Я знаю, что к этому была непоправимо привязана моя физическая судьба. Я был готов ко всем ожогам, я ждал первых плодов огня в преддверии разрушительного пожара, который вскоре охватит всё.
Письмо, адресованное Анри Паризо[17]
Родез, 7 сентября 1945 г.
Дорогой Анри Паризо!
Не менее трех недель назад я написал вам два письма, чтобы вы опубликовали «Путешествие в страну Тараумара», присоединив к нему письмо, которым следует заменить приложение к путешествию,[18] где я имел глупость заявить, что обратился к Иисусу Христу, в то время как Христос — это то, к чему я всегда питал отвращение, и мое обращение было всего-навсего результатом страшного затмения, которое вынудило меня забыть собственную природу и заставило меня здесь, в Родезе, во имя причастия глотать ужасное количество облаток, предназначенных, чтобы удерживать меня как можно дольше, а, если удастся, то и бесконечно, в состоянии, которое мне чуждо. Его суть состоит в том, чтобы подняться на небо в образе духа, вместо того, чтобы спускаться все глубже и глубже в преисподнюю тела, то есть в сексуальность, являющуюся душой жизни. В то время как Христос уносит бытие в эмпирей облаков и газов, где он расточается вот уже целую вечность. Вознесение так называемого иисуса-христа 2000 лет назад было лишь подъемом по нескончаемой вертикали, где однажды он перестал существовать и где все, что было им, снова упало в половые органы людей, как основа всякого либидо. Подобно Иисусу-христу есть еще некто, который никогда не спускался на землю, поскольку человек слишком мелок для него, а оставался в безднах бесконечности, сродни так называемой божественной имманентности, и который безустанно, точно Будда, погруженный в созерцание, ждал, пока СУЩЕСТВО станет достаточно совершенным, чтобы спуститься и обосноваться в его теле, что по сути — низкий расчет труса и лентяя, который не захотел быть страдающим существом, любым существом, но заставил его страдать через другого, чтобы затем изгнать этого другого, этого страдальца, и отправить его в ад, когда этот одержимый страданием превратит сущность своего страдания в рай, подготовленный для смеси лени и мерзости, именуемой богом и Иисусом-христом. Я — один из этих страдальцев, я — тот главный страдалец, к которому бог, как он заявляет, спустится, когда я умру, но у меня три дочери, которые тоже страдают, и я надеюсь, что вы тоже страдалец в душе, мсье Анри Паризо, так как рядом с богом и Христом есть еще и ангелы, которые, как и он, претендуют на сознание каждого рожденного существа, в то время как сами считают себя нерожденными. Должен вам сказать, что я отправился к индейцам тараумара искать не Иисуса-христа, а себя самого, господина Антонена Арто, родившегося 4 сентября 1896 года в Марселе, в доме номер 4 по улице Жарден-де-Плант, из матки, с которой я не имел ничего общего уже тогда, да и до моего рождения, потому что это не так рождаются — когда 9 месяцев в узилище с тобой совокупляется и мастурбирует тебя мембрана, сияющая мембрана, которая пожирает без зубов, как говорится в УПАНИШАДАХ, и я знаю, что был рожден иначе, своими произведениями, а не матерью, но МАТЬ захотела меня забрать, и вы видите, к чему это привело в моей жизни. Я рожден только своим страданием, и вы смогли бы сделать то же самое, господин Анри Паризо. И надо полагать, что матка считает это страдание благом, уже 49 лет прошло с тех пор, как матка захотела вобрать в себя страдание ради себя самой и насладиться им, не прикрываясь материнством. И Иисус-христос рожден одной из матерей, которая тоже хотела принять меня за него, причем задолго до начала времен и сотворения мира, и я отправился в горы Мексики только для того, чтобы избавиться от Иисуса-христа, как я рассчитываю отправиться однажды в Тибет, чтобы полностью освободить себя от бога-отца и его святого духа. Вы поедете со мной? Опубликуйте это письмо вместо дополнения, а дополнение, пожалуйста, мне верните.
С любовью — Антонен Арто.
Тутугури[19]
Созданный прославить солнце, Тутугури — черный ритуал.
Он — Ритуал черной ночи и вечной смерти солнца.
Нет, солнце больше не вернется, и все шесть крестов круга, которые должна пересечь звезда, существуют лишь для того, чтобы преградить ей путь.
