что водятся в окрестностях Колядинска!
Мы ускоряем шаг. Но совсем немного.
Тут нельзя спешить.
Разбрызгивая куски асфальта, из-под земли то и дело вырываются столбы белого огня. Мы идём между ними – зигзагами, уклоняясь от горячего дыхания…
А стая идёт за нами.
Десять клыкастых, по-крокодильи вытянутых морд. Десять пар внимательных зрачков.
Наверняка они голодные. В городе не так уж много зверья – тем более чтобы прокормить таких чудищ.
Если они бросятся, мы не успеем уложить всю свору!
А Петрович удивительно спокоен и даже не озирается. Хотя ему и некогда озираться. Столбы огня всё гуще бьют из-под асфальта. Каким-то чудом наш вожак ещё выбирает правильный путь…
Чёрт! Совсем рядом!
Меня обдаёт жаром. Бросаюсь в сторону, но отец ловит меня за воротник. И спустя миг огонь вырывается из того места, где я чуть не оказался!
Да, помню. Самое худшее – терять голову и бестолково метаться.
Рукав куртки начинает тлеть. Но это фигня!
– Осталось немного, – бормочет Петрович.
И псевдоволки уже близко.
Один догоняет, заходит сбоку. Какое-то время идёт параллельным курсом. Я почти физически чувствую его взгляд. А потом он бросается наперерез!
Отец вскидывает «грач», только выстрелить не успевает – теперь незачем.
Уши закладывает от визга, и дым горелой плоти бьёт в ноздри. В паре шагов от меня корчится почерневшее тело монстра. Столб белого огня прожёг его насквозь!
Мы проходим мимо.
Стая чуть отстаёт, но упорно движется следом.
Призрачно-голубое сияние вырастает на полнеба. И вокруг становится удивительно безмятежно.
Асфальт больше не взрывается у нас под ногами.
Мы одолели полосу огня? Значит, теперь ничто не остановит псевдоволков?!
Холодея, я оглядываюсь. И различаю вдали повернувших назад мутантов.
Струсили, твари!
Я перевожу дух. Выдавливаю:
– Всё-таки отвязались! – Добавляю с надеждой: – Может, и высшие – отвяжутся?
– Эти – вряд ли, – хмурится Петрович.
– По крайней мере, мы прошли Мясорубку…
Отец вздыхает. И я смотрю на него с удивлением:
– Ещё не прошли?
Петрович криво усмехается. Вглядывается вперёд – туда, где голубые молнии змеятся над крышей заводского корпуса. И глухо отвечает:
– Ещё не совсем…
Разрушенное здание. Длинные стебли изменённой травы пробиваются между обломков. Вьются вдоль уцелевшей стены. Трава не зелёная, а серая – будто высушенная палящим солнцем.
Но солнца здесь нет. Уже четыре года…
Вместо него – мертвенный свет, озаряющий укрытое пеленой небо. Источник света – где-то рядом, за ближайшими развалинами.
Мы его обойдём.
Петрович ведёт по узкой полосе сохранившегося асфальта.
Слева – до самых развалин – всё перепахано, как после бомбёжки.
Справа – высокий, заросший фиолетовой плесенью забор. А дальше – трёхэтажный дом, уцелевший в стекловидной массе, будто муха в янтаре. Там размещалась дирекция завода, а сейчас что-то неприятно пульсирует внутри, за матовыми глазницами окон. Едва мы поравнялись с домом, я опять ощутил странный холодок – почти как тогда, с проклятой живой паутиной…
Двигаемся молча.
Наш вожак совсем не спешит. Идёт, будто вдоль обычной улицы.
Но по его напряжённой спине я чувствую, как тяжело даётся ему каждый шаг.
Обогнули дирекцию и остановились.
Почему?
Петрович замер напротив огромного матового наплыва – того, что тянется от здания дирекции до соседнего дома.
Отец вопросительно кашляет. И Петрович глухо объясняет:
– Тут был проход… Раньше, когда ходил Белик.
Соседний дом – тоже запечатан в мутном стекле. Кажется, это бывший цех. Метров на пятьдесят тянется влево. А дальше начинаются подсвеченные голубоватыми сполохами развалины…
Что теперь? Возвращаться, чтоб отыскать другой проход?
Назад, через пояс огня, к ожидающей нас стае мутантов?
Или прямо в лапы к высшим?
Отец и Петрович молча смотрят на развалины. О чём думают? Ведь все равно выбора нет.
Я взмахиваю рукой, указывая вперёд:
– Значит, идём туда…
Отец оглядывается, будто хочет что-то сказать. Но так и не говорит ни слова. Лишь слегка хлопает меня по плечу.
А Петрович делает жадный глоток из фляги. И сплёвывает под ноги:
– Идём!
Запах озона становится острым.
Низкий гул, который раньше едва угадывался, с каждой секундой ощутимей давит на барабанные перепонки.
Мы карабкаемся через перемешанные с землёй куски бетона. Обходим глубокую воронку – я всматриваюсь и различаю на её дне мумию зубастого чудища. Длинное высохшее тело почти разрезано пополам, исполосовано глубокими ранами.
Чуть в стороне, у искорёженной трансформаторной будки, – что-то бесформенное. Лишь по торчащим осколкам костей можно угадать останки живого существа…
Для любого трикстера это означает «Стоп!».
Но мы не останавливаемся. Не поворачиваем назад.
Теперь правила отброшены.
Осталось одно-единственное – никогда не терять голову. И потому я иду вперёд, стараясь ступать след в след за вожаком.
Сердце колотится: так громко, что мне чудится – каждый удар эхом отдаётся под сводами разрушенного цеха…
За расколотой стеной – широкий пустырь. Его края теряются в тумане. Всего несколько уцелевших зданий угадывается вокруг неясными силуэтами. И ближний среди них семиэтажный корпус института – мрачный, тёмный, зияющий глазницами выбитых окон.
Лаборатория отца – у самой крыши. Окна выходят в сторону промзоны. Оттуда и правда можно смотреть на это.
Я думал, что будет страшно.
А оно – красивое… Ещё красивее, чем алый цветок.
Воздух над пустырём колышется, словно в полдень над горячим асфальтом. И там, в зыбком мареве, как снежинки на свету, вспыхивают мириады искр. Кружатся в причудливом танце.
