— Я видела свою семью, — Ролана улыбается, показывает ему шрамы на спине. Показывает прямо в баре, поднимая блузку. Мужчины за соседними столиками гудят, видя обнажённую грудь. Ролана не замечает их. Гиливан не замечает их. Он смотрит на уродливые гноящиеся шрамы, оставленные кнутом.
— Сволочи, — тихо говорит он.
— Я всё равно почти ничего не чувствую, — Ролана улыбается. Гиливан говорит, что нашёл Мижана. — И кое-что ещё. — Он протягивает ей шприц. — Кажется, ты хотела безболезненно убить нагваля? Это то, что нужно.
— Хорошо. — Ролана улыбается, убирает шприц в карман. Они покидают бар. Официантка по имени Одава провожает Ролану гневным взглядом, но ей уже плевать. Сегодня всё закончится. Пусть мать снова приходит ночью, чтобы выпороть дочь за непослушание. Дочь уже покинет этот мир. Навсегда. Ролана оборачивается, смотрит, как удаляется бар «Ночь ритуалов». Машина Гиливана уносит её прочь. Нет ни суеты, ни беспокойства. Гул аэродвигателей успокаивает. Она — пассажир. Пассажир в этой машине. Пассажир в этой жизни. Остаётся лишь закрыть глаза и ждать, когда закончится эта дорога, этот путь.
— Ты в порядке? — спрашивает её Гиливан.
— Я ещё не нагваль. — Ролана пытается улыбнуться, но губы уже не подчиняются ей. Гиливан покидает город, направляет машину в горы. Дорога серпантином поднимается в небо. Ролана открывает глаза, хочет спросить, куда они едут, но не спрашивает. Всё и так ясно. Она ждёт, когда Гиливан остановится, выходит из машины. Морозный воздух обнимает тело, могильные надгробия уходят за снежные хребты гор.
— Мижан похоронен здесь, — говорит Гиливан. Ролана кивает. — Он умер человеком. Успел умереть человеком.
— Я тоже успею. — Ролана сжимает в ладони шприц с ядом, просит оставить её. Гиливан кивает, но продолжает неподвижно стоять на месте. Поэтому уходит Ролана. Её окружают кресты, ограды, могилы. «Сколько же их тут!» — думает она, смотрит вдаль, но уже ничего не видит. Глаза почти высохли, почти сжались, почти умерли. Словно кто-то высосал из этого мира краски, оставив слепящий белый цвет.
— Извините, — останавливает Ролана проходящего мимо старика. Старика, которого почти не видит. Ветер поднимает снежную пыль. Старик щурится. Старик объясняет, как найти свежие могилы, затем видит белые глаза нагваля, смолкает, пятится, пока не упирается спиной в железную ограду. Ролана благодарит его. Ролана ничего не чувствует. Она знает, что нагвали не любят холод, но она ещё не нагваль. Пока ещё нет. Мир становится светлее, ярче. Похоронная процессия впереди видит Ролану. Она слышит их крики. Они разбегаются, бросив гроб. От удара крышка открылась. Ролана пытается разглядеть мертвеца, но не может. На белом фоне выделяется лишь чёрная пасть свежей могильной ямы. Она ждёт свою жертву, ждёт свою пищу. Ролана улыбается. Надеется, что улыбается. Немота уже полностью овладела её телом, её чувствами. Свет слепит глаза. Её белые, высохшие глаза. Она сжимает в ладони шприц с ядом, но уже не помнит, зачем он ей нужен. Ничего не помнит. Всё стёрлось. Остался лишь голос. Далёкий, настойчивый голос. Он приходит с востока, приходит из лесов резерваций, из брошенных деревень. Приходит из детства. Зовёт в детство. Назад. К началу. К невинности. Шприц с ядом падает на землю. Шприц падает к ногам нагваля. Нагваль прислушивается, принюхивается. Нагваль знает, что рядом кто-то есть. Знает, что кто-то наблюдает за ним.
— Прости меня, — говорит Гиливан. Нагваль рычит. Стальная лопата в руках Гиливана бьёт нагваля в грудь. Снова и снова. Бьёт до тех пор, пока нагваль не падает на дно свежей могилы. Нагваль лежит на спине. Нагваль слышит голос, который зовёт его. Но голос стихает. Гиливан закапывает могилу. На его высоком лбу блестят капли пота, на его щеках блестят капли слёз. Нагваль в могиле пытается подняться, но земля уже сковала его, пленила. Чёрная промёрзшая земля.
— Как её звали? — спрашивает Гиливана близорукий старик, когда могила закончена.
— Ролана, — говорит Гиливан. Старик втыкает в землю деревянный колышек с табличкой и неловко царапает на ней имя погребённой девушки. Его старые разбитые артритом руки дрожат от холода и старания. Вокруг десятки, сотни, тысячи подобных могил.
— Когда же всё это закончится? — бормочет старик. Гиливан молчит. У Гиливана нет ответа. Старик тяжело вздыхает. Гиливан поднимает с земли шприц с ядом. — Когда-нибудь ты тоже встанешь перед этим выбором, — говорит ему старик.
