— Да, — ответил Сахиб, — через три месяца, двадцать третьего июня, наступит годовщина битвы под Плесси, в столетнюю годовщину которой следовало увидеть конец английского посольства и освобождение солнечной расы! Это возвещали наши пророки! Барды заранее воспевали победу! А через три месяца, брат, минет сто девять лет нашему порабощению, а Индия все еще попирается ногами завоевателей!
— Данду-Пан, — отвечал Балао-Рао, — что не удалось в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, удастся через десять лет. В Индии были движения в тысяча восемьсот двадцать седьмом, тысяча восемьсот тридцать седьмом и тысяча восемьсот сорок седьмом! Каждые десять лет индусов охватывает лихорадка возмущения! И вот в нынешнем году, купаясь в потоках крови европейцев, они выздоровят наконец от этой болезни.
— Да руководит нами Брама, — прошептал Нана Сахиб, — и тогда пытка за пытку! Горе начальникам королевской армии, не погибшим под ударами наших сипаев! Погиб Лауренс, погиб Нэпир, погибли Гобсон и Навлок, но многие уцелели! Живы Кэмпбелл, Роз и между ними тот, кого я ненавижу более всех, жив полковник Мунро, потомок палача, первого, осмелившегося привязывать индусов к пушечному дулу, жив человек, собственноручно убивший мою подругу, рани! Только попадись он мне в руки, я покажу ему, забыто ли мною зверство полковника Нейля, избиение Секандер-Бага, бойня дворца бегумы, Барейли, Джанси и Морар, забыты ли ужасы острова Гидасп и Дели! Тогда он увидит, забыл ли я его клятву в моей смерти, точно так же, как и я поклялся не оставлять его в живых!
— Ведь он вышел в отставку, — прервал его Балао-Рао.
— Как только начнется восстание, он тотчас вернется на службу. Ну а если наше дело не выгорит, мой нож отыщет его даже в калькуттском бенгало.
— Ну а теперь?
— Теперь надо продолжать начатое дело. На этот раз движение будет национальное. Пусть только индусы поднимутся в городах и селениях, сипаи пристанут к ним безусловно, я обошел север и центр Декана. Всюду умы подготовлены к мятежу. Нет города, нет деревни, где бы у нас не было людей, готовых вести народ на врага. Брамины воодушевляют толпу, и на этот раз религия увлечет в восстание поклонников Шивы и Вишну. В определенный час по условному сигналу восстанут миллионы индусов, и королевская армия будет уничтожена.
— А что станется с Данду-Паном?.. — спросил Ба-лао-Рао, схватив руку брата.
— Данду-Пан, — ответил Сахиб, — будет не только пешвой, коронованным в укрепленном замке Бильгур, он будет государем над всей священной территорией Индии.
Сказав это, Нана Сахиб умолк, скрестив руки, а взгляд его принял то неподвижное и неопределенное выражение, какими отличаются глаза людей, смотрящих не на прошедшее или настоящее, глядящих в будущее.
Балао-Рао не нарушал его раздумья. Он любил давать этой душе волю воспламеняться собственным жаром и сторожил лишь случай раздуть огонь, тлеющий на ее дне. Нана Сахиб не мог иметь более тесно связанного с ним сообщника, советника, с замечательною горячностью подстрекающего как можно скорее выполнить заветную цель. Мы уже сказали, что в брате он имел второе «я».
После непродолжительного молчания Сахиб поднял голову и возобновил разговор.
— Где наши товарищи? — спросил он.
— В пещерах Аджанта там, где они условились ждать, — ответил Балао-Рао.
— А лошади?
— Я оставил их на расстоянии выстрела по дороге из Эллоры в Берегами.
— Кто сторожит их?
— Калагани, брат мой. Они будут сбережены, выхолены и поджидают нас в лучшем виде.
— Так едем же. В Аджант — необходимо поспеть до восхода солнца.
— Куда же мы отправимся оттуда? — спросил Балао-Рао. — Поспешное бегство не изменило твоих планов?
— Нет, — сказал Сахиб. — Мы доедем до гор Сатпура, где мне знакомы все ущелья и где я могу смеяться над всеми стараниями английской полиции. Кроме того, мы будем на земле бальхсов и гундов, оставшихся верными нашему делу. Среди этих гористых окрестностей я могу спокойно выждать удобную минуту.
