Ковалев стал набирать высоту, сравнивая положение моторного капота с горизонтом, кусок которого заслоняла неподвижная широкая спина в кожаном реглане — Сергея Холопцева.
В тот раз, когда он впервые поднял Ковалева в воздух, он так же сидел в передней кабине и отпускал в резиновую трубку, а через нее в его уши всякие нелестные замечания.
— Зачем зажал ручку, все равно из нее сметанки не выжмешь? — гудел он, зная, что Ковалев любит полакомиться в аэродромном буфете сметанкой с сахарным песком.
Ковалев немного отпускал ручку управления, но вскоре забывался и опять судорожно зажимал ее в своей руке, орудуя ею, как кочегар лопатой. От этого машину резко швыряло то вверх, то вниз, будто ее качали океанские волны, а со стороны можно было подумать, как порой говорят летчики, что он гоняется за блохой.
— Опять зажал управление, — мягко и вкрадчиво слышалось в наушниках.
Инструктор решил, видимо, применить так называемый индивидуальный подход и сбавил свой грозный тон.
— Рулями надо работать нежно, как любимую девушку ласкаешь, — продолжал он. — К ручке надо еле-еле прикасаться…
Такое сравнение было достаточно понятно. Ковалев разжимал руки, которые заныли от напряжения.
— Ладно! Оставь управление. На первый раз хватит. Ну-ка, а теперь покажи, где наш аэродром.
Ковалев быстро высунул голову за борт, увидел какую-то незнакомую местность и наугад показал пальцами вниз, как раз в противоположную сторону.
— Нашел! — усмехнулся инструктор. — Только не то, что нужно.
И он пошел на посадку, всю дорогу читая нотации: что, дескать, некоторые учлеты не уважают теорию, мало занимаются ею, им бы только подлетнуть…
Ковалев краснел, — он это видел в зеркало, — и, спрыгнув на землю, почувствовал себя на седьмом небе.
Теперь все это было позади, как и тот аэродром, с которого они только что поднялись.
Ковалев взглянул на высотомер. Он показывал всего четыреста метров, а белесые обрывки облаков уже стали цепляться за самолет. Ему не хотелось лететь в тумане, он думал было чуть снизиться, но получил команду пробиваться вверх. Пришлось добавить обороты мотору, и полминуты спустя густые клубы тумана поглотили самолет. Летчики потеряли из виду и землю и небо. Самолет отметал в стороны похожие на клочья ваты равные кусаки облаков, которые то и дело скрывали от взора то одну плоскость, то другую или же делали невидимой всю машину, кроме приборной доски, в которую Ковалев уставился глазами.
Самолет медленно полз вверх, но облачность не кончалась, — казалось, ей не будет конца. Ковалев уже начал подумывать о том, что неплохо бы спуститься вниз, а то можно заблудиться, и стал потихоньку отжимать ручку. Но летчик-испытатель резко дернул ее к себе, и Ковалев промолчал, делая вид, что все это было случайностью, чтобы Холопцев не подумал, что он сдрейфил.
Вдруг яркий, ослепительный свет ударил в глаза, заставил даже зажмуриться. Он поднял голову. Над ними было чистое, сверкающе ярким и холодным блеском небо.
В середине оно казалось расплавленным в лучах солнца, контур которого был расплывчатым. Далее оно чуть темнело, напоминая нежно-голубой фарфор. У горизонта краски сгущались, будто к ним добавили голубой эмали.
Ковалев до того загляделся на всю эту красоту, что только голос Холопцева привел его в себя.
— Сейчас сорвемся в штопор, — сказал он.
Ковалев отжал ручку, привел машину, которая невероятно задрала нос, в порядок и взглянул вниз. Там картина была еще поразительнее. Под ними пенилось и бушевало разъяренное море. Облака огромными волнами теснились и вздымались друг над другом. Их гребни напоминали морскую пену. Самолет несся в каком-то ином мире, полном сияния и сказочной красоты.
— Не забыли виражить? — спросил Холопцев. — Давайте немного покружим.
Ковалев ввалил машину в правый вираж и тут увидел еще одно чудо.
Влажные от паров крылья самолета блестели, как зеркало. Лучи солнца, отражаясь от них, падали на облака, образуя на них большой разноцветный экран. По кругу этого экрана бежала крохотная, похожая на модель тень летящего самолета.
Это было какое-то новое, ранее невиданное оптическое явление.
— А как у вас левый вираж?
Вместо ответа Ковалев перешел в левый вираж, и теперь в радужном сиянии экрана тень машины мчалась в другую сторону.
