Господа засиживались за чашей вина и каплуном. Всем было что вспомнить и что рассказать. Анаэль обязан был, как и прочие слуги, при сем присутствовать у стола, за которым порой красовалось и хохотало до полутора десятков рож львиного облика, вышедших, как казалось, из самого центра ада.
Среди прислуги, напротив, единства не было. Все боялись заразы. Трое уже заразились и сразу же ощутили свое превосходство над остальными. Зная, что им не выйти, сделались добровольными соглядатаями, полагая себя патриотами лепры.
Анаэль не меньше других страшился проказы и выверял каждый шаг. Но де Шатель по утрам совершал самый тщательный туалет, вечером приходилось подолгу его устраивать на покой, соприкасаясь с его благородной плотью. Нельзя было показать брезгливость.
Анаэль припомнил рецепты от проказы, полученные в замке Алейк. Он жег кости животных и сыпал пепел в свою еду и питье. Имелись еще заклинания, давал защиту и конский волос, обмотанный вокруг головы. Проказу отгонял и камень сапфир, и хвост сушеной ящерицы. Обмазывался бы и коровьим навозом, что считалось самым полезным, но в лепрозории это было немыслимо.
Тем не менее Анаэль не чувствовал себя в безопасности. Однажды рискнул обмазаться все же навозом, прокравшись ночью к скотине монастыря. После пришлось отмываться соленой водой из лужи. Запах полностью не отбил, что несколько дней вызывало неудовольствие господина де Шастеле.
Анаэль терпеливо и жадно ждал случая убежать, и случай такой представился. Однажды утром, когда он с господином своим возвращался из церкви, Анаэль обратил внимание на необычную суматоху в монастыре.
— Уж не чума ли напала? — мрачно пошутил он. Его шутка рыцарю не понравилась.
— Это не чума, — степенно сказал тамплиер, — это граф Мессинский, Великий магистр ордена Святого Лазаря.
Въезд Великого магистра в монастырь был обставлен возможной пышностью. У входа графа Мессинского встретили две шеренги оруженосцев, у каждого был охотничий рог, изображенный на эмблеме ордена. Начальник лепрозория, он же настоятель монастыря и комтур всего поселения, барон Альтамира, вышел навстречу кавалькаде, подал знак, и оруженосцы затрубили в свои рога. На бароне были высокая тиара и длинный черный плащ, в правой руке он нес жезл с загнутым концом в виде раздутого капюшона кобры, в левой — икону, изображавшую воскресение святого Лазаря. Наиболее родовитые рыцари следовали за ним. Господин де Шастеле был на одном из главнейших мест в этой процессии.
Рога продолжали трубить.
Собравшиеся вокруг зеваки и челядь выражали бурную радость.
Великий магистр, не откидывая белого покрывала со своего лица, остановил коня перед иконой, несомой настоятелем, и перекрестился на церковь.
Стихшие было рога взвыли снова. Толпа у ворот волновалась, слышались выкрики, кто-то забился в истерике. Барон Альтамира стоял перед конем магистра неподвижно. Кони магистрской свиты нервно переступали на месте. Росло непонятное напряжение.
Наконец, свершилось! Великий магистр взял края своего покрывала и решительным, властным движением убрал его с лица. Вопль восторга пронесся по площади. Произошло ритуальное узнавание. На коне сидел крупный мужчина, изуродованный пятнистой проказой.
Потрясая жезлом, барон Альтамира приблизился к графу и поцеловал стремя. Великий магистр принял икону и припал к ней со страстью.
Как графа Мессинского снимают с лошади, как он целуется с настоятелем, Анаэль не увидел. Он спиной продавил толпу и понесся на задний двор монастыря, где были кухни, господская конюшня, грязевые купальни. Он дознался, что из лепрозория есть несколько выходов кроме главного. Днем с лицевой, так сказать, стороны уйти невозможно. Равнину обозревают стражники, и на ней ни кустика, ни ложбинки. На ночь слуг запирает в кельях брат Иоанн. Оставалось попробовать выйти наружу через тылы. Лучше всего, по разумению Анаэля, по тропе водоносов. В монастыре был источник, но воды из него не хватало, и ее доставляли из колодца, расположенного в трех сотнях шагов от монастырской стены.
Воды требовалось много, ее таскали в резервуары монастыря целый день с перерывом на те часы, когда жара становилась непереносимой. Воду носить посылали в наказание. Когда Анаэль зашел на конюшню, снял с крюка пару кожаных ведер и направился к калитке, никто ничего у него не спросил. Мало ли что…
Анаэль таскал воду около часа. Кроме него по мокрой тропинке бегали многие. Приехавшие господа захотят целебную ванну со здешней грязью. Господин де Шастеле не хватится. Он облачен в парадное платье и после торжественной встречи Великого магистра пойдет к накрытому праздничному столу. А встанет из-за стола уже за полночь и, даже если сумеет обнаружить отсутствие слуги, решит, что его заперли на ночь в келье.
