Наконец один из лебедей стал медленно приближаться к иве. У молодого птицелова от волнения перехватило дыхание. Вдруг совсем рядом раздался какой-то шум, который затем был заглушен резким кабаньим рыком и конским топотом. Лебедь, испуганный этими звуками, сразу отплыл от берега. Кондрат в досаде обернулся и обомлел. Раздвигая камыши, на низкой лошадке галопом въехал на берег молодой ордынский наездник, преследуемый хрипящим от ярости кабаном. Зверь, как выброшенное из пушечного жерла ядро, стремительно метнулся под ноги скачущему коню и сбил его на землю. Конь вместе с всадником упал в камыш, чуть было не придавив сидевшего в своем убежище Кондратку. Острые кабаньи клыки распороли брюхо лошади. Расправившись с конем, зверь повернулся к всаднику, придавленному тушей лошади. Ордынец был бы растерзан им, если бы Кондратка не прыгнул на спину кабана, покрытую твердой, засохшей тиной. Изловчившись, юноша метко ударил ножом в сердце животного. Легко, как былинку, стряхнул с себя Кондратку могучий зверь. Но острая сталь уже пробила его сердце, и он, захрипев, забился в предсмертных судорогах.
Кондратка подбежал к татарскому юноше и замер от удивления. Он опознал в нем того пастушонка, которого когда-то избивал кривоногий татарин. В узких черных глазах ордынца сверкали угроза и страх. Смуглые скулы побелели от волнения. Он, очевидно, решил, что спаситель хочет захватить его в плен. И когда Кондратка освободил его ногу от придавившей лошади, татарин, вскочив, выхватил кинжал.
Свой нож Кондрат оставил в кабаньей туше и, не обращая внимания на кинжал, зажатый в кулаке татарина, на его угрожающую позу, положил руку ему на плечо. Молодой татарин смутился и быстро вложил обнаженный кинжал в ножны.
– Рус, якши, якш[16], – сказал он Кондрату.
– Татар тоже якши, – ответил ему, улыбаясь, Кондратка и, весело хлопнув по плечу ордынца, подошел к кабану. Вынув нож, Хурделица провел им черту по туше зверя, как бы разделяя ее на две половины. На одну из них указал пастушонку и сказал по-татарски: – Бери, бери.
Казачий сын не раз бывал с отцом на ярмарках, в Соколах и Ананьеве, где турецкие и татарские купцы вели торг с казаками. Он хорошо научился говорить по-ордынски. Но, к удивлению Кондрата, на лице татарина выразилось отвращение.
– Свинья букаши[17], – сказал он и, плюнув, покачал головой.
Как правоверный мусульманин пастушок считал свинью нечистым животным. Он нахмурил тонкие, словно нарисованные, брови и подошел к своему издыхающему коню. Взглянув в черно-лиловые, полные страдания глаза коня, пастушонок закрыл лицо руками и простоял так несколько мгновений. Затем, пересилив свою печаль, решительно выхватил из ножен кинжал и ударил им в шею лошади. Та сразу перестала биться. Из раны, нанесенной кинжалом, брызнула алая струя. Татарин припал к ней губами и стал пить кровь.
Кондрат отвернулся. Хотя он знал об этом обычае ордынцев, все же почувствовал отвращение и, отойдя в сторону, занялся разделкой кабаньей туши.
«Охотился на лебедей, а вот, вишь, что вышло вместо птичьего лова, – помешал, чертяка эдакий, басурман. Ну что ж, кабан матерый – тоже неплохая добыча», – думал Кондрат.
Эта мысль успокоила сердце молодого охотника.
Тихий возглас заставил Кондратку оторваться от своей работы и поднять голову. Перед ним сидел татарский юноша и протягивал ему свой кинжал в серебряных ножнах. Кондрат был тронут этим подарком и взамен дал ему свой нож. Пастушонок улыбнулся, взял нож и бережно заткнул его за пояс.
– Отныне ты кунак[18] мой, – сказал он казачьему сыну. – Меня зовут Озен-башлы. А тебя?
– Кондратка, – ответил Хурделица.
Так они подружились.
Шумят камыши
Давно хотелось Кондрату Хурделице побывать на Лебяжьей заводи, где провел он лучшие годы своей ранней юности. И не позови его сюда Маринка, он все равно бы прискакал к камышовым берегам – побродить, как бывало, по зеленым топям, чтобы послушать голос ветра, колышущего звонкий тростник, побыть наедине со своими думами.
А подумать молодому казаку надо было о многом. Месяц в небе еще не обновился с тех пор, как Кондрат вернулся в родную слободу, а нужда с бедой уже подошли к дверям его поноры. Жизнь Хурделицы становилась с каждым днем тревожнее. Вот слух пошел, что ордынские мурзы скоро начнут наезды делать, с каждого дома откуп брать будут – от прибытка скотского и промыслового десятую долю. И еще четырнадцать податей разных, установленных ханом. А где взять для откупа достояние, когда за год отсутствия Кондрата хозяйство его захирело. Печалили Хурделицу и вести с запорожских земель. Приезжие чумаки недавно поведали, что паны за «втикачами» – бежавшими казаками и холопами – хотят на Ханщину поиск послать. Хотя чумаки и посмеивались над панскими затеями, говоря, что из этого все равно ничего не выйдет, но молодому казаку опять и опять вспоминалась неволя, железный ошейник пана Тышевского.
С такими невеселыми мыслями мчался он на своем иноходце к заводи. Когда подъехал к камышам, их зеленая стена колыхнулась – на белом коне показался всадник. Кондрат остановил иноходца и долго всматривался в лицо всадника, прежде чем окончательно узнал.
– Маринка!
Это была она. Казацкая одежда запорожца преобразила дивчину.
Маринку забавляло удивление Кондрата. Она насмешливо прищурила синие глаза.
– Чего ты так смотришь на меня? Чего? – лукаво спросила певучим голосом.
– Ох и красуней ты стала! Каждый раз, как увижу тебя, – узнать не могу. Ты – не ты! Все пригожей становишься. Сейчас только вот по веснянкам твоим узнал. Они мне с детских лет запомнились, – чистосердечно признался Кондрат.
– Да будет тебе, будет. – Дивчина, чтобы скрыть свое смятение (ведь еще ни от кого не слышала она таких речей), повернула коня к камышам. – Лучше давай, Кондратушка, уток побьем…
– Из рушницы птицу бить несподручно. Как бы ордынцев не накликать. Мы ведь лишь вдвоем…
– Казак, а робеешь, – подзадорила его Маринка.
– Не за себя боюсь: тебя уберечь надо.
– О, за меня ты не тревожься. Я здесь не первый раз охочусь… А коли что, так вот. – И Марина гордо указала на свое вооружение: ружье и пистолет. Тонкие ноздри ее небольшого носа воинственно раздулись.
Кондрат рассмеялся:
– Ордынцев не застращаешь сим. Они, что волки, – стаей рыщут…
– Теперь их здесь давно уже не видать. Присмирели, сказывают, за войну. Вот ты год дома не был и не знаешь. У нас тихо, – возразила она.
Кондрат хотел было рассказать о своей встрече с ордынцами, когда он, хворый, возвращался в слободу, но Маринка, словно угадав его мысли, легонько ударила казака по плечу.
