В тот год Министерство иностранных дел существенно отличалось от теперешнего министерства. Оно соединяло тогда простор с изяществом, служба в нем шла легко. Теперь это кроличий садок, набитый машинистками в очках и серьезными, весьма дурно одетыми молодыми людьми. В 1911 году в нем еще находились престарелые джентльмены, писавшие из-за причуды гусиными перьями. Известный стандарт почерка и тщательное соблюдение полей требовались еще от молодых чиновников. В остальных отношениях это было спокойное, не лишенное приятности времяпрепровождение, подкрепляемое регулярностью службы и соответствующим перерывом на завтрак. Если служебные часы были длиннее сравнения Пальмерстона о фонтанах на Трафальгар-сквер, что «бьют от 10 часов утра до 4 часов дня», то это не было утомительно для меня. Да эти часы и не отдавались исключительно работе. В департаменте, куда я был назначен, процветал настольный крикет под искусным руководством Гюи Лекока, теперь председателя федерации британских промышленников.
Война и деятельность лорда Керзона уничтожили эту тихую заводь в стремительном потоке жизни. Коридоры, где играли в футбол, теперь уставлены тяжелыми шкафами с архивами. Штаты удвоились. Бумаги развелось столько, что сознательный служащий должен работать до поздней ночи, чтобы выполнить дневное задание. В Министерстве иностранных дел теперь работают дольше, чем в большинстве торговых фирм. Оно стало действенным и более демократичным.
В мое время оно обладало высокоразвитым чувством сознания собственного превосходства. Это было убежище мандаринов, державшихся надменно и обособленно от более плебейских министерств Уайтхолла. Допускалось до некоторой степени равенство с Министерством финансов. В конечном итоге даже посольские оклады находились под контролем Министерства финансов. Мы по справедливости славимся своим практическим смыслом. Нет англичанина, который не положил бы в карман свою социальную спесь, если это пойдет на пользу его карману Министерство торговли, с другой стороны, рассматривалось подобно стрелковому тиру в публичной школе, как прибежище для бездельников.
На младших вице-консулов, главная обязанность которых заключалась в содействии укреплению британской торговли за границей, смотрели как на ненужных пришельцев. В отношении социального положения они как бы пребывали в чистилище между раем первого отделения и адом второго.
В то время процедура в отношении младших вице-консулов была такая. До занятия заграничного поста требовалось пробыть три месяца в консульском и коммерческом департаментах Министерства иностранных дел. Если не считать, что пребывание здесь дало мне возможность познакомиться со многими служащими министерства, то это была просто трата времени. Ввиду такого казенного отношения к торговой деятельности эти департаменты были самыми бездеятельными в министерстве. Старшие чиновники, работавшие в них, были люди, потерявшие всякое честолюбие и оставившие надежду на дальнейшее повышение. Это была последняя ступень к почетной отставке и пенсии.
В качестве первого в новом списке вице-консулов я был назначен отбывать свой стаж в консульский департамент. Моим шефом был лорд Дюферин, добрый и благородный человек, который выкуривал бесчисленное количество папирос и казался больным на вид, будучи таковым в действительности. От своих подчиненных он требовал хороших манер и исполнительности. Единственной его страстью были красные чернила. Мои первые две недели пребывания в министерстве были сущим несчастьем, сравнимым только с первыми двумя неделями пребывания в школе. Никто со мной не заговаривал. Я ежедневно являлся в 11 часов утра в туго накрахмаленном воротничке, в установленной короткой черной визитке и в полосатых брюках. Я регистрировал письма, поступавшие в небольших количествах от пострадавших английских подданных за границей. Случалось, я набрасывал черновики требований об уплате сумм, выданных авансом британскими консулами потерпевшим кораблекрушение морякам.
Однажды я испытал маленькое волнение. Поступило письмо, адресованное Его Величеству, начинавшееся словами: «Мой дорогой король». Оно исходило от молодой девушки, англичанки 17 лет, поступившей на службу к одному русскому помещику в Поволжье. От железнодорожной станции она находилась далеко, и хозяин весьма грубо и неприлично приставал к ней. Этот патетический крик из дикой страны, донесшийся до меня, заставил мое горло сжаться от волнения и негодования. Я написал решительную записку, одобренную с похвальной поспешностью. Телеграф заработал. Требовалось вмешательство посла Его Величества, и через тридцать шесть часов маленькая леди была освобождена и отправлена на свою родину – в Ирландию. Впервые я ощутил биение пульса Империи. Я отведал власти и почувствовал себя должным образом в гордо приподнятом настроении.
