Они намекают на то, чего в сказанном нету.
Не только волшебным словам, но меж ними просвету
Дано убедить нас, что жить в этом мире чудесно.
Не надо слова на бумаге писать слишком тесно.
«Погоди, соловей…»
Погоди, соловей. Я спою тебе тоже,
Хоть и песня моя на твою не похожа,
Хоть и песня моя и печальней, и глуше,
Всё равно мы с тобой очень близкие души.
Я ведь тоже стремлюсь все заботы, волненья
Превратить с Божьей помощью в музыку, пенье.
«А музыка нужна, чтоб вынести всё это…»
А музыка нужна, чтоб вынести всё это:
И долготу зимы, и скоротечность лета,
И прочее, чего перечислять нет смысла,
Чтоб не пугали нас немыслимые числа.
Страстям благодаря, на страсти невзирая —
Всегда в земном аду живёт кусочек рая.
«Я привязана к миру…»
Я привязана к миру. О, как я привязана к миру!
И к земному укладу, и к птичьему в небе пунктиру,
И к тому, что меня веселит, и к тому, что пугает.
Ну а мир – он такой: он чувствительных слов избегает,
Хоть бывает со мной иногда удивительно нежен,
Заставляя забыть, что крутой разговор неизбежен.
«Здесь на земле столько гиблых мест…»
Здесь на земле столько гиблых мест.
Как это небу не надоест
Землю окидывать ясным взглядом?
Небу везёт, что живём не рядом:
Мы – на земле, а оно – вон там.
Но нет предела людским понтам —
Столько всего посылаем с суши:
Боинги, шаттлы, ракеты, души.
«Я хочу, чтоб меня не пускали в кино…»
Я хочу, чтоб меня не пускали в кино,
Потому что мне рано – шестнадцати нету,
И нельзя мне смотреть про несчастную эту
Непостижную жизнь, где безумье одно.
Я хочу, чтоб невинность мою берегли,
Ощипать не спешили пушок мой цыплячий,
Чтобы всё – от страстей до молитвы горячей —
Лишь таилось, маячило где-то вдали.
«А в июньском пейзаже…»
А в июньском пейзаже лопух столь разросшийся —
счастью синоним.
Если этого мы не поймём, то мы счастье своё
провороним.
Нам про это никто не сказал. Надо как-то самим
догадаться.
Утром я выхожу на крыльцо, чтобы с садом своим
повидаться
И хоть как-то вписаться в пейзаж. Я ведь тоже
подобна растенью:
Ароматом садовым дышу, обладаю и светом, и тенью.
«И дышалось так сладко, и пелось…»
И дышалось так сладко, и пелось,
Потому что ничто не приелось,
Всё как будто впервые, в новинку.
Дай, скворец, рассмотрю твою спинку,
Твою чёрную скромную грудку.
Не пугайся. Замри на минутку.
«А летом я хочу, чтоб было лето…»
А летом я хочу, чтоб было лето,
А на рассвете я хочу рассвета,
А днём хочу теней и бликов дня,
А ночью ночь баюкает меня,
Наступит утро – и опять я рада,
Как будто мне лишь этого и надо.
«Душу от тела легко оторвать, но не стоит…»
Душу от тела легко оторвать, но не стоит.
Тело, где нету души, меня вряд ли устроит.
Да и душа, что приучена к страждущей плоти,
Будет по ней тосковать в своём вечном полёте.
«А день этот летний, который недавно родился…»
А день этот летний, который недавно родился,
Он так оживлён, и так счастлив, и так нарядился,
Так весело бегает по перелескам и пашням,
Полям и лугам. Неужели он станет вчерашним?
«Жасмин опять с меня не сводит глаз…»
Жасмин опять с меня не сводит глаз.
Уже неделю глаз с меня не сводит.
И что такого он во мне находит?
Ведь интерес-то явно не угас.
В глаза друг другу радостно глядим.
Он мне сияет, я любуюсь им.
«А для полёта, слышишь, для полёта…»
А для полёта, слышишь, для полёта
Как воздух мне нужна восьмая нота.
Для новых песен мало мне семи.
Дай мне восьмую, Боже, не томи.
Ведь как те семь волшебно ни звучали,
Они о самом главном умолчали.
«Ну что же ты так поступаешь…»
Ну что же ты так поступаешь, июнь драгоценный?
Уныло и слякотно, дождик с утра зарядил,
Шиповник, испуганный, нежный, доверчивый, пенный,
Ты сам разлохматил, хоть сам же его нарядил.
