— Да все в порядке, ба.
— Точно?
— Точно.
Бабушка не поверила, но лезть не стала.
— Прилетишь?
— Вряд ли. Повестка должна прийти. Да и ещё кое-какие дела там есть. В секции.
— Всё-таки решил в армию?
— Решил.
— Что, неужели у профессиональных спортсменов не бывает отсрочки?
Я внутренне скривился. Знала бы ты, дорогая бабушка, что я уже семь лет никакой не спортсмен…
— У профессиональных — бывает.
— Ну и что тогда?
— А чего бегать-то? Отслужу и буду спать спокойно.
— Не нравится мне это. Ой как не нравится…
— Да нормально все, ба. Что ты паникуешь?
— Предчувствие у меня нехорошее, Димка. Не спокойно мне.
— Не я первый, не я последний.
— И то верно. Осторожней будь, хорошо?
— Осторожность в нашем деле — всё. Куда без нее, родимой?
— У тебя какие-то проблемы?
— Нет, все хорошо.
— Ой, не ври мне, Димка. Не ври. Знаю я тебя, как облупленного. Говори давай!
— Да что говорить? С Веркой собачимся постоянно. Да и так, по мелочи.
Хотелось бы мне рассказать, что ссоры с Веркой — это и есть мелочь, а глобальные проблемы скрыты под ёмким словом "секция". Но нельзя. Слишком сильно это по ней ударит.
— Верка твоя. Из-за нее, небось, и решил в армию-то пойти?
— Отчасти.
— Дурак ты, Димка. Вот слов других на тебя нет. Как пить дать, дурак. Не дождется она тебя. Не геройствуй.
— С чего ты это взяла? У нас же любовь. — От собственного заявления стало смешно.
— Какие мы слова-то знаем! Любовь у них! Помяни мое слово, дорогой, попьет она тебе ещё кровушки. Змея такая.
Глава 10
— Что ты говоришь, оглым¹? Повестка? Это куда ты намылился?
Алиев внешне был абсолютно спокоен. Однако нервное постукивание ручкой по столешнице выдавало его состояние с потрохами.
— В армию. Долг родине, слышал о таком?
— В армию, говоришь? Долг родине? А мне долг кто отдавать будет? Не знаешь?
— По-моему, долг свой я тебе вернул с лихвой. Ещё годков пять тому назад. Или есть что-то ещё, что ты мне можешь предъявить?
— А ты, мой мальчик, не зарывайся. То, что ты дела с Варданом прокручиваешь, не означает, что ты можешь делать все, что захочешь. Ты — мой боец. И работаешь ты на меня.
— Подзабыл как-то. Извини, от реальности оторвался.
— А ты не хохми, Архип. У меня чувство юмора слабое. Зато рука сильная. Надо будет, кислород под самые гланды перекрою.
— Кончай бессмысленный базар, Рустем. Я уже все решил.
— Ах, ты все решил? Ну что же, будь по твоему, — покровительственно разрешил Рустем, с самодовольной улыбкой на лице. От этой гримасы уже повеяло чем-то дерьмовым. — Иди, оглым, иди. Соперник — не армия, ждать не будет.
Бросив последний подозрительный взгляд на Рустема, я поднялся и покинул его душный затхлый кабинет. Переоделся в подсобке и вышел на ринг. Немного удивился тому, что мне поменяли соперника.
А спустя полчаса меня оттуда вынесли на носилках.
Твою мать, — слабо отозвалось в мозгу и я поплыл.
____________________________________
Медленной тягучей рекой потянулась вереница бесконечных осмотров и визитов врачей в палату. Знакомый уже лечащий врач только удручённо вздыхал и мотал головой.
— Что же Вы, пациент Архипов, суицидом занимаетесь? Что в ваших головах творится, поколение?
— Каша творится.
— Откуда вы только такие беретесь? — Доктор даже не обратил внимания на мой туповатый юмор. Устало потёр переносицу. Стетоскоп на его шее отливал бликами в лучах лампы, неизменно попадающими мне в глаз. — Я ведь предупреждал Вас уже.
— Все так плачевно? — Спросил я его, закрыв режущие от света глаза.
— А сами как считаете? Тяжёлое сотрясение мозга — это Вам не насморк. Бесследно не пройдет.
— До армии стабилизируется?
— Какая армия? Об армии Вам ещё года на два забыть стоит. В идеале, вообще насовсем.
