— Благодарю вас, мистер Френкель! Могу ли я в ответ на вашу любезность быть хоть чем-то полезным для вас? У меня есть немного отличного кофе…
— И давайте посмотрим, что из всего этого выйдет, — как бы не обращая особого внимания на мои слова, произнес Френкель, но через мгновение небольшая коробочка кофе исчезла в его руках. Ведь теперь он здесь был большой редкостью.
Я поднял свои документы с письменного стола и положил их в боковой карман. Глаза Френкеля по-прежнему продолжали пристально разглядывать меня. Ошибись он во мне — и это кончилось бы для него концентрационным лагерем. Мы оба отлично понимали это. При малейшем сомнении он мог бы вообще не связываться со мной. Я застегнул все пуговицы на пальто и раскланялся на прощанье. Френкель при этом не проронил ни слова, до тех пор пока я не взялся за ручку двери.
— В том случае, если на мне будет шарф или я буду застегнут вплоть до самого воротника, ни в коем случае не подходите ко мне, — негромким, но уверенным тоном произнес он.
— Благодарю вас, мистер Френкель. Я буду помнить об этом.
Френкель слегка улыбнулся и разлил чай по чашкам.
— Да-а… Сколько времени прошло, а все кажется, что это было только вчера. Тогда ты был слишком молод, чтобы работать корреспондентом какой-то там американской газеты… Но для меня было очевидно, что ты не работаешь на немцев. Это было важнее всего!
— И из чего же вы это заключили?
Он передвинул по столу в мою сторону чашку чая, негромко бубня при этом извинения об отсутствии молока и лимона.
— Я был уверен, что они направили бы в этом случае кого-нибудь другого, более респектабельного, что ли. У немцев было достаточно людей, которые прожили в Америке не один год. Это должен был бы быть человек лет тридцати-сорока, с соответствующим акцентом, — рассудительно ответил Френкель на мой вопрос.
— Мне кажется, Серж, что вы немного забегаете вперед в своих воспоминаниях…
— Отнюдь. Я к тому времени уже переговорил с Мариусом, мы с самого начала предполагали, что ты должен был доставить сюда деньги. Первый контакт должен был состояться под таким предлогом. Ведь без денег мы были абсолютно связаны по рукам и ногам. Шага ступить не могли!
— Но в таком случае вы могли бы занять их у кого-нибудь или, в крайнем случае, украсть.
— Не-ет! Налеты на банки, вымогательства, займы… Все это было, было чуть позже. Но тогда же у нас не было практически никаких средств. За винтовку мы могли предложить не больше одного франка! Единственно, что нам в то время удалось, так это заполучить немного винтовок «лебель», и в довольно сносном состоянии.
— Наверное, это те винтовки, которые побросали солдаты? — Наш разговор приобретал отвлеченный характер, но я не стремился поскорее направить его в нужное мне русло.
— Да-а-а… окопы были завалены оружием. На основе этих винтовок Мариус собственно и начал формирование батальона «Герника». Хотя я и был иного мнения, но он настоял именно на таком вот названии. В нем, по его словам, антинемецкая смысловая направленность проявлялась особенно четко.
— Но в тот самый понедельник мы с вами не нашли общего языка, вы сказали мне «нет»! — напомнил я ему.
— В тот понедельник я сказал тебе, что с самого начала не следует питать радужных надежд! — наставительно произнес он и не спеша, как расческой, прошелся своими тонкими длинными пальцами по удивительно красивым седым волосам.
— Тогда, Серж, я никого, кроме вас, здесь не знал.
— Признаться, мне было как-то не по себе, когда мы расставались, а ты направился к автобусной остановке… Дело в том, что Мариус хотел присмотреться к тебе со стороны. Такой расклад на случай осложнений удовлетворил и меня… Мы заранее договорились о том, что если все будет чисто, то он сам остановит тебя прямо на улице.
— Да, так оно и было. Он остановил меня у какого-то казино, а я спросил у него английских сигарет.
— Это было непростительной ошибкой!
— А что?! У меня на руках был американский паспорт, и мне не было смысла представляться французом.
— И Мариус ответил тебе, что может достать таких сигарет?
— Да, и потом мы даже немного разговорились. В конце концов он заявил, что спрячет меня в одной церкви. А когда вернется Шемпион, то он спрячет и его. Браться сразу за обсуждение таких дел для совершенно незнакомых друг другу людей было, конечно же, не только непростительной ошибкой, но и смертельным риском.
— Это похоже на него… Мариус был именно таким человеком.
