— Дзинь! Дзинь! Дзинь! — зазвенел Левка. Он изображал машинный телеграф.
— Вира! — заорал зачем-то Димка.
— Майна! — отдал я команду. — Так держать!
— Есть, так держать! — вскричали вместе Димка и Левка и оттолкнулись от берега. Нас сразу подхватило течением, начало вертеть, крутить и потащило совсем не туда, куда нам хотелось.
— Остолопы! Упирайтесь шестами в дно!
— Сам упрись, — огрызнулся Димка. — Нечего командовать! Давай работай!
Момент был критический, обижаться на непочтительный тон моего заместителя было некогда. Я налег на шест и чуть не слетел в воду: шест до дна не доставал!
Тогда мы стали грести. Но у нас была не лодка, а неуклюжий, неповоротливый плот. Он никак не хотел двигаться вперед, а бешено мчался туда, куда тащила река.
Наконец шесты коснулись дна, плот начал поддаваться управлению.
Нас сильно отнесло вниз, но мы все-таки подплыли к каким-то кустам, схватились за ветки и стали высматривать местечко, где можно было бы причалить.
Это не так просто, как, может быть, думают некоторые. Попробуй-ка, пристань к берегу, когда вода быстрая, а сучья хватают тебя за пиджак, штаны, хлещут, что есть силы, по лицу, в грудь и бока так, что только держись.
— Полундра! — вскричал Димка, и мы легли на плот, потому что нас затащило под такие густые, нависшие над водой кусты, где и неба не видно.
Шесты упали в воду, их унесло течением. Река под плотом пенилась и шумела, он кренился и все время норовил уйти одним краем под воду.
— Давайте выбираться на берег!
— А как? — спросили Левка и Димка.
На такой вопрос, пожалуй, не ответил бы и Ситка Чарли.
Я пробовал одной ногой достать дно — не достал, а только зачерпнул полный мокасин холодной воды.
Но вылезать все же надо было!
Мы разобрали все снаряжение. Распределили поровну по рюкзакам и приготовились отдавать концы.
Жалко было оставлять Колесницу, но пришлось. Чтобы замести следы, мы столкнули ее с плота, и наша Золотая Колесница Счастья навсегда погрузилась в речную пучину. Раму для хижины мы бросили туда же. Но ящичек с голубем взяли.
— А теперь — за мной! — скомандовал я, опускаясь в ледяную воду.
Оказалось не так уж глубоко: мне — по грудь, Левке — по горло.
Целый, наверно, час или больше выбирались мы из проклятых зарослей ивы на берегу, переплетенных и так и сяк колючей ежевикой. Левка и Мурка уже скулить стали и все норовили сесть отдохнуть. Но я гнал всех вперед, чтобы уйти поскорее от Выжиги, где нас могли отыскать.
Наконец у дороги, о которой говорил Димка, мы сели так, как принято сидеть у индейцев и пограничников, — чтобы нам было видно все, а нас не видел никто.
— Как думаешь, Дубленая Кожа, не пора ли нам поскорее оторваться от наших преследователей?
— Ты сказал мудрое слово, Молокоед, — кратко, по-индейски, ответил Димка.
— Я думаю, Дубленая Кожа, нам надо попытаться сесть в попутную машину.
— Правильно! — закричал Левка, который никак не мог понять того, что мужчину украшают не крикливость и суета, а сдержанность, спокойствие и неторопливая речь. Это понимали еще краснокожие Фенимора Купера.
Машину пришлось ждать недолго. Со стороны реки мчался грузовик с пустым кузовом. Я выскочил на дорогу и поднял руку. Шофер сказал, что может подвезти нас только до Черных Скал, а к Золотой Долине придется идти пешком километров десять с гаком.[24] Мы все же забрались в кузов.
Скоро дорога повернула от реки, и мы въехали в село Березовку. Я постучал в кабину и, попросив шофера задержаться на минутку у сельсовета, пошел сообщить председателю о нашем ночном приключении, о том, что где-то поблизости бродит сейчас враг. Председатель переспросил насчет фамилии, которая значилась в паспорте фрица.
— Странно! От нас недалеко действительно живет лесник. Фамилия его Соколов. Но он человек вне подозрений.
— Как вы не понимаете? Фриц потому и взял паспорт на имя Соколова, что Соколов — хороший человек.
Председатель успокоил меня, обещал принять меры и дать знать куда следует…
От Березовки машина помчалась прямо на север. Мы были мокрые, ветер прохватывал нас насквозь. Я достал кальцекс[25] и дал по две таблетки каждому, чтобы не заболеть гриппом. Когда мы доехали до Черных Скал, шофер показал нам едва заметную тропинку, которая должна была привести трех мужественных и отважных к Зверюге.