****
— Господи… Господи, сколько это может продолжаться? Скажи мне! Ну же. Блесни своим здравым смыслом.
— Верка, угомонись.
— А как мне угомониться? Ты совсем отбитый что ли? Ты хоть сам понимаешь, куда ты катишься? Нет, Дима. Это уже предел. Думала, ты одумаешься, поймёшь. А ты…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что, снова уходишь?
— Не хочу ждать, когда уйдешь ты.
— А как же семья, которая в твоих планах?
— О какой семье может идти речь, если я даже не знаю, чего ожидать завтра? А сидеть и трястись, чтобы тебя не убили и рожать ребенка безотцовщиной я не собираюсь.
— Как патетично, королева. Тебе же нравятся эти чёртовы деньги. Этот достаток. Обеспеченная жизнь.
— Не такой ценой, Дима. Я не деньги эти люблю, а тебя.
— Любишь? Я уже и забыл, когда в последний раз от тебя это слышал.
Верка устало закатила глаза.
— Слушай, королева. Ты ведь знала, на что идёшь, когда наши отношения перетекли в такое русло.
— Завязывай, Дима. Я очень тебя прошу. Завязывай. Иначе…
— Иначе что?
— Иначе, нам не по пути.
— Ну, значит, не по пути.
Внутри все бурлило. Я понимал, что она права. Понимал, что так продолжаться не может. Понимал и то, что хожу по краю. И вместе с тем приходило понимание того, что нормальной жизни у меня не получится. И это понимание выливалось в обессиленную злобу. На себя. На нее. И на весь мир.
— Не завяжешь значит? Это тебе дороже, чем семья?
— А как завязать? Знаешь — скажи.
— Просто взять и поставить точку.
— Если только на себе.
Она хлопнула ладонью по столу. Впервые с ее губ слетела нецензурная брань.
— С тобой можно нормально поговорить? Без твоих извечных остроумных шпилек.
— Давай поговорим, королева. — Я придвинул стул поближе к ней. — Ты видишь только часть дерьма. А я тебе покажу больше. Я не могу завязать. Потому, что у меня нет такого права. Я сам себе не принадлежу. Они захотят, заставят всю жизнь меня пахать на себя. И я буду драться, пока собственной кровью не захлебнусь. А выход из этого только один. Без возможности вернуться. О, да, не раскрывай так глаза, словно ты этого не знала. Хочешь спросить, почему? Хочешь. Потому, что один маменькин сынок не смог однажды уберечь свой зад. И за эту гниль пришлось подставиться мне.
— Зачем ты мне все это говоришь?
Она даже не стала дослушивать. Просто перебила меня на половине монолога.
— Чтобы тебе было проще уйти. Чтоб не терзалась потом вопросами.
— То есть, ты уже все решил за нас?
— А что решать, Вера? Это у тебя бесконечное множество путей. А у меня только один. Уходи сейчас. Момента лучше не представится.
— Так ты заговорил? А как же клятвы в любви и верности?
Она насмехалась надо мной, глядя прямо в глаза. Била по больному. Я смолчал. Что можно сказать человеку, который даже не может тебя услышать, упиваясь личной трагедией.
— Уходи, Вера. Пока не поздно, уходи.
— Да пошел ты, придурок!
Она подорвалась с места. Вылетела в прихожую и уже оттуда крикнула:
— Запомни, единственный, кто виноват в твоём дерьме — это ты сам!
Дверь громко хлопнула.
А спустя четыре часа открылась вновь. Вера стояла на пороге с размазанной по щекам тушью. В руках держала початую бутылку виски.
Я устало привалился к косяку, сложив руки на груди. Ожидая хоть какого-то пояснения ее манёвра.
Дерзко ухмыльнувшись, она сделала глоток. Поставила бутылку на пол. Не сводя с меня глаз, расстегнула платье и скинула к своим ногам. Вальяжно подобралась вплотную и шепнула в самые губы:
— Сегодня я не принимала таблетки.
Наша самая долгая и отчаянная ночь. Очередная попытка доказать, что мы обычные люди с самыми обычными проблемами. И все у нас ещё впереди.
Под утро остался только осадок и вопрос:
— Что ты с нами творишь, Вера?
— Даю шанс на спасение.
Шанса не вышло…
______________________
¹ Оглым — сынок (узб)
Глава 11
Военкомат.
