Глава седьмая
Немота усиливается. Ролана ощущает, как чувства угасают в ней, отходят на второй план. В руке она держит зеркало и всё чаще и чаще проверяет глаза. Пока они синие, у неё есть ещё немного времени. Пассажирский челнок, доставивший её на Хинар, взмывает в небо. Вся её прежняя жизнь взмывает в небо и теряется из вида где-то высоко-высоко. Остаётся лишь космопорт и окруживший его город. Умирающий город. Место надежд Роланы и их крушений, место, где она провела большую часть жизни и которое, после встречи с Жизель, так сильно ненавидела, чтобы не любить, не вспоминать. Но сейчас, идя по залитым полуденным солнцем узким улицам, Ролана не чувствует совсем ничего. Есть лишь понимание, что она заражена, что она станет нагвалем. Ролана останавливается. Идти некуда. Идти незачем. Идти не к кому. Она пытается вспомнить знакомые лица, которые всё ещё ждут её. Но немота добралась и до них, сковала их.
— Я думал, ты улетела, — говорит ей Гиливан, когда она приходит к нему в бар.
— Я тоже так думала. — Ролана заставляет себя улыбнуться, рассказывает о вирусе. Гиливан не двигается, кажется, что даже не дышит. — Пообещай, что не посадишь меня в клетку, — пытается пошутить Ролана, но Гиливан серьёзно кивает головой. Ролана и сама вдруг понимает, что просьба её серьёзна, без намёка на юмор. — Могу я войти? — спрашивает она. Гиливан кивает. Они проходят в его кабинет. Гиливан молчит, держится как-то в стороне, с опаской. — Мы всё ещё друзья? — Ролана смотрит ему в глаза. Гиливан кивает. Ролана улыбается, просит его рассказать, как проще всего убить нагваля. — Ты ведь знаешь это лучше, чем многие, — говорит она, напоминая о клетках в подвале. — Только чтобы смерть не принесла много боли.
— Ты говоришь о себе?
— Возможно. — Ролана снова улыбается. Гиливан молчит, долго хмурится, меряя широкими шагами комнату. Он хочет что-то сказать, но слов так много, что они тишиной застревают в горле. — Я думаю, это был Мижан — тот, кто заразил меня, — говорит ему Ролана.
— Хочешь найти и убить его? — оживляется Гиливан.
— Просто найти.
— Я мог бы сделать всё остальное сам.
— Нет.
— Но…
— Я сказала, нет! — Ролана заставляет себя повысить голос, заставляет себя проявить эмоции, которых в ней почти нет. Они почти мертвы. Весь мир почти мёртв. Её маленький, глупый мир.
— Мне нужно какое-то время, чтобы найти Мижана, — говорит Гиливан.
— Я буду в баре «Ночь ритуалов». — Ролана просит у него денег, чтобы снять комнату. — И поторопись с поисками. У меня не так много времени. — Она снова заставляет себя улыбнуться, выходит на улицу. Солнце тёплое и слепящее. Люди бегут по улицам, люди живут, существуют. Но Ролана знает, что она почти мертва и этот солнечный день со всей его суетой уже не для неё. Немота подчиняет, завораживает. Немота прогоняет страхи и тревоги. Нет даже ностальгии. Ролана видит бар «Ночь ритуалов» и ничего не чувствует. Воспоминания, танцы — всё в прошлом. Забытом прошлом.
— У нас давно никто не снимает комнат, — говорит ей официантка.
— Мне подойдёт любая. — Ролана снова заставляет себя улыбаться, выкладывает деньги Гливана на стойку. — Любая комната, любая пища и любое вино. — Она смотрит официантке в глаза, пока та не сдаётся. На втором этаже тихо и пахнет сыростью. Номер давно не убирался. В углах паутина. Окна грязные. Официантка дала Ролане чистое постельное бельё, но матрац на кровати пахнет плесенью.
— У вас что-то случилось? — спрашивает официантка перед тем, как уйти, говорит, что помнит, как Ролана танцевала здесь недавно. — Словно всё стало, как раньше.
— Ты помнишь, каким этот бар бы прежде?
— Немного.
— Это хорошо. — Ролана ложится на кровать и закрывает глаза. Она хочет заснуть, но снов нет. Лишь немота, да холодная, пропахшая плесенью пустота. Эта пустота напоминает Ролане желе, в которое она медленно погружается, становится с ним одним целым. Ей начинает казаться, что можно услышать, как пустота хлюпает. Всё громче и громче. Всё громче и громче. Даже не хлюпает, а ходит по комнате, шуршит одеждой. Ролана просыпается. За окнами поздний вечер. Комната наполнена полумраком и безликими силуэтами. Ролана узнаёт сначала официантку, затем брата, мать, родственников. — Что это значит? — спрашивает Ролана, обращаясь только к официантке в дверях.
— Они переживают за тебя, — говорит девушка.
— Нам стыдно за тебя, — говорит мать. — Ты позоришь нас. Позоришь истинных ноаквэ. Сначала позорила своими танцами, теперь позоришь тем, что живёшь с женщиной.
— Немного поздно для советов, — говорит Ролана, поднимаясь с кровати. — Тебе так не кажется?
— Никаких больше советов. — В руках матери появляется кнут.
