– Как это – нельзя? – недоумевала Маринка.
– Да так! Ныне панство пошло худоумное, не соблюдает закона ни божьего, ни человеческого. Я год побыл на той стороне Тилигула, знаю. Пока казаки воевали с басурманами, паны казачек за своих холопов насильно замуж отдали и выселили подальше от родных мест, чтобы законные мужья и отыскать их не могли. А многих казаков в крепаки обратили. Тех сечевиков, что против панской воли шли, заковывали в железо, остригали им усы, сбривали чуприны. Имущество казачье отбирали, словно какие басурманы-вороги. Непокорных избивали до смерти. Вот каковы паны, Маринка. Недаром говорят: что пан, что басурман, – закончил Кондрат.
Маринке страшно стало от этих слов.
– Да будет тебе! Лучше глянь, как конь насторожился от слов твоих, даже он испугался, – прижалась она к плечу Кондрата.
Он понял, что Маринка хочет отвлечь его от невеселых дум, и, сделав над собой усилие, усмехнулся.
– Видно, коня испугать легче, чем тебя. Смела!..
– Мне бы казаком быть. Тогда б меня и пан, и хан боялись, – подбоченилась в седле Маринка.
Желая окончательно развеять мрачные мысли, Хурделица запел любимую слобожанами песню:
Годi, гoдi, чумаченьку,Все пити, гуляти,Займай воли до лимануСолi набирати.
Мягкий грудной голос казака зазвенел над Лебяжьей заводью. Тут Маринка подхватила песню:
Молоденький чумаченькоСолi набирає,Чорнявая дiвчинонькаТа й з ним розмовляє.
И два дружных голоса, сливаясь в один поток, поплыли над сонной водой:
Ой з-за гори, з-за крутоїBiтрець повiває.Молоденький чумаченькоТа й сiль приставляє.Вози риплять, ярма скриплять.Воли вирикують.Попереду чумаченькоТа й вигукує.На тiм боцi, на толоцi,На турецькiм полiТам вивернув чумаченькоШтири вози солi.
Песня настроила обоих на веселый лад. Маринке будущая разлука уже представлялась не такой долгой, а путь к Хаджибейским лиманам – не опасным. «Кондратка – казак лихой, ничего с ним в дороге не приключится. Вернется любый мой с солью, и будет на что свадьбу по закону справить», – думала она.
Кондрата разлука с невестой волновала сильнее. Ему захотелось проститься с ней как-то особенно ласково, нежно. Он соскочил с лошади и бережно снял с седла девушку.
За время своей работы в степи на покосе Кондрат окончательно излечил остатки хвори и окреп. Раны на груди и спине зарубцевались, мышцы налились молодой силой. Взяв на руки Маринку, казак уже не хотел отпускать ее. Он держал ее, крепко прижимая к груди. Как ни вырывалась девушка, как ни трепала его за русый чуб, в ответ он только улыбался и целовал, щекотал ей щеки темными, по-юношески мягкими усами. Побежденная его ласковой силой, Маринка успокоилась и невольно сама обняла Кондрата за могучую загорелую шею.
– Ну, будет, будет, – взмолилась она, – будет…
Кондрат понес Маринку к старой вербе. Здесь на берегу он склонился с девушкой над цвелой водой.
– Глянька-ка в заводь. Старые люди говорят, коли парубок и дивчина целуются и посмотрят в воду, то век им быть вместе! Ничего на свете их уже не разведет. Сам дед водяной с водяницами их заприметит и за них будет, – жарко зашептал Кондрат на ухо невесте.
Они вглядывались в зеленоватую гладь воды, где отражались их лица. Вдруг Маринке показалось, что она и вправду увидела зеленоватые космы водяного.
– Ой, Кондратко, ой! Смотри, – завизжала она, показывая на тихо шевелящуюся бахрому болотных водорослей. – Дед, ей-богу, дед водяной волосья кажет…
Но Кондрат, как ни всматривался в воду, ничего не увидел. И хотел он было уже посмеяться над девичьим страхом, как и в самом деле, будто в подтверждение слов Маринки, спокойная вода всколыхнулась и на поверхность всплыли огромные желтые пузыри.
Казак невольно отпрянул от заводи. Маринка испуганно перекрестилась.
– И впрямь водяной нас заприметил. Теперь нам век неразлучными быть, – промолвил, улыбаясь, Кондрат.
И Маринка, бледнея от испуга, повторила убежденно:
– Видно, вместе, Кондратко.
На камыши легла золотая полоса вечернего света, когда они выехали из зарослей заводи в степь, направляясь в слободу. Оба были настолько заняты друг другом, что даже не расслышали, проезжая мимо кустов явора, тревожного шелеста его листвы. Не расслышали и тонкого свиста, внезапно раздавшегося сзади. Только острая боль от хлестнувшей по руке арканной веревки заставила Кондрата резко повернуть коня и выхватить из ножен саблю. В нескольких шагах от себя он увидел конных ордынцев, выскочивших из засады. Если бы он не поддерживал своей рукой Маринку, ее выдернул бы из седла метко брошенный из засады аркан. Только его рука помешала веревке затянуться на плечах девушки, и петля соскользнула… Маринка на какую-то долю секунды раньше Кондрата поняла, в чем дело, и, прежде чем ближайший из нападающих, пожилой татарин, вооруженный кривой саблей, подлетел к ней на своем коне, разрядила в него пистолет. Выстрел оказался метким. Татарин, вскрикнув, схватился руками за грудь, уронил оружие и скатился с седла.
– Поворачивай, Маринка, в камыши! – крикнул ей Кондрат.
Девушка, услышав его слова, поняла, что единственное спасение от татар – это ускакать назад в заросли Лебяжьей заводи. Там ордынцам будет трудно их отыскать…
Она помчалась к камышам. За ней устремилось несколько татарских всадников.
Чтобы дать ей уйти от преследователей, Кондрат направил своего коня навстречу ордынцам. Он решил: лучше погибнуть самому, но спасти девушку. Его отчаянная решимость смутила татар. Поэтому, когда казак налетел на ближайшего всадника, тот попытался уклониться от встречи и повернул лошадь в сторону. Это решило его судьбу. Пролетая мимо струсившего ордынца, Кондрат приподнялся на стременах, сделал выпад всем корпусом и достал врага концом клинка. Кровь фонтаном брызнула из шеи татарина.
Вздыбив иноходца, Кондрат повернул его к камышам. Но дорогу ему преградили два всадника. Оба они показались знакомыми Хурделице. Где-то он уже видел их. Но где? На это он сейчас не мог ответить, недосуг было копаться в памяти. Один из ордынцев, пожилой, толстогубый, яростно сверкнул маленькими черными глазами-бусинками, что-то вскрикнул и устремился на казака, чертя саблей круги над головой.
Второй ордынец – молодой, с розоватыми рубцами на скулах, несколько приотстал и развернул своего коня во фланг Хурделице. «Хочет сбоку рубануть», – подумал Кондрат и решил не принимать неравного сабельного боя. Он перебросил свой клинок из правой руки в левую, высоко занес его, как бы для удара, в то же время пригнулся к гриве иноходца, вытянул из кобуры пистолет и выстрелил в голову толстогубого татарина. Тот замертво упал под копыта лошади.