В это время года в Святой земле темнеет поздно. Анаэль вымотался на добровольной каторге, работать для виду было нельзя. Когда солнце пошло к горизонту, подернутому жарким маревом, Анаэль осторожно поставил ведра, наполненные солоноватой водицей, посмотрел вслед последнему носильщику, который трусил к лепрозорию.
И встал за каменное сооружение, возведенное над колодцем. Все шло, как он задумал. Как только тьма сгустилась, Анаэль быстрым шагом пошел от монастыря.
Заблудиться было невозможно. В честь приезда Великого магистра, позади лепрозорий светился огнями, горели костры, там жарилось угощение. Жгли на высоких шестах чучела проказы. Звонил непрерывно колокол.
К утру Анаэль рассчитывал быть уже далеко. Он шагал все быстрее. Тамплиерская дорога стала тяжелой.
Анаэль углублялся в ночь, думая о своей судьбе. Почти полгода назад он шагнул с башни замка Алейк, а падение вроде бы продолжается. Яма становится глубже.
Под ногами захлюпало. Это не испугало. Кругом соленые затхлые лужи… Гиблые это места. Думая о своем, Анаэль огибал в темноте неожиданное препятствие. Но воды стало больше, и лужа не кончалась. Он решил перейти ее и, ступая по скользкому дну, двинулся поперек. Вода, однако, дошла до пояса. Анаэль затревожился, повернул обратно. Но продолжал оступаться в тяжелую теплую воду. Брода не было.
К утру, наглотавшись соленой гадости, сбив в кровь ноги и совершенно отчаявшись, понял: здесь берег Мертвого моря. А лепрозорий — на полуострове. Голая равнина, обозреваемая с его стен, это — морская гладь.
Она не волнуется на ветру. И стража не охраняет выходы к ней.
Анаэля нашли на куче щебенки. Он показался безумным, раскинул руки и бормотал. Языка, на котором он говорил, стражники-сицилийцы не понимали. Они его подняли и не били, а повели обратно… Стражники Анаэлю представились тенями, изверженными из ядовитой воды.
Сицилийцы вели его, рассуждая о том, что всякий бы рад убежать из вонючей дыры, но ведь не велено. И — куда? А зараза, небось, к ним самим не пристанет.
— Иди, иди, — они слабо тыкали тупыми концами копий в шатающуюся спину. — Иди…
Анаэль был готов к наказанию в виде плетей. Свирепых, берберских. Но в келью к нему явился брат Иоанн. Он был, как всегда, разговорчив и благодушен. Сказал, что на беглеца осерчал господин де Шастеле. Не желает, мол, видеть и заступиться не хочет.
— У нас бывает по-всякому. Высечь велит, а после простит Христа ради. Твой больно уж горд. А я скажу — зря. Где сейчас толкового слугу-то разыщешь?
— Так что, — Анаэль с трудом разлепил воспаленные губы, — часто бегают?
— Бывает по глупости. Вот и ты от хорошего стола, от видного господина — в бега. Зачем?
— Повесят меня?
— Не-ет, — убежденно сказал брат Иоанн, наливая Анаэлю из принесенного кувшина новую чашку воды. — Это было бы слишком легко для тебя. По их мнению.
— Значит, четвертование?
Брат Иоанн помотал головой.
— Такого у нас тут нет, чтобы конями рвать. И помер мастер, умевший кожу сдирать. Тебя в нижние пещеры отправят, — сказал он. — Молись деве Марии, заступнице нашей. Денно и нощно молись, ибо…
— Что ибо?
Брат Иоанн тут утратил всю свою бодрость и выговорил, вздохнув:
— Я бы просил, чтобы меня повесили.
Глава IX. Его величество…
В чем дело, Форе? — в голосе короля Бодуэна IV слышалась крайняя степень неудовольствия. Кто-кто, а доверенный камердинер должен бы знать, что воспрещается беспокоить короля во время его бесед с великим провизором ордена Святого Иоанна, господином д’Амьеном.
— Я полагал, ваше величество, что вам надо знать — во дворец прибыл граф де Торрож.
В глазах камердинера блеснули злые искорки. Он не любил и не уважал своего короля. И ему было приятно увидеть, как побледнело дряблое, оплывшее лицо его величества.
Сухопарый, похожий на грача граф д’Амьен помрачнел.
— Откуда он взялся?! — капризно воскликнул король. — И что вообще происходит? Один шпион докладывает, что де Торрож валяется при смерти, другой — что он выехал в Аккру, а он в это время разгуливает по моему дворцу!