Ибо недостаточно знают, вообще не знают здесь, в Европе, до какой степени крест является черным знаком, недостаточно знают «слюнное могущество креста» и до какой степени крест является извержением слюны, нанесенной на слова, выражающие мысль.
В Мексике крест и солнце ходят парой, и взлетающее солнце присутствует в этой изменяющейся фразе, которая кладет шесть времен на то, чтобы добраться до дня,
крест — мерзкий знак, и надо, чтобы материя горела,
почему мерзкий,
потому что язык, который слюнявит знак, — мерзкий,
а почему он слюнявит знак?
Чтобы его помазать.
Нет ничего святого или священного без помазания.
А не становится ли язык в момент помазания остроконечным?
не размещается ли он меж четырех стран света?
Так, значит, нужно, чтобы появляющееся солнце проходило шесть точек мерзкой фразы, чтобы спастись, а затем обернуться молнией.
Потому что солнце поднимается точно в уровень с крестами, как шаровая молния, о которой известно, что она не простит? Не простит чего?
Греха одного человека и целой деревни, и именно по этой причине уже за несколько недель до ритуала видишь, как очищается, одевается в чистую белую одежду и умывается все племя тараумара,
И вот, наконец, наступает День Ритуала и сверкающего явления.
Именно тогда укладываются на землю шесть мужчин в белых одеждах, шестеро, которых считают самыми чистыми в племени.
И считается, что каждый обвенчан с крестом.
Одним из тех крестов, что представляют собой две палки, перевязанные грязной веревкой.
Седьмой человек стоит и держит на себе крест, притороченный к бедру, в руках у него странный музыкальный инструмент из деревянных пластинок, положенных одна на другую,
которые издают звук — нечто среднее между ударом колокола и пушечным выстрелом.
И однажды на рассвете седьмой Тутугури начинает танец, ударяя по одной из пластинок черной чугунной колотушкой.
И тут мы видим, как мужчины с крестами, появившиеся словно из-под земли, подпрыгивая проходят вперед и образуют круг, и каждый из них должен семь раз обойти вокруг своего креста, не нарушая общего круга.
Я не знаю, то ли действительно поднимается ветер, то ли ветер возникает от этой старинной музыки, которая звучит до сих пор, но ощущение такое, словно по тебе хлещут порывы ночи, дыхание, поднявшееся из склепов сгинувшего народа, пришедшего сюда, чтобы явить свое лицо, нарисованное лицо, насмехающийся и беспощадный лик.
Беспощадный, потому что правосудие, которое он несет, не от мира сего,
Будь чистым и праведным, кажется, говорит он.
И будь невинным.
Или я приоткрою для тебя свою геенну.
И геенна приоткрывается.
Цимбалы седьмого Тутугури причиняют острую боль: это кратер вулкана во время извержения.
Кажется, пластинки сейчас разлетятся от этих звуков, как лес под топором фантастического лесоруба.
И вдруг происходит то, чего ждали: сернистые пары в виде лилии струей вырываются в каком-то месте внутри круга, очерченного людьми, который замкнут шестью крестами, а следом — пламя, огромное пламя вдруг разгорается,
и это огромное пламя гудит.
Оно гудит неслыханно громко. Внутри этого пламени полно звезд, раскаленных частиц — словно восходящее солнце ведет за собой всю небесную систему.
И вот солнце занимает свое место.
Оно разместилось в центре небесной системы. Оно оказалось словно в центре грандиозного взрыва.
Потому что горящие частицы, словно солдаты воюющей армии, вспыхивая, бросались друг на друга.
Тогда солнце стало круглым. И мы увидели огненный шар прямо на пути настоящего солнца, потому что начала подниматься заря, переходя с одного креста на другой.
Шесть человек раскрыли объятья, но не для того, чтобы изобразить кресты: они вытянули руки вперед, словно хотели принять этот огненный шар, а тот, делая оборот вокруг каждого креста, воткнутого в землю, словно все время уклонялся.
Ибо цимбалы — это ветер, они стали территорией ветра, где могла бы передвигаться целая армия. На самом деле.
И вот, у границ шума и небытия, ибо этот шум так силен,
что вызывает впереди себя только небытие,
так вот, там возникает мощный топот. Ритм, отбиваемый армией на марше, или галоп — от безумного бремени.
Огненный шар сжигает шесть крестов; шестеро людей с протянутыми вперед руками видят, как все это происходит, все шестеро — измучены и раздражены.
