— Ну, а новое что-нибудь удалось вам достать? — незаметно подмигнув мне, спросил инженер.
— А как же! Мне на этот раз «подфартило», как выражается у нас тут один знаменитый бригадир комсомольцев-проходчиков Алексей Линев… Во-первых, удалось для изучающих достать пятнадцать книг по историческому материализму. Знаете, как это сейчас трудно! Во-вторых, Леше Линеву везу полный комплект учебников для десятого класса. Он ведь в обязательство записал выполнить план проходки на сто восемьдесят процентов и сдать на «отлично» экзамены на аттестат зрелости… Пришлось для этого в район ехать. До самого секретаря райкома дошла, не учебники вырвала. В-третьих… Ой, кажется уже приехали! Вот хорошо-то… Автобусы еще стоят, вечернюю смену застану.
Впереди, за марлевой сеткой метели, в свете сильных прожекторов смутно вырисовывались новый, не обдутый еще ветрами забор, невысокий терриконик, усеченная пирамида копра и контуры приземистых построек, почти заштрихованные косо летящим снегом.
Возле ворот проходной теснились автобусы и машины, точно прикрытые белой ватой.
— Вот спасибо вам, Иван Кириллович! Леша Линев дал мне слово завтра весь день заниматься, а книжки-то и не приехали бы. Вот он теперь обрадуется!.. Он ведь очень хороший, этот товарищ Линев, правда, Иван Кириллович?
Должно быть, мы все-таки немного опоздали. Когда «победа» затормозила у деревянного крылечка проходной и Валя, выбравшись из машины, засуетилась, увязывая свои тючки, дверь открылась, и целая стайка ремесленников выплеснула наружу. Они бросились было к автобусам занимать места получше, но маленький смуглый парнишка в форменной фуражке, заломленной на самое ухо, заметив Валю, сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул:
— Ребя, Зайчик припрыгал! Ура! — Он бросился к машине, крича своим приятелям, еще толкавшимся в проходной: — Эй, витязи! Бегите к Линеву — он в душевой. Скажите, мол, его Зайчик прибыл. Порадуйте бригадира!
Лицо Вали, все еще увязывавшей расползавшиеся книжки, приняло багрово-свекольный цвет.
— Ужасно несерьезный тип этот Бобров! Читает только приключенческие романы, и всякий вздор у него в голове.
Между тем ребята уже обступили девушку.
— А ну, признавайся, чего мне достала? — наступал на нее «несерьезный тип», и его черные цыганские глаза шарили по корешкам книг.
— Вам, Бобров, я привезла «Аэлиту» Толстого. Но если судить по вашему поведению, вам надо было бы привезти журнал «Мурзилку».
Паренек взял книжку и, расписываясь в формуляре, не без яда ответил:
— «Мурзилку» вы привезите вашему Линеву. Почтенный бригадир при виде вас впадает в детство, так что «Мурзилка»…
— Что, что? — спокойно и строго спросил рослый юноша в роскошной пыжиковой ушанке и ватнике, небрежно накинутом на широкие плечи, оттесняя собой ребят, окруживших Валю.
Вся его кряжистая фигура, массивное лицо, еще розовое от банного жара, крупные губы, большой раздвоенный подбородок — все дышало добродушной силой. Его рука, от которой еще шел парок, прочно лежала на плече Боброва, который, сразу присмирев, внимательно перелистывал страницы полученной книги.
— Что ты сказал? — повторил великан, и паренек присел под его тяжелой рукой.
— А вот, Алексей Семенович, говорю ребятам: сообщите товарищу Линеву — мол, товарищ Зайцева Валентина Федоровна с книгами прибыла… Больше, честное комсомольское, ничего! Вон ребята подтвердят.
Добродушный гигант легонько оттолкнул паренька:
— Барабошка, о работе бы думал!
Левой рукой он поднял оба тючка с книгами, подождал, пока инженер вернет Вале свой формуляр, и, бережно взяв ее под руку, повел к проходной, откуда уже валил народ.
— Спасибо, Валя, за книги! — крикнул уже им вслед инженер.
— Как «Пугачев» освободится от этой зловредной тещи, уж вы обо мне не забудьте! — напомнил шофер.
…Осторожно пробираясь сквозь толпу, уже теснившуюся у автобусов, машина выехала на завьюженную дорогу и продолжала путь.
В косое смотровое зеркальце было видно, что шофер улыбается.
Инженер снова принялся тихонько насвистывать под нос про степь, про замерзающего ямщика, но в таком резвом и бодром темпе, что извечно печальная эта песня зазвучала даже весело.
