Тогда Стефановский стал в каждом полете проверять свои расчеты. Он летал на разных высотах и скоростях. Он часами кружился вокруг аэродрома, замеряя расход горючего, скорость и наибольшую продолжительность полета. Он шел на посадку, когда винты, в последний раз взмахнув лопастями, недвижно застывали, и, нужно сказать, это было довольно рискованным делом — садиться на скоростном двухмоторном бомбардировщике с остановившимися винтами.
Зато такой способ позволил убеждаться в том, что весь бензин выработан и замеры произведены правильно.
Результатом явилось то, что летчик в скоре предложил слетать без посадки туда и обратно по маршруту, каждый конец которого составлял около семисот километров, зная, что в этом нет почти никакого риска.
Правда, ему немало пришлось убеждать начальство, что за ним не придется высылать спасательной экспедиции с запасом авиационного бензина и ремонтной бригады, чтобы выручать его машину, приземлившуюся на обратном пути из-за пустых баков на каком-нибудь вспаханном поле под Коломной. И когда он возвращался из этого перелета домой, то напоследок, почти перед самым финишем, поволновался не меньше, чем разрешивший полет начальник, который в последние минуты, стоя у «Т», нетерпеливо посматривал то в небо, то на часы, уверяя себя, что все обойдется благополучно.
Дело в том, что, не доходя километров шестьдесят до самого аэродрома, у летчика закашляли вдруг оба мотора, — закашлялись так нудно и затяжно, как человек, которому в дыхательное горло попали сухие хлебные крошки.
Это напоминало перебои из-за нехватки горючего, и Стефановский, покрутив во все стороны головой, высматривая подходящую посадочную площадку, спросил для собственного успокоения у штурмана:
— Как думаешь, старина, дойдем?
Бряндинский сидел впереди, в своей кабине. Летчик не видел его лица и лишь услышал в наушниках фразу:
— Должны! Иначе у меня пропадут билеты в театр.
Летчик несколько раз подряд двинул назад и вперед рычаги газа, моторы вдруг весело загудели, и через несколько минут показался аэродром.
— Везет тебе, Саша! Билеты твои не пропадут! — весело крикнул летчик.
— А я в этом и не сомневался, — ответил Бряндинский, свертывая свои карты и тетради.
— Идет! — в тот же самый момент громко и радостно воскликнул начальник, хлопая по плечу стоявшего рядом техника.
— Он топает! — делая ударение на первом слове, подтвердил техник, приложив ребро ладони к глазам наподобие козырька, чтобы лучше разглядеть показавшуюся на горизонте точку.
Та, все увеличиваясь, превратилась в двухмоторный бомбардировщик, который через минуту-другую благополучно сел.
— Ну, братец, — возбужденный удачным полетом, сказал летчик технику, — чуть было моторы не подвели. Бронхитом, что ли, заболели. Кашляют неимоверно. Взгляни-ка на них своим волшебным оком.
— Горючка, наверно, кончилась, — высказал предположение техник.
— По моим расчетам, должна еще остаться, — возразил летчик.
И верно, в баках оставалось бензина еще на добрые пятьдесят километров.
— Не самолет, а скатерть-самобранка, — восхитился техник.
— Это смотря по тому, чьи руки ее расстилают, — засмеялся начальник, уводя экипаж с собой.
После того, как устранили дефекты в бензопроводке, Стефановский снова и снова подымался в воздух.
Он придумывал на земле новые способы экономить горючее, проверял их в воздухе и потом вместе с инженерами изучал полученные результаты.
Однажды начальник, зайдя к нему в комнату, застал его вместе со штурманом и инженером склонившимся над картой.
В руках у Бряндинского была масштабная линейка, один конец которой упирался в точку под Москвой, другой в точку на Азовском море, отстоящую на тысячу километров от первой.
— Не думаете ли на воду садиться на сухопутном самолете? — пошутил начальник.
— Нет! Думаем вот здесь развернуться на сто восемьдесят градусов и без посадки мазнуть в Москву, — сказал штурман.
Начальник вдруг сделался серьезным:
— Слышал я про ваши проекты. Дело нешуточное. Где ваши расчеты?
В хороший летний день, не очень жаркий и не очень прохладный, бомбардировщик, нагрузившись бомбами и горючим, стартовал на юг.
Он мчался вперед, к Азовскому морю, а назад убегали рощи Подмосковья, черноземные поля Курска, меловые горы Белгорода.
— Правильно идем, штурман? — спрашивал летчик.
