Да, вопрос, конечно, риторический. Но ведь и успокоить их невозможно. Они требуют, чтобы девочка сама отказалась от приглашения! Сама! Иначе… Что иначе, и говорить страшно: прямо хоть школу бросай! Люсеньку уже начинают «товарищи» сынка того Базыкина, одноклассника, троечника Платона, давить со всех сторон, вплоть до открытых угроз уже доходит дело. А что такое грамотно организованная детская травля, говорить не приходится. Вот и оказалась маленькая семья Махоткиных перед дилеммой: пытаться продолжать воевать за справедливость или связаться с руководством Сорбоннского колледжа и официально отказаться от их приглашения? То есть послать их всех — и французов, и своих районных чиновников и педагогов к чертовой матери, чтобы сохранить собственное здоровье и, не исключено, даже саму жизнь? Ведь эти мерзавцы, богатенькие папаша с сыном Базыкины, они, оказывается, на все способны! Вон по телевизору изо дня в день показывают одно и то же, в разных вариантах: похищения, избиения, насилия, убийства… Словно учат, заранее предупреждают! Имей в виду, что с тобой может случиться, если ты проявишь строптивость! А ведь впереди еще два года учебы! Как представишь, чем это грозит, страшно становится…
Словом, картина Турецкому была более чем понятна. Ирка тут права, слишком жирный этот пирог, много охотников уже нашлось откусить свою долю. Халява — будь она проклята! Никто не желает упустить упавшей в руки выгоды. И какой же выход?
А что в таких случаях рекомендует обычная человеческая совесть?
Такой вопрос, как увидел Александр Борисович, едва не поставил Дину в тупик. Ну, это уж было слишком! Знать, действительно, достали ее, как говорят.
— Знаете, Дина, чем моя профессия разительно отличается от вашей? — спросил Турецкий.
— Догадываюсь, наверное, — хмуря брови, ответила она неохотно. Собственный рассказ вызвал в ней самой шквал отрицательных эмоций.
— Да тут нечего догадываться. Она у меня никаких иллюзий не оставляет. И не только призывает, но и понуждает к конкретным действиям, а вовсе не к самооправданиям. Да, случаются и неудачи. Но они не останавливают. А потом еще и от компании зависит, в которой ты вращаешься, — в силу разных причин. Иной раз и послал бы, отмахнувшись, а тебе говорят: «Ты чего, парень? Спятил? Испугался?!» И так стыдно становится. Нет, по правде, — не всегда. Когда впереди нет подходящей цели, или там — мельницы ветряные, можно и отмахнуться: хрен с вами! А если есть, то — как же? — Турецкий развел руками.
— Но в данном-то случае, какая у вас может быть цель, если вы все уже про нас с Люсей знаете? И мы с ней ровным счетом ничего ценного ни в общечеловеческом, ни в данном, конкретном случае собой не представляем, увы. Это без всякого кокетства говорю вам. Поэтому, на какой выигрыш вы надеетесь? Или вы — из чистого альтруизма?
— А что альтруизм? Вы хоть иногда в ящик смотрите? — он кивнул на маленький телевизор, установленный на полочке над столом.
— Вот именно, иногда, — хмыкнула она.
— Ну, так вам должно быть известно, каждый из нас по-своему альтруист. Мы теперь дальше пошли, задаемся важными вопросами, — других же проблем у нас в стране нет, — альтруистичны ли животные, зверье разное? Волки там, медведи, скажем. Я не парламентское большинство имею в виду, вы меня понимаете…
— Саша, я прошу вас… — она звонко рассмеялась.
— Вот поэтому и цель у меня тоже, конечно же, есть! — заявил Александр Борисович. — Здесь вы угадали. Хотите знать, какая? — Он сделал паузу и словно нырнул в воду: — Вы!
— Я-а-а?! — изумилась Дина.
— Ну разумеется, а кто же еще? Рядом же с нами больше никого нет. Мне, например, совсем не нравится, когда вы мрачно хмуритесь. Даже повеситься почему-то хочется. И, наоборот, очень понравилось, как улыбаетесь. Разве это недостойная цель? Вот и давайте — для общей ясности — на ней пока и остановимся. На вашей улыбке.
Пауза длилась долго. Бог знает, о чем думала сосредоточенная на своих нелегких, наверное, размышлениях женщина. Но явно не о любовных каких-то вариациях… Потом подняла голову и пытливо посмотрела в глаза улыбающемуся Турецкому:
— Саша, но ведь я догадываюсь, что любые расследования, всякие там ваши действия — они же потребуют больших денег, а у меня — откуда? Ну, что-то я, возможно, и наберу, но…
— Погодите вы о деньгах, — сморщившись, как от горького лекарства, отмахнулся он. — Дойдет до них речь, тогда и поговорим. Контора, в которой я работаю, увы, не благотворительная организация, но на все имеются расценки и они могут, в зависимости от тех или иных обстоятельств, соответственно, и варьироваться… Далее, с основной целью мы с вами тоже, кажется, определились, да? И что осталось? — Он с откровенным ожиданием, чуть прищурившись, уставился на Дину.