В общем, однако, здесь было мало работы, и я пребывал в строгом одиночестве. Каждый день я завтракал в ресторане – я не мог завтракать вместе с Кэем, своим коллегой по департаменту, так как у нас перерывы на завтрак не совпадали. Случалось, в коридорах я проходил мимо молчаливо великих и величаво молчащих фигур, принадлежавших к составу министерской иерархии. Украдкой я изучал их походку, их манеры, длинную гребущую походку сэра Эдуарда Грея, автоматически энергичную сэра Эр Кроу, грациозно элегантную сэра Малькольма и тяжеловесную поступь сэра Виктора Уэлслея. Это были смутные, внушающие страх тени в моем существовании, внушавшие правильное представление о моей собственной незначительности.
По мере того как я ближе знакомился с Гюи Лекоком, мое положение становилось легче. Мы вместе завтракали. Наряду с сэром Джорджем Бьюкененом и Гарольдом Никольсоном он был одним из немногих уроженцев Веллингтона в Министерстве иностранных дел. Когда мои братья выступали от Мальборса, я взял его посмотреть матч в регби между Веллингтоном и Мальборсом. Мы вместе играли в гольф. Я был допущен к игре в настольный крикет и стал мастером в этой области. От него я услыхал исторические анекдоты, ходившие по министерству, – о лорде Берти и других столпах минувших дней. Взамен, уступая своей склонности к откровенности, я рассказал ему историю своей жизни. Наша дружба росла столь быстро, что через несколько недель я был в состоянии заставить его слушать восточные очерки, написанные мною и отвергнутые английскими издателями. Нет сомнения, что он это занятие нашел более забавным, чем писание консульских записок.
Такое литературное времяпрепровождение, притом, разумеется, в рабочее время, привело к странному обороту моей судьбе. При обычных условиях меня по окончании шестинедельного стажа в консульском департаменте должны были перевести в коммерческий департамент, где мне пришлось бы находиться под опекой сэра Ольджернона Лоу, строгого формалиста, которого боялась вся молодежь. Тут как раз в нашем департаменте произошла перемена. Лорд Дюферин захворал, и его временно заменял Дон Грегори, бывший тогда младшим помощником. В это время случился агадирский инцидент, политическим департаментам пришлось работать усиленно, и наш штат убавили, чтобы помочь там. Однажды к концу дня, когда я читал вслух особенно трогательную историю о католическом миссионере на Востоке Гай Лекоку, вошел Дон Грегори. Слово «католик» привлекло его внимание:
– Что такое? – спросил он своей обычной озабоченной манерой.
Гай объяснил.
– У нас в министерстве находится литературный талант, – сказал он. – Он нам читает рассказ о католическом миссионере.
Грегори взял мою рукопись. На следующий день он пригласил меня к обеду. Я познакомился с миссис Грегори, и она мне понравилась. Я рассказывал ей о своей жизни на Востоке и дал ей еще рукописей для чтения. Я подарил ей два японских портрета, купленных в Японии, по поводу которых я написал сентиментальный рассказ. Через несколько дней я опять получил приглашение на обед. В моем положении в департаменте произошла перемена. Грегори стал мне давать больше работы. Скоро я заделался его частным секретарем. Однажды он позвал меня.
– Нам не хватает работников, – сказал он. – Вы ничего не выиграете, перейдя в коммерческий департамент или уехав скорей за границу. Я устрою, чтобы вы остались на некоторое время здесь помочь нам. Когда придет время ехать вам за границу, я позабочусь, чтобы вы от этого ничего не потеряли при выборе вашего будущего поста.
Разумеется, я согласился. Я тогда еще принадлежал к епископальной церкви, хотя уже питал сильные симпатии к католицизму. Однако этого было достаточно. Отзывчивый, добросердечный Дон Грегори любил католиков и, что еще важнее, он, видимо, любил меня, и я ему обязан до конца своей жизни. В качестве заведующего департаментом он не имел себе равных, и от него я научился многому, что пошло мне на пользу в будущем. Он посвятил меня в официальную жизнь за границей. Он мне много говорил о Румынии, где занимал пост, и о Польше, судьбами которой сильно интересовался. Он усиленно развивал во мне интерес к России, которую я тогда считал самым беспокойным местом в Европе. И вот однажды вечером перед Рождеством он позвал меня в свой кабинет и показал мне депешу. В ней наш посол в Санкт-Петербурге сообщал, что русское правительство изъявило согласие на мое назначение в качестве вице-консула в Москву.