— Без вас и Мариуса нам бы ни за что не удалось раскрутить все дело.
— Едва ли… Рано или поздно вы бы вышли на других. — Френкель довольно улыбнулся, и было видно, что ему льстило стоять у истоков целой разведсети. — Я полагаю, что Мариус, останься он в живых, мог бы стать со временем значительной величиной.
В ответ на это я лишь кивнул головой. Эти двое — еврей-коммунист и священник-антифашист — представляли собой своеобразное, грозное единство. Мне вдруг почему-то вспомнилось, что весть о смерти Мариуса внешне не произвела на Френкеля никакого впечатления. Впрочем, он был в то время достаточно молод и любил щегольнуть перед нами тем, что время, проведенное им в Москве, не прошло для него даром.
— Мы, то есть я и Мариус, делали друг другу немало уступок… Мы могли бы добиться немалого, если бы он остался в живых…
— Ну разумеется! Он бы стал крупным мафиози, а вы — папой римским! — не удержался я.
Легкомыслие и дерзость отсутствовали в учебных курсах, преподаваемых в Москве, и, видимо, поэтому Френкель их не признавал. Желая сменить тему разговора, он спросил:
— Ты уже успел повидаться с Пиной Бэрони?
— Да нет еще…
— Время от времени я вижу ее здесь, на рынке. Ее маленький магазинчик на улице Де ля Буффа процветает. Она успокоилась в отношении того самого дела…
Насколько мне известно, «тем самым делом» была ручная граната, брошенная в кафе в 1961 году где-то в Алжире. Тогда от взрыва погибли ее муж и оба ребенка, а ее саму даже не царапнуло…
— Ну и Эрколь… — продолжил Френкель, как если бы ему вдруг совсем расхотелось продолжать разговор о Пине. — Его ресторанчик тоже процветает. Поговаривают, что все дело скоро унаследует его внук. А Принцесса по-прежнему красится в рыжий цвет, и к ней постоянно наведываются из «социального отдела».
Я понимающе кивнул. «Социальным отделом» французы из деликатности называли специальный отряд полиции, занимающийся борьбой с проституцией, наркоманией и т. д.
— А как поживает Клод-адвокат?
— Хм… Но тебя, собственно, интересует Шемпион, не так ли? — вдруг напрямую спросил меня Френкель.
— Ну, расскажите мне в таком случае о Шемпионе, — с наигранным безразличием предложил я.
Френкель вновь улыбнулся своей неизменной улыбкой.
— Мы все оказались им обманутыми, разве не так? Каким он был, таким он и остался — очаровательный прохвост, которому никогда не стоило особого труда окрутить любую женщину.
— Вы так считаете? — спросил я в растерянности.
— Эта старая вдова Тикс… она в свое время могла продать дело мужа за целую кучу денег! Шемпиону же как-то удалось уговорить ее продать ему это дело в рассрочку. Ну вот, Шемпион теперь благополучно проживает в огромном особняке Тиксов, с многочисленной прислугой, а мадам Тикс ютится в трех тесных комнатках с туалетом на улице! Ко всему прочему нынешняя инфляция не оставила и тех крох, которые ей достались от Шемпиона.
— Никогда бы не подумал!
— А теперь, когда он увидел, как арабы богатеют на своей нефти, он кинулся лизать ботинки другим хозяевам. У него здесь служат одни только арабы, едят арабские блюда и говорят только на арабском языке… Куда бы он ни поехал в Северной Африке, его встречают чуть ли не по самому высшему разряду!
Я вновь понимающе кивнул.
— Я видел его как-то в Лондоне. Он стоял в очереди за билетами на «Ночь в Касабланке». Я даже удивился! Смотрю, а на голове у него феска… — весело произнес я, довольный своей собственной выдумкой.
— В этом нет ничего смешного! — с раздражением в голосе перебил меня Френкель.
— Да я это так… Просто в этом фильме Гроучо по ошибке принимают за немецкого шпиона. Забавно смотрится, да и поют там в меру…
Френкель, не обращая внимания на мои слова, загремел чашками, устанавливая их на поднос.
— Господина Шемпиона просто распирает от чувства собственного достоинства! — недовольно произнес старик. — Он стал слишком горд!
— Только такая вот гордость обычно возникает перед падением. Вы это имеете в виду? — серьезно спросил я.
— Это твои слова! И не надо их приписывать мне. Ты, друг мой, я вижу, большой любитель вкладывать свои мысли в чужие уста! — с еще большим раздражением выпалил Френкель.
Чувствовалось, что я невольно задел его за живое.