— Ну, уж нет! — Ролана попыталась сопротивляться, но брат и родственники хватают её за руки, срывают одежду и заставляют встать на колени. Кнут матери опускается на спину. Ролана вскрикивает.
— Одумайся, — говорит мать. — Одумайся и не заставляй меня снова причинять тебе вред. — Кнут снова и снова опускается на обнажённую спину. Кожа лопается, струится кровь, но боль отступает. Ролана перестаёт считать удары. Темнота застилает сознание. Когда брат отпускает её, она падает на пол. Мать что-то говорит, но Ролана не слышит её. Она лежит, поджав к груди колени, и дрожит. Где-то далеко хлопает закрывшаяся дверь. Ночная свежесть заползает в окно, прикасается к горящей огнём спине. Сознание медленно возвращается, принося тошнотворное чувство унижения. Тело начинает дрожать сильнее. Замёрзшее тело. Ролана заставляет себя подняться, перебирается на кровать, и, укрывшись одеялом, пытается заснуть.
Глава восьмая
Утро. Ролана любила утро. Раньше любила. В другой жизни. Любила просыпаться и чувствовать, как на глазах висят ошмётки сна. И никаких воспоминаний о вчерашнем дне. Совсем. Словно жизнь начинается с нуля. Словно можно притвориться, что ничего не случилось. Проснуться и идти дальше. Но как притвориться, когда спина горит огнём, сознание сковывает немота, а глаза теряют цвет, становясь белыми и ссохшимися? В этом случае идти дальше не получится. Можно лишь карабкаться. Настырно, упрямо. Вот Ролана и карабкается. Утром, с трудом поднявшись с кровати. Она спала на спине и простыни прилипли к свежим шрамам, которые открылись и начали кровоточить. В комнате летают мухи, ползают по окровавленным простыням, по спине. В номере жарко. Душ не работает. Ничего не работает. Официантка по имени Одава, которая привела в прошлую ночь в номер Роланы её родных, приносит утром завтрак и графин с водой, помогает смыть кровь, привести себя в порядок.
— Ты ведь не обижаешься на меня? — спрашивает она. Ролана качает головой. Немота усиливается. Она думает, что это вирус. Скоро её чувства совсем отомрут, глаза высохнут. Она считает часы, дни. Она почти не выходит из номера. Лишь изредка, вниз, в бар. Сидит за стойкой под присмотром Одавы и заводит новых знакомых. Спина гноится и болит. Ролана вспоминает мать, вспоминает её угрозы вернуться и старается знакомиться только с мужчинами. Одава наблюдает. Одава одобрительно кивает. Так проходят три дня. Ролана не запоминает новых знакомых, не запоминает имён, разговоров. Даже лица вспоминаются лишь серыми пятнами. Безликие и безмолвные. Они приходят во снах. Иногда Ролана интуитивно узнаёт их. Одно из пятен во сне принадлежит Жизель, другое Ваби, третье Гиливану, а четвёртое ей самой. Она видит себя со стороны, словно это другой человек, который живёт отдельно от неё. Живёт в её теле. А она стала нагвалем. Стала духом, который рождает курительный кальян Гиливана. Дух-нагваль парит где-то в клубах синего дыма. Без мыслей. Без надежд. Без отчаяния. Дух без души. Плоть без тела. Одно большое ничто. Но потом Ролана просыпается. Она ещё жива, лежит на кровати, запутавшись среди влажных простыней и задыхаясь, словно ей не хватает воздуха. За окном господствует ночь, и её тьма зовёт Ролану. Ей нравится этот зов. Зов сотен нагвалей, которые бродят по улицам в этот час. Которые охотятся в этот час. Ролана заставляет себя закрыть глаза, приказывает себе спать до утра. Приказывает ждать Гиливана. Ждать, оставаясь человеком.
— Ты плохо выглядишь, — говорит он, объявляясь в полдень третьего дня.
— Я видела свою семью, — Ролана улыбается, показывает ему шрамы на спине. Показывает прямо в баре, поднимая блузку. Мужчины за соседними столиками гудят, видя обнажённую грудь. Ролана не замечает их. Гиливан не замечает их. Он смотрит на уродливые гноящиеся шрамы, оставленные кнутом.
— Сволочи, — тихо говорит он.
— Я всё равно почти ничего не чувствую, — Ролана улыбается. Гиливан говорит, что нашёл Мижана. — И кое-что ещё. — Он протягивает ей шприц. — Кажется, ты хотела безболезненно убить нагваля? Это то, что нужно.
— Хорошо. — Ролана улыбается, убирает шприц в карман. Они покидают бар. Официантка по имени Одава провожает Ролану гневным взглядом, но ей уже плевать. Сегодня всё закончится. Пусть мать снова приходит ночью, чтобы выпороть дочь за непослушание. Дочь уже покинет этот мир. Навсегда. Ролана оборачивается, смотрит, как удаляется бар «Ночь ритуалов». Машина Гиливана уносит её прочь. Нет ни суеты, ни беспокойства. Гул аэродвигателей успокаивает. Она — пассажир. Пассажир в этой машине. Пассажир в этой жизни. Остаётся лишь закрыть глаза и ждать, когда закончится эта дорога, этот путь.