— Надеюсь, этот день настанет нескоро. — Гиливан убирает шприц в карман. Возвращается разбежавшаяся похоронная процессия, закрывает брошенный гроб, выбирает новое место для могилы и начинает копать.
И нет ничего нового под солнцем
Всё, хватит притворяться, что ты из железа и ничего не чувствуешь. Все знают: на этой планете жарко, как в преисподней. На этой чужой враждебной планете. Подними голову и посмотри на чёрное небо. Видишь, там, далеко, искрится и переливается искусственный спутник этой раскалённой планеты? Вот он — твой дом. Орфей 16. Место твоего рождения. Место твоей жизни. Место, где каждый день — праздник, шоу. А здесь… здесь нет ничего, кроме смерти. Да ещё это проклятое топливо — ЛСПРКЕ. Да. Кажется, так. Эти чёртовы буквы невозможно забыть. Эту чёртову аббревиатуру. Но всё остальное стирается. Особенно в последние годы. Врачи говорят, что виной всему эта планета. Что виной всему найденные здесь залежи энергии. Они убивают своих добытчиков. Не так, как столетия назад убивала радиация в залежах урана, но последствия неизбежны. Поэтому это твой последний год работы здесь. Год на самом прибыльном месте станции Орфей 16, если, конечно, не считать казино и дома терпимости. Особенно дома терпимости, реклама которых достанет в любой части станции. И эти фотографии! Иногда они забираются глубоко-глубоко в голову и живут там образами и фантазиями. Путаны на любой вкус, любых полов и любых форм и цветов. Последнюю и самую дорогую из них зовут Фиалка. Странно, но ты смог запомнить это имя. Забыл из-за чёртовой работы так много, а вот имя самой дорогой шлюхи комплекса развлечений запомнил. Особенно её глаза. Сколько она стоит? Попробуй посчитать, как долго тебе придётся работать за ночь с ней. Да что там ночь, хотя бы за час. Да. Придётся задержаться здесь ещё ненадолго. Интересно, если послать врачей к чёрту и продолжить работать на добыче ЛСПРКЕ, то как долго ты ещё протянешь без необратимых последствий? Ещё один год? А что потом? Станешь ещё одним безработным на станции, где каждый день — праздник? Устроишься подсобным рабочим в казино или механиком в технический отдел станции, где твоё тело продолжит разрушать антивещество двигателей? Да, от выбора голова идёт кругом. Может быть, твой друг Алекс был прав, и лучше всего умереть молодым? Твой мёртвый друг Алекс. Он умер в двадцать шесть на этой чёртовой планете. Умер, потому что хотел дожить как минимум до ста лет. Хотел разбогатеть, переспать с Фиалкой, или как тогда звали самую дорогую шлюху Орфея 16, жить в номере люкс, бросить свою девушку Нину, чтобы она не напоминала ему о том, кем он был раньше. Его тело так и не нашли. Оно осталось здесь, на темной стороне Иделии, где солнце не такое яркое, где солнце не может прожечь скафандр. А если нет тела, то нет и похорон. Так, по крайней мере, решила сестра Алекса. Нина не стала возражать. Люди рождаются, люди умирают… Мир продолжает вращаться… Ты идёшь вперёд. Спотыкаешься, но идёшь.
— Ник? Ник, какого чёрта ты делаешь? — спрашивает тебя по рации Кирилл. Посмотри на датчики температуры в твоём шлеме. Теперь на карту. Голограмма на стекле дрожит, словно вот-вот распадётся на отдельные линии. Поверхность Иделии хранит секреты и ловушки. И если откажет карта, то ты пропал. — Ник? — снова вызывает Кирилл. Скажи ему, что нашёл Алекса. — Алекс мёртв, а ты спятил, — говорит Кирилл. — Разворачивайся и иди назад, Ник.
— Нет.
— Чёрт возьми… — он ещё что-то говорит, но ты уже отключаешь рацию. Красная точка на карте дрожит, то гаснет, то вспыхивает вновь. Точка с позывными кодами Алекса. Ты видишь его координаты, снова проверяешь оставшийся кислород, проверяешь датчик растущей температуры. На кой чёрт Алекс забрался сюда? Идти становится сложнее. Все месторождения расположены на тёмной стороне, в тени. А здесь… Здесь настоящий ад. Может быть, всё дело в наркотиках? Нина говорила, что в последние месяцы он употреблял слишком много теразина.
— Все старатели употребляют теразин, иначе мозг просто лопнет, — сказал ты ей тогда.
— Но не все ловят от этого кайф. — Она наградила тебя тяжёлым взглядом. Ты отвернулся. Её слова вгрызлись в сознание. Ты вернулся домой и выбросил все таблетки, которые у тебя были. Выбросил потому, что признался себе, что и сам иногда принимаешь теразин, чтобы немного отвлечься. Но уже через неделю головные боли стали такими сильными, что ты снова пошёл в аптеку и предъявил рецепт. Нина стояла рядом у соседней кассы.