Кто знает, что у нее в этот момент завертелось в голове, но… она смутилась. Что ж, и это неплохо. Но Турецкий изобразил «непонимание».
— Дина, что с вами? Нам же надо обязательно закрепить наш с вами договор.
Она молчала, но ее смущение достигло, кажется, уже крайней черты. Дальше гнуть было уже опасно.
— Интересное дело! — он театрально всплеснул руками. — Ну и как же я буду защищать ваши кровные интересы, изучая французские заморочки без всякого на то права? Без официального документа? Да меня первый же школьный охранник пошлет к чертовой матери и будет прав! Вы должны написать заявление, я вам скажу, на чье имя. Вы подробно изложите в нем основные моменты нашей с вами беседы, а затем и суть вашей просьбы: защитить там, то, другое, — это мы еще сформулируем по ходу дела. А потом, собственно, и сам договор надо будет между нами заключить — с одной стороны, с другой стороны. И закрепить вашей подписью. А как же иначе? Так положено, мы ж официальная организация, и нас тоже налоговые органы проверяют. А кстати, не слышали насчет «с одной стороны… с другой стороны…»? Был такой старый анекдот. Некто Цыпервич решил подработать на покраске парохода. Заключил с капитаном договор и приступил к работе. Наконец приходит, говорит: работа, согласно нашему с вами договору, закончена, гоните денежки. Капитан выходит посмотреть и видит, что окрашена только одна сторона парохода, а вторая так и осталась облупленной. «В чем дело? — кричит. — Ты жулик!». «Отнюдь, — отвечает Цыперович, — вот ваш договор». И читает ему вслух: «Договор на покраску парохода. Точка. Капитан — с одной стороны, и Цыперович — с другой стороны, заключили договор на покраску парохода…» Ну, чего нос повесили?
— Господи, вы — жуткий хитрец, но как с вами легко, — отсмеявшись, сказала Дина. — Это ж надо таким редким характером обладать!..
— А эти уверяют, что у меня гадский характер.
— Не верьте этим… — Дина прикрыла глаза ладонью.
— Ладно, — согласился Турецкий и наклонился в ее сторону так близко, что унюхал легкий и очень тонкий аромат духов: — А можно я у вас спрошу, а вы скажете правду?
Она отняла ладонь от лица и внимательно посмотрела ему в глаза.
— Что вы хотите услышать, Саша?
— Чистый пустяк, — он смешно сморщил нос. — О чем вы подумали, когда я предложил вам закрепить наш договор?
— А вам, я вижу, очень нравится ставить женщину в неловкое, двусмысленное положение?
— Очень. Именно в этой ситуации она, чаще всего, и становится самой собой. Истинной женщиной. Без макияжа и прочих дамских обманок. Такая интересная! Будто книга откровений…
— И что же дальше? — тихо спросила она.
— А дальше — тишина… Так у Шекспира сказано, помните? Вот, где страсти-то кипели, не нам чета… Тащите-ка пару листов бумаги и авторучку, буду диктовать вам текст жалобы, которая обязательно достанет до глубины души не только подлых чиновников от образования, но и твердокаменных сыщиков. А уж это я точно умею…
Глава четвертая
«КИДАЛЫ»
Смотреть на рыдающую в безысходном отчаянии женщину — это тяжелейший и неблагодарнейший труд. В этом убедился Плетнев. А все оттого, что для нее собственное ее горе — конец света. Да так оно, в общем-то, и получалось: потеря такой суммы — не только финансовый крах для нее, но, что страшнее, смерть сына. Можно, конечно, еще квартиру заложить, продать, но это время, а лекарства для операции нужны уже сегодня, самое позднее — завтра. А у него — никаких концов на руках…
И, что самое невероятное, обе эти великовозрастные дуры, пытавшиеся изображать чуть ли не шпионов, попались на удочку какого-то ловкого проходимца на такой лаже, что элементарнее и придумать невозможно. Вот уж, действительно, захочет Бог наказать, так разума лишит.
Что запомнили? Да ни черта, оказывается, не запомнили…
Нет, ну как же! Обменный пункт они же вспомнили! И объявление, что висело на окошке кассы.
Как он выглядел, этот жулик? Молодой, красивый. А еще что? И снова — молодой и красивый. Да, и машина черная. Какая марка? Большая. А на радиаторе?