— Не мешало бы погреться, Молокоед, — сказал Димка, как только мы очутились в лесу.
— Хорошая ходьба греет лучше огня, — ответил я. Думаю, сам Чингачгук одобрил бы краткую мудрость этих слов. — Нам некогда рассиживаться у костра, Дубленая Кожа. Уже вечереет, а до Зверюги еще далеко.
Левка хотел поднять ропот, но я напомнил ему про съеденную землю, и он покорно поплелся за нами.
Нести груз на плечах становилось все тяжелее. Я попробовал устроить лямки так, чтобы они сходились на лбу, как это делают индейские женщины, но у меня ничего не получилось. Тут я впервые пожалел о том, что мы не подумали обзавестись своими скво.[26]
— Я отдал бы половину золотого песка, причитающегося на мою долю, за хорошую скво…
— Еще чего! — забормотал Левка. — Очень нам нужна твоя скво!
Мы с Димкой переглянулись! Все-таки плохо осваивает Большое Ухо мудрость Тропы. Как же можно не знать, зачем нужна в пути скво таким золотоискателям, как мы!
— Слушай, Федор Большое Ухо! Когда мы вернемся домой, прежде всего достань Джека Лондона и почитай «Белое безмолвие». Узнаешь, какой клад для индейца скво: она разжигает мужу костер, готовит пищу, кормит собак, гребет за него на лодке и прокладывает путь собакам.
— Что ты ему рассказываешь, молокососу, — засмеялся Димка. — Разве этот чечако поймет что-нибудь?
Левка бросился на Димку с кулаками, но я разнял их и сказал, что так эти дела не делаются. Когда один из золотоискателей обвиняет другого во лжи, то они идут драться к проруби, и первый удар в таких случаях должен делать тот, кого обвинили. А все остальные смотрят, чтобы все было по правилам.
— А почему драться надо обязательно у проруби? — спросил Левка, не знакомый с правилами полярной дуэли.
— Затем, чтобы подранок не убежал. Как упал в воду — так и конец.
— А! Это хорошо! — сказал Левка, пылавший жаждой мести.
Димка тоже согласился. Мы решили, что они будут драться над обрывом Зверюги, а я буду смотреть, чтобы соблюдались правила.
Начинало темнеть, а мы все еще шли по Тропе. Левка поминутно ворчал и отставал.
— Вот что делает с человеком жирок, — ехидно заметил Димка.
— Да, Федор Большое Ухо, у тебя на костях слишком много жира и мяса. Таким, как ты, тяжело выносить длинную дорогу.
— Еще посмотрим, кто ее легче вынесет: я или этот долговязый, — кивнул на Димку Федор Большое Ухо. — Тоже мне — Быстроногий Олень!
Внизу появилась река. Она огибала большую голую скалу и терялась за ней.
— Ура! — закричали мы и бегом пустились в заветную Золотую Долину.
«Перед нами открылась…» — начал бы описывать Майн Рид. Но не бойтесь, я этого не сделаю: не выношу длинных описаний! Кстати, перед нами ничего и не открылось, потому что уже совсем стемнело. Да осматривать пейзаж и не особенно хотелось: мы устали, продрогли, как собаки, и просто свернули у скалы влево, высматривая местечко, где можно было бы заночевать. И тут нам повезло. Недалеко от берега мы увидели одинокую хижину. Вошли — темно, никого нет. А по законам северного гостеприимства человек может занять в пути любую хижину, кто бы ее ни построил. Ведь было же так: приехал однажды Мэйлмут Кид домой, а жилье уже занято, и его, хозяина, в собственной хижине приветствовали, как гостя.
— Это номер! — воскликнул Димка, когда мы вошли в убогое жилище. — А чем же костер разводить? Ведь спички у нас все размокли!
Левка молчал, было слышно, как он стучал зубами от холода.
— Ты, наверное, забыл, Дубленая Кожа, что Молокоед недаром считает себя учеником Ситки Чарли. У Ситки Чарли, когда он вставал на Тропу, всегда находились драгоценные спички и кусочки сухой бересты. Вот они, пожалуйста!
Я снял шапку и достал оттуда спички и бересту, которые упаковал еще дома в промасленную бумагу.
Крики дикого восторга огласили хижину. Левка сразу вспомнил, что он интендант, и побежал за дровами.
Мы открыли дверь и развели костер прямо на земляном полу. Из темноты выступили черные, уже подгнивающие стены, развалившаяся печка в углу и низкие нары, на которых лежали сгнившее сено и высохшие березовые ветки. Было очевидно, что здесь давно никто не обитал.
Мы натаскали свежих еловых веток, расстелили их на полу у костра, и в нашей хижине, хотя и было дымно, сразу сделалось тепло. Через полчаса мы уже спали, как мертвые.