Ведь ты же обычно ласкаешь крылом голубиным,
Обычно сиянием собственным ты упоён.
Неужто тебе надоело быть самым любимым
И самым желанным из всех Богом данных времён?
«А надо так растягивать меха…»
А надо так растягивать меха
Весёлой и отчаянной гармошки,
Чтоб стало ясно – вот он свет в окошке,
А вот всего лишь мусор, шелуха.
И чтобы тот, кто в мелочах погряз,
Жить приучившись на корму подножном,
Вдруг замер в ожидании тревожном,
И чтобы робкий вдруг пустился в пляс,
И чтоб – в верхах ли музыка, в басах —
Звук замирал лишь там, на небесах.
«Я никак не пойму – отнимают у нас иль дают…»
Я никак не пойму – отнимают у нас иль дают,
Нищетой нам грозят или нас осыпают дарами,
Изнываем в плену или машем свободно крылами,
Нас сгоняют с жилплощади или уют создают.
Но сегодня в саду воздух стал меня так обнимать,
Что невольно подумала: нечего здесь понимать.
«Бабуля делала на праздник голубцы…»
Бабуля делала на праздник голубцы.
Она их перевязывала ниткой,
Как будто голубец был тварью прыткой,
Летать способной в разные концы.
И я решила: если обмотать
Всё, что люблю я, ниткой из катушки,
Покорны будут мне мои игрушки
И праздники не будут пролетать.
«Занимаюсь я странным и каверзным делом…»
Занимаюсь я странным и каверзным делом:
Я пишу на листе, точно истина, белом.
Ну а что если истина очень проста —
Это просто поверхность пустого листа.
Хочешь истины – лист надо белым оставить.
Только имя своё в уголочке поставить.
«Столько было того, что, казалось, нет сил пережить…»…
Столько было того, что, казалось, нет сил пережить,
Столько было того, с чем нельзя, невозможно смириться.
Как же мне удаётся по-прежнему с миром дружить,
На его небеса голубые, любые молиться?
И сама не пойму, как решаюсь ему доверять,
В доме свет погашу и надену ночную сорочку,
Чтоб в его темноту безоглядно, бесстрашно нырять
И легко засыпать по-младенчески – руки под щёчку.
«Я цветы не советую рвать…»
Я цветы не советую рвать.
Вот цветок, что и нежен, и ярок.
Я не ведаю, как его звать.
Назову его просто – подарок.
До чего же июль даровит!
Села бабочка мне на запястье.
Я не знаю, какой это вид,
Потому назову её – счастье.
Куст расцвёл, своё имя тая.
Назову его – радость моя.
«Время только и делает, что утекает…»
Время только и делает, что утекает, но,
Если б мы жили вечно, нам было бы всё равно.
«Время летит», – вздыхаем. И что оно нам далось?
Если б мы жили вечно, оно бы не родилось.
Ведь для небес бессмертных времени нет как нет.
Пусть скажет спасибо смерти, что родилось на свет.
«Мне кажется, я не от мира…»
Мне кажется, я не от мира
Сего и что меня вскормила
И выпестовала синева
И подарила мне слова,
Которые не сторонятся
Земли и всё же ввысь стремятся.
«Усердно пёрышком скребя…»
Усердно пёрышком скребя,
Пытаюсь выразить себя.
Пишу и вижу: там и тут
Другие пёрышком скребут,
Спеша поведать то да сё.
Да кто же вникнет в это всё?
«И с чего ты возгордился?..»
И с чего ты возгордился?
Ну зачали, ну родился,
Ну по улицам топ-топ,
Это не причина, чтоб
Мнить себя венцом природы.
Вот затопят землю воды,
Воздух станет ядовит —
И исчезнешь ты как вид.
«Ах, эти жуткие прогнозы!..»
Ах, эти жуткие прогнозы!
Где ветерок, прохлада, грозы?
И днём и ночью зной и сушь!
Земля давно лишилась луж,
И скачут в панике лягушки,
В глубоком обмороке мушки,
А мы… мы в городе большом,
Как в бане, ходим нагишом.
«Жара такая – лету тошно…»
Жара такая – лету тошно,
Хотя оно ведь не нарочно,
Оно хотело нас согреть,
А мы готовы умереть
И шлём ему свои проклятья
В ответ на жаркие объятья.
«Кто райские врата так безнадёжно сузил?..»
Кто райские врата так безнадёжно сузил?
Кто завязал сюжет земной на мёртвый узел?
Целебный кислород нам дал при всём при том?
Вон как мы все его хватаем жарким ртом.
И кто, сразив чумой, потом распорядился,