— Все точно, — отвечал Бряндинский. — Скоро будет кочегарка.
— Какая? — удивился летчик.
— Всесоюзная. Донбасс. А пока за отличную службу получай ценный подарок.
И к ногам летчика лег промасленный пакет, в котором были завернуты шесть штук еще теплых московских пончиков.
— Откуда они у тебя? — удивился летчик.
— Небось, из Москвы летим! — ответил штурман.
Летчик стал закусывать. Тем временем внизу, под крылом машины, проносились затянутые черным заводским дымом промышленные города Донбасса, степи Приазовья, и наконец вдали, подобно огромному зеленому камню, в котором виднелись белые прожилки пены, сверкнуло море.
— Мы у цели! — несколько минут спустя сказал Бряндинский деланным, театральным тоном. — Бомбы летят вниз!
Он открыл люки и нажал на установленные у прицела кнопки. Серия бомб рванулась вниз, и огромные водяные столбы взметнулись вверх.
— Теперь можно разворачиваться домой, — балагурил штурман, — погуляли на юге — и хватит.
Они легли на обратный курс, и только что просмотренные пейзажи покатились назад, как в фильме, запущенном с конца.
Они уже пролетели Донбасс, все шло хорошо, но внезапно поднялся и с каждой минутой усиливался встречный ветер.
— Ну, Саша, держись! — говорил летчик. — Следи, дорогуша, за курсом. Почти все в твоих руках. Если хоть немного попетляем, не миновать нам сидеть в лесу на деревьях.
— Чуть-чуть поверни влево. Вот так держать!
— Есть так держать! — в тон штурману отвечал летчик, поворачивая нос машины.
— Молодец!.. Получай за это гостинец! — сказал штурман, и летчик увидел у своих ног еще один пакет, в котором оказались абрикосы.
— А это откуда у тебя?
— Как откуда! С юга, небось, летим.
Между тем из-за сильного ветра, значительно снижавшего скорость, стрелка бензиномера быстрее, чем хотелось, ползла к тому месту прибора, куда все чаще обращался взор летчика: к нулю.
И неиссякаемая бодрость штурмана все меньше действовала на ухудшавшееся настроение летчика. Самолет пересек границу Тульской области, перелетел в Московскую. Стрелка прибора колыхалась уже между нулем и первым ее делением, все более склоняясь к красной граничной черте.
Проклиная ветер, летчик напряженно вглядывался в даль. Он уже не спрашивал курс. Здесь все было знакомо, и летчик нетерпеливо ждал реку, за которой должен был показаться аэродром. Но то, что в другое время казалось бы близким, теперь представлялось чрезвычайно далеким, потому что расход бензина превышал расчетный.
Летчик сверху увидел Серпухов и вспомнил, что там есть хороший аэропорт, что там у него есть друзья, что он устал, неподвижно сидя уже много часов на одном месте. Но в эту минуту он услышал в наушниках голос штурмана, будто угадавшего его мысли:
— Серпухов прошли. Теперь пустяки остались!
И Серпухов, как и другие оставшиеся позади города, точно растаял под солнечными лучами.
Летчик так же старательно всматривался на север, как оттуда, с аэродрома, всматривались на юг. И он и те, другие, обрадовались, увидев наконец друг друга.
— И сейчас, небось, горючка осталась? — спросил техник, когда летчик вылез на землю.
— Не думаю. На всякий случай проверьте.
Техник отвернул краны. Несколько капель бензина упали на землю.
— На зарядку зажигалки хватит! — крикнул он.
— И то хорошо, — сказал начальник. — Могло быть хуже.
— Да! — многозначительно улыбнулся Бряндинский. — К тому же конструктора обманули. Дистанцию, вдвое большую расчетной, прошли.
— Я думаю, он на это не обидится, — сказал инженер.
— Наоборот, обрадуется старина.
— Хотя инструкцию придется ему несколько переделывать, — рассмеялся летчик.
Три тысячи фигур
Начальник полагал, — правда, он этого не высказывал вслух, — что юркие крохотные истребители совершенно не подходят к монументальной, как памятник, фигуре летчика Стефановского. Ему, считал комбриг, больше идет летать на тяжелых и сверхтяжелых кораблях.
Относительно Нюхтикова, с его спокойным характером, величавой походкой, неторопливой речью и медленными движениями, комбриг был примерно такого же мнения. В узком кругу он иногда говаривал, что в этих двух летчиках, прекрасно испытавших бомбардировщики, он не видит той резвости и задора, которые присущи истребителям.
