я не заметила ничего личного. Никаких кубков или наградных лент. Ни фотографий в рамке или памятных подарков.
Прошагав в свой гардероб, он выходит с чистой футболкой и белой рубашкой на пуговицах. Обе вещи кажутся хрустящими и словно только что накрахмалены.
— Держи.
Он протягивает мне рубашку.
— Ты уверен?
Август вздыхает. Раздражаясь, как мне кажется. Имею в виду, это глупый вопрос. Он не стал бы приглашать меня внутрь и предлагать чистую одежду, если бы не был уверен.
— Спасибо.
Я натягиваю рубашку через голову, расстегивая последние несколько пуговиц и завязываю их на талии. Пятно на моем платье почти полностью скрыто, несмотря на то что общий образ, созданный этим сочетанием одежды, сам по себе безумен.
Его взгляд поглощает меня. Я не могу точно сказать, одобряет ли он мой внешний вид, и не могу точно понять, почему это вдруг стало для меня важным…
Одним плавным движением он срывает с себя футболку, бросает ее на кровать и натягивает чистую. Я заставляю себя не смотреть на точеный торс или рельефный пресс, выглядывающий из-под ткани. Не отрывая взгляда, Август пальцами расчёсывает свои взлохмаченные волосы.
— Это очень мило с твоей стороны, — приглаживаю рукой белую классическую рубашку. — Я отдам ее в химчистку и верну на следующей неделе.
Каким-то образом…
Я даже не знаю, сколько это будет стоить. У меня никогда не было такой одежды, которую нельзя было бы засунуть в стиральную машину, добавив ложку средства для стирки Gain и повесить сушиться на мамину бельевую веревку.
— Что бы сказали твои родители на то, что ты сейчас здесь?
Наконец он нарушает молчание.
— Прошу прощения?
— Ты дочь Рича Роуза.
Это не вопрос и в его голосе слышится определённый налёт отвращения, словно тина и грязь на дне сверкающего под солнечными лучами пруда.
Я киваю.
— Да.
— Не могу представить, чтобы твои родители пришли в восторг от того, что ты сейчас здесь, — говорит он, добавляя, — со мной.
— Ты прав. Они бы не были рады.
Тишина висит между нами словно хрустальная люстра.
— Что насчёт тебя? — спрашиваю я, прежде чем успеваю остановить себя.
У него нет родителей. Во множественном числе. У него есть родитель. Один. Мои щёки горят в темноте. Сейчас это не исправить.
Его глаза сужаются.
— Уверен у моего отца случился бы второй сердечный приступ. Он, вероятно, отрёкся бы от меня. По крайней мере, лишил бы меня наследства. А мама, что ж, не уверен в ее словах с тех пор, как она больше не может ничего сказать…и мы оба знаем почему.
Я накрываю сердце ладонью.
— Прости меня. Я не подумала.
— Ты всегда так много извиняешься? — он опирается на изножье кровати, сжимая дерево до тех пор, пока вены на его предплечьях не вздуваются. — Все, что ты делала с тех пор, как ворвалась в мою жизнь — извиняешься за каждую мелочь.
— Просто пытаюсь быть вежливой, — говорю я. — И ты себя ведёшь так, словно я тебе надоела. Или, может быть, ты просто заставляешь меня нервничать. Не знаю. У тебя очень явная… энергетика вокруг тебя.
Он щурится.
— И что это за… энергетика?
Я открываю рот, чтобы ответить, но ничего не выходит. Господи, помоги мне, если я снова не специально обижу его.
— Слушай, — говорю я. — Я не должна была купаться той ночью. Это было неправильно. Я никогда прежде этого не делала. Видишь ли, наш кондиционер на прошлой неделе сломался и, знаешь, мы в центре этой жары, а общественный бассейн был закрыт на техническое обслуживание всю неделю и…
Август поднимает руку, чтобы заставить меня замолчать.
— Пожалуйста, не оскорбляй меня, пытаясь оправдать то, что ты сделала.
— Ну я бы извинилась, но ты, кажется, не любишь извинения, поэтому…
— Мне не нравятся слабые люди. Если ты собираешься быть засранкой, будь ей.
— Я не засранка, — скрещиваю руки на груди, наклонив голову. — Я вроде как думаю, что быть достаточно сильной, чтобы признать свои ошибки, диаметрально противоположно тому, чтобы вести себя как слабая засранка.
Он ухмыляется.
— Останемся каждый при своём мнении.
Его внимание переключается на вечеринку внизу, чтобы посмотреть, как она идёт, когда глаза скользят мимо моего плеча.
— Наверное, нам следует туда вернуться, — говорю я. — Уверена, они потеряли тебя.
Август фыркает.
— Маловероятно.
Отталкиваясь от кровати, он направляется к маленькому шкафчику, стоящему в углу комнаты, который, как я сразу понимаю, представляет собой какой-то причудливый мини-холодильник, замаскированный под предмет мебели. Когда он возвращается, то протягивает мне ледяную стеклянную бутылку с черепом, изображённым на этикетке. Пиво Misfit Meredith IPA. Я узнаю марку местной городской пивоварни.
— Сначала выпей со мной пива, — говорит Август.
Он не хочет спускаться вниз.
Он хочет остаться здесь, в окутанной мраком комнате и выпить со мной.
Я не понимаю…
Вытащив из кармана ключи, он достаёт маленькую открывашку, чтобы убрать наши крышки.
— Выпей, девочка Роуз. Хотя, раз твоя фамилия звучит как цветок, то я буду называть тебя Розочкой, — говорит он. — Ночь только началась.
Делаю глоток из вежливости. Пиво горчит на языке и пахнет, как более дорогая версия баночного пива, который пьёт мой отец после сверхурочной смены на выходных.
— Ты уверен, что не хочешь вернуться вниз? — спрашиваю я.
Он делает глоток.
— Уверен.
— Знаешь, здесь все собрались, чтобы увидеть тебя.
Август закатывает свои серые глаза цвета стали.
— Они здесь не для того, чтобы увидеть меня. Они здесь потому, что хотят узнать, каково это быть мной…хотя бы на одну ночь.
— Серьезно? — дразню я. — Все они? Все до последнего находятся здесь внизу, потому что хотят быть тобой, Август?
— Да. Даже если они слишком тупы, чтобы осознать это, — он вздрагивает. Не похоже, что это хоть немного забавляет его. — На первый взгляд, они хотят