— Довольно, не все еще позабыли! — пошутил летчик-испытатель и махнул рукой, показывая курс, который Ковалев уже успел потерять.
Он развернулся и минут сорок летел напрямик под сверкающим солнцем, а тень самолета неслась за ними вдогонку, ныряя в волнах облачного океана.
— Теперь вниз, — с сожалением вздохнули наушники, и через минуту серая рвань облаков снова поглотила машину.
Спуск оказался более долгим, чем подъем. В голову лезли неприятные мысли о том, как летчики, пробивая при спуске облака, напарывались на фабричные трубы, колокольни и что что из этого получалось.
Земля показалась внезапно. До нее было метров триста. Они увидели большую деревню. За ней — длинный луг, который, собственно говоря, они и искали.
Летчик-испытатель взял управление в свои руки, снизился и, едва не задевая за печные трубы, из которых весело валил дым, сделал несколько кругов над деревней. Он внимательно просмотрел все подъезды к ней, свернул к лугу, несколько раз прошелся над ним из конца в конец, убрал вдруг газ и сел между двумя занесенными снегом стогами сена. К машине скользила на лыжах радостная ватага деревенских ребятишек. За ними степенно шагали представители местных властей, с которыми летчики обстоятельно поговорили.
Надо было торопиться домой, они здорово продрогли, хотелось есть и погреться.
Летчик взлетел и на бреющем полете повел машину на свою базу. День был пасмурный, над ними было серое, мрачное небо.
Холопцев сокращал путь, пробираясь в стороне от большой воздушной дороги, а Ковалев про себя завидовал его мастерству ориентировки. Под самолетом мелькали леса, озера, поляны, мосты, редкие деревушки. Неожиданно высочил большой мост и водонапорная башня, за которой был школьный аэродром.
Несколько минут спустя они сидели в натопленной столовой, растирали озябшие руки и пили горячий какао.
На «передней» площадке
«Сделать площадку» — это значит перейти на некоторое время в горизонтальный полет после подъема или спуска.
Вот и нужно было замерить скорость по высотам на разных площадках — насколько соответствует расчетной.
В самом носу скоростного бомбардировщика сидел штурман.
Сквозь прозрачные стенки, потолок и пол своей кабины он мог наблюдать очень многое, что творилось по сторонам, под ним и над ним.
Однако летчика, сидевшего позади него всего в полутора метрах, он мог только слышать и то с помощью специального переговорного устройства. Их разделяли тонкая металлическая перегородка, густая сеть трубок, шлангов, проводов и оглушительный вой моторов, совершенно подавляющий человеческий голос.
Летчик-испытатель добрался до первой по высоте площадки и сказал несколько слов. Наушники сообщили ему, что штурман готов. Летчик дал полный газ, — гул моторов стал звенящим, пронзительным.
Тень самолета быстро понеслась по земле.
Летчик диктовал свои наблюдения, бодрый голос штурмана повторял их, прежде чем записать. Все шло нормально. Летчик взял ручку на себя, и они полезли вверх, на следующую площадку.
Земля медленно уходила вниз, меняя свой облик, как если бы на нее смотрели в бинокль, тихо вращая его регулировочный винт.
Самолет теперь на большой высоте.
Здесь воздух реже. Тень машины быстрее скользит по земле.
Они делают замеры — и опять ввысь.
Становится холоднее, дышать трудновато. Поворот кислородного крана — и сердцу легче.
Машина все с большим трудом ползет вверх. Ей тяжело, как человеку, уже одолевшему крутой подъем. Но самая трудная вершина еще впереди.
Летчик переговаривается со штурманом.
Кажется, барахлит связь; голос штурмана то замирает на полуслове, то его не слышно совсем.
— Штурман! — во всю мочь кричит летчик. — Чего молчишь?
Тихо в наушниках — ни ответа.
— Слышишь, штурман?! Высота такая-то, обороты такие-то, скорость такая-то. Повтори!
Но ни один посторонний звук не примешивается к гулу моторов, к свисту вспарываемого воздуха.
Нежная дымка затягивает горизонт.
Температура падает все ниже.
— Алло, алло, штурман, алло! — летчик надрывает горло. — Высота столько-то тысяч, столько-то тысяч…
Он слышит только свой голос. Надо снижаться. Какой толк утюжить воздух, раз отказала связь!
Машина опускает нос, и они спускаются полого, не торопясь. Кружатся и выступают из дали земные предметы, будто в другую сторону вертят винт бинокля.