— Итак, в путь! — лаконично ответил Балао-Рао. — Они обещали две тысячи фунтов за твою голову? Но недостаточно оценить голову, надо овладеть ею.
— Не достанется им моя голова! — воскликнул Нана Сахиб. — Идем, не теряя ни секунды, брат, идем.
Уверенным шагом двинулся Балао-Рао вдоль узкого хода. Дойдя до трещины, скрываемой каменным столом, он осторожно высунул голову, осмотрелся кругом, нет ли кого, и уже после тщательного дозора отважился вылезти. Из предосторожности он прошел шагов двадцать по аллее, огибавшей храм, и, не заметив там ничего сомнительного, свистнул, давая знать Сахибу, что дорога свободна.
Несколько минут спустя братья переступили за пределы искусственной долины, занимающей пространство пол-лье и насквозь избуравленной галереями, сводами, подземельями, громоздящимися в некоторых местах друг над другом в несколько ярусов на значительную высоту. Братья остереглись идти мимо магометанского мавзолея, служащего пристанищем пилигримам и любопытным всех наций, привлекаемых сюда чудесами Эллоры, и, обойдя селение Раузах, вышли на дорогу, соединяющую Аджант с Берегами.
От Эллоры до Аджанта оставалось еще пятьдесят миль (около 80 километров), но Сахиб уже был теперь не жалкий беглец, спасавший пеший из Аурагабада без всяких средств к побегу. На дороге, как уже говорил Балао-Рао, их ждали три лошади под охраной индуса Калагани, верного слуги Данду-Пана. Они были спрятаны в лесу в одной миле от деревни. Скоро они все трое скакали уже по направлению к Аджанту. Никто не удивился бы, увидя факира верхом: многие из этих наглых нищих протягивают руку за милостыней сидя в седле.
К тому же и путь этот, мало удобный для путешествия на богомолье в это время года, был довольно пустынен. Сахиб и его спутники быстро ехали вперед, не боясь помех и задержек. Они останавливались, только чтобы дать вздохнуть лошадям, и во время непродолжительных остановок подкрепляли свои силы из дорожного запаса, который вез Калагани на луке своего седла.
Они старались избегать населенных мест, бенгало и селений. Так, оставили они в стороне селение Рота, печальную группу почерневших домов, затерянную между плантациями.
По всем направлениям тянулись поляны вереска, иногда виднелись густые заросли тростника. По мере приближения к Аджанту дорога принимает более живописный характер.
На дне лощины, приблизительно в расстоянии полумили от города, находятся великолепные пещеры Аджанта, соперничающие с диковинными подземельями Эллоры. Итак, пока Сахибу не было никакой необходимости вступать в город, где губернаторские прокламации должны были быть вывешены всюду.
Через пятнадцать часов езды путники достигли тесного ущелья, которое вело в знаменитую долину, где двадцать семь храмов, высеченных в утесах, высятся на краю бездонных пропастей.
Ночь стояла чудная, безлунная, но вся сиявшая звездами. Высокие деревья, бананы, «бары», эти гиганты индусской флоры, обрисовывались черными силуэтами на темном лоне неба. Ни один листок не шевелился, не было ни единого звука, исключая тихий рокот ручья, бежавшего на дне оврага в нескольких стах шагах. Но этот рокот мало-помалу рос и превратился в оглушительный рев, когда лошади поравнялись с Саткоундским водопадом, ниспадающим с высоты пятидесяти саженей, дробясь о зубцы кварцевых и базальтовых скал. Влажная пыль наполняла ущелье, не окрашиваясь цветами радуги только потому, что в эту чудную весеннюю ночь не было луны.
В том месте, где ущелье круто поворачивает, образуя изгиб, открывалась долина, украшенная чудными образцами буддийской архитектуры. На стенах этих храмов, украшенных колоннами, розами и балконами, испещренных колоссальными изваяниями фантастических животных, наполненных мрачными нишами, служившими жилищем жрецов — хранителей святыни, художник: может еще любоваться несколько уцелевшими фресками, отличающимися свежестью красок, точно они написаны вчера. Фрески эти изображают дворцовые процессы, религиозные церемонии, битвы, где фигурируют, все виды оружия эпохи первых лет христианства. Все-тайники этих священных лабиринтов были известны Нана Сахибу: не раз он и его товарищи, преследуемые по пятам королевскими войсками, находили здесь убежище в черные дни восстания.
