это коктейль из чувства глупости, смущения и обиды. На самом деле, коктейль сейчас звучит неплохо. Мне нужно напиться.
Самое сложное в том, что в глубине души я действительно думала, что я единственная. То, как он смотрел на меня, было таким пристальным, что я не думала, что это можно подделать.
Я бесшумно провожу кончиками пальцев по двери, а затем на цыпочках удаляюсь.
— Я вижу, как под дверью движется свет, — рычит он своим громким голосом. — Я знаю, что ты там.
Попалась.
— Меня нет дома, — кричу я в ответ. — Уходи.
— Я никуда не уйду!
— Тогда я вызову полицию.
— Тебе лучше позвонить в армию, — предупреждает он. — Вся полиция Окленда не сможет оттащить меня от этой двери. Теперь открывай!
Я возвращаюсь с учащенным пульсом. Воспоминания о том, как Акеа разнес деревянную скамейку в сауне, всплывают в моей памяти, и я понимаю, как легко ему было бы вышибить дверь. И когда я понимаю, как непросто мне было бы платить за новую, я открываю дверь.
Несправедливо, что он такой горячий.
Это все намного усложняет.
Воздух просто со свистом выходит из меня, когда я смотрю в его темно-карие глаза. Они напряженные и полные боли, беспокойства, печали, нужды — они заставляют меня задуматься, могла бы я отныне быть единственной.
Он не ждет, когда его пригласят войти. Он просто входит, как будто это место ему принадлежит. По мнению этого парня, ему принадлежит весь мир, включая меня.
— Ты уже дважды убегаешь от меня, шушукинс.
— Я не убегала.
— Нет? — Он подходит ко мне, и я сглатываю, глядя на его огромные размеры. Это как находиться в комнате с серебристой гориллой. Он такой же большой и сильный и кажется таким же непредсказуемым.
Боже, почему это меня так сильно заводит?
На нем серая рубашка-поло с логотипом его команды. Материал туго обтягивает его бицепсы, и от вида проступающих замысловатых черных татуировок у меня внутри становится тепло. Я просто хочу остановить время, чтобы смотреть на него столько, сколько захочу.
— Почему тебя не было в раздевалке, как ты обещала?
Я опускаю глаза в пол, но он нежно берет меня за подбородок и поворачивает мою голову вверх, пока они снова не оказываются на нем. — Почему, шушукинс?
— Я одна такая?
Он отступает назад, покачнувшись, словно в него выстрелили. Его рука прижимается к сердцу, а лицо морщится.
— Ты единственная у меня. — Он говорит это с такой яростью, что сомнения начинают рассеиваться. — Я думал, что ясно дал это понять, когда заявил права на твой маленький ротик перед сорока тысячами человек.
— Это просто… комиссар. Он сказал.
Лицо Акеа каменеет при упоминании этого человека. — Что сказал мертвец?
— Что ты разбираешься в женщинах быстрее, чем я в коробке Орео.
Он снова подходит ко мне вплотную, и я чувствую исходящий от него жар. У меня перехватывает дыхание, когда он проводит тыльной стороной ладони по моей пылающей щеке.
— Насколько я понимаю, ты единственная девушка в мире, — говорит он. — Я не такой, как другие парни. Я даже никогда…
Мои глаза расширяются, пока я жду этого.
— У меня никогда раньше не было секса, шушукинс. Я тоже девственник.
У меня отвисает челюсть. Это звучит нереально, но я верю ему. Просто что-то в его лице подсказывает мне, что он говорит правду.
— Но все девушки постоянно кидаются на тебя…
— Отвлекающие факторы, — говорит он, глядя мне в глаза. — Я всегда хотел быть величайшим игроком в регби, которого когда-либо видел этот мир, и я видел, что происходит с парнями, которые развлекаются с девушками. Они теряют свое преимущество. Они теряют внутренний огонь.
— А ты не боишься… что потеряешь это, если будешь со мной?
— Нет, — говорит он со смехом. — Ты разжигаешь во мне огонь, как никогда раньше. Разве ты не видела, что сделал со мной сегодня твой поцелуй? Я устанавливаю рекорды одним прикосновением твоих губ. Ты заставляешь меня хотеть быть лучшим игроком. Ты заставляешь меня хотеть быть лучшим человеком.
Улыбка расползается по моему лицу, когда я наблюдаю за ним, и все мое тело покалывает.
— Но комиссар… почему он хочет тебя разорить?
Акеа проводит рукой по волосам, и мой взгляд тут же устремляется к его широкому трицепсу.
— Он десятилетиями пытался разрушить мою семью.
— Почему?
— Он был влюблен в мою мать, но она любила моего отца. Он думал, что она выберет его, потому что его семья была богатой, а семья моего отца бедной, но она этого не сделала. Она выбрала любовь.
Теперь это начинает приобретать смысл.
— Он всегда сильно завидовал моему отцу. Уолтер играл в той же команде по регби, что и мой отец в колледже. Он был на год старше, но когда мой отец пришел в команду, он занял его место. Он так и не простил его за это.
— Но в этом не было вины твоего отца. Место в команде должен получить лучший игрок!
— Он грустный, одинокий человек, шушукинс. Когда он узнал, что мой отец женится на девушке, в которую был влюблен, он решил сделать все возможное, чтобы разрушить нашу семью. Мои родители умерли несколько лет назад, но он не прекратил попыток. Теперь он хочет погубить меня.
— Почему? Ты даже не родился, когда все это произошло.
— Я думаю, он видит во мне сына, которого должен был иметь. Может быть, он хочет показать большой средний палец призраку моего отца или очернить его великое наследие. Это не имеет значения, шушукинс. Он просто озлобленный старик.
Я беру свою сумочку с кухонной стойки и достаю телефон. Я записывала свою историю, когда он затащил меня в офис, и запись продолжалась во время нашей встречи, на которой он предложил мне два миллиона долларов, чтобы запятнать доброе имя Акеа.
Он слушает с хмурым выражением лица, когда я проигрываю ему запись.
— Ты же знаешь, что все это ложь, верно? — говорит он позже.
Я киваю головой вверх-вниз.
— Ты знаешь, что ты единственная?
Я снова киваю.
Его темные глаза прищуриваются, глядя на меня, и в них читается такой голод, что я чувствую, как дрожь пробирает меня до костей. Воздух в моей квартире наполнен заряженной энергией, полной нужды и желания.
Я широко раскрытыми глазами смотрю, как Акеа одним плавным движением стаскивает с себя рубашку. Я сглатываю, чувствуя, как краснеет моя кожа, когда я смотрю на его мощную татуированную грудь, его пресс, который выглядит так, словно высечен из мрамора.
Мои глаза опускаются вниз, и я краснею еще сильнее, когда