ЭСТАФЕТА
В этот день воды Дона были впервые пропущены через плотину Цимлянского гидроузла. Они хлынули в огромную бетонную чашу, которая с этих мгновений переставала быть котлованом и превращалась в проточный залив великой реки. Под крики и аплодисменты строителей, покрывавших пестрой, веселой толпой гребень водосливной плотины и густыми гроздьями висевших над самым потоком на стальных решетках арматуры, река с напряженным, шипящим ревом ринулась в открытые для нее проходы. Сила ее была так велика, что она быстро, на глазах похоронила под водой огромные зубья волнорезов, перемахнула через гребень водобоя, пересекавший забетонированную долину, и там, где всего несколько мгновений назад ветер гонял колючие, душные тучи строительной пыли, возникло проточное озеро — просторное, прохладное, голубое.
Это быстрое превращение котлована в озеро было настолько необычным зрелищем, что даже инженеры, построившие не одну плотину, не могли оторвать от него глаз. Рабочие же, для которых в этот момент как бы подводился первый итог их трудов, радовались особенно.
Солнце уже уходило за горы вздыбленной земли, а люди все еще сидели группами и в одиночку на берегах молодого озера, ласково наблюдая, как кружат над ним чайки, уже прилетевшие, точно на разведку, с Дона.
Среди расфранченных, празднично одетых строителей выделялась группа гостей в традиционной казачьей форме, в фуражках, в шароварах с лампасами — коренных донцов, съехавшихся сюда из окрестных станиц. В центре ее, опираясь на палку, сидели стодесятилетний Герасим Васильевич Сиохин, колхозник из станицы Красноярской, а возле него — его внук, такой же плечистый, скуластый и прочный, как дед, — диспетчер одного из участков стройки. Он пояснял старику и землякам происходящее, рассказывал о будущем стройки и, увлекаясь, живо рисовал картины того, что будет в этих краях, когда стройка закончится.
Старик сидел, опершись на палку сложенными руками, положив на них подбородок. В глазах его розовел отсвет заката. Казалось, он думал о чем-то своем, далеком, и трудно было по его как бы окаменевшему лицу понять, слушает он внука или нет. Да трудно и требовать особенного внимания к окружающему от человека, который участвовал еще в турецкой кампании, помнил бои за Плевну и Шипкинский перевал.
Вдруг старик выпрямился, глаза его оживились, и, глядя на озеро, продолжавшее заметно разливаться и как бы набухать зеленоватыми, прозрачными водами, он сказал:
— Славное дело, дюже славное дело! Степан-то Разин — он волоком из Дона в Волгу челны-то, говорят, тащил, а теперь пароходы по степи пустят… Чудеса! Дожил вот… Чевой-то там подняли — раз! — и вот вам озеро, — распрямившись, будто скинув с плеч лет этак с полсотни, сказал старый казак и добавил: — Дюже славно сработано, дюже славно! Такая-то слава, чай, она в огне не сгорит и в воде не сгаснет.
Должно быть, отвечая на эти задумчивые слова казачьего патриарха, сидевший возле него работник Романовского райкома партии, приехавший с группой гостей, рассказал удивительную историю комсомольцев своего района, действие которой развернулось на Дону в дни фашистской оккупации, как раз в тех самых местах, где и тогда возводились сооружения Цимлянского гидроузла.
Фашистская армия прорвалась в эти края тяжелым ударом огромного танкового клина. Лавина машин, с грохотом двигавшаяся по ровной, как стол, степи, разом отрезала жителям все пути отхода. И все же многие, не желая жить с оккупантами, бросили свое добро, оставили насиженные гнезда и степью, без дорог, двинулись на север.
Среди оставшихся, к общему удивлению станицы, оказался секретарь районного комитета комсомола Иван Смоляков. Это был любимец молодежи, деятельный, жизнерадостный человек. Но кипучее сердце его было заключено в больное, немощное тело. С детства он тяжело хромал, и левая рука висела у него бессильно, как оборванная веревка. Он ходил, обычно засунув ее в карман.
И этот человек, единственный из всего районного актива, вдруг остался в оккупированной станице. Все недоумевали, как это могло случиться. Когда в окрестностях на степных дорогах начали вдруг то загораться, то подрываться немецкие машины и трупы убитых врагов начали обнаруживаться то тут, то там: у балок, в камышах, на опушках небольших лесков — и даже когда у врагов в самой станице Романовской ни с того ни с сего вспыхнул и сгорел склад с отобранным колхозным зерном, никому и в голову не пришло, что больной, с трудом передвигавшийся человек имеет ко-всему этому хоть какое-нибудь отношение.
