— Он разбил все окна, — сообщил ей отец. — Пойди одень что-нибудь.
— Что случилось? — закричала мама. — Чарли, дорогой, ты порезался? Где? Покажи!
— Он не порезался, — недовольно произнес отец. — Он просто испугался, что получит хорошую взбучку. И совершенно справедливо.
Я подбежал к маме и уткнулся ей в живот, ощущая чудный сладкий запах духов и нежный шелк пеньюара. Голова моя гудела, я плотно закрыл глаза, из которых продолжали течь слезы.
— О чем ты говоришь?! Он весь красный! Если ты до него хоть пальцем дотронулся, Карл…
— Ради всего святого, он начал кричать, как только увидел, что я к нему приближаюсь.
Голоса родителей звучали издалека, словно из другого мира.
— Едет машина, — произнес отец. — Иди в дом, Рита.
— Улыбнись, радость моя, — обратилась ко мне мама. — Ну-ка, улыбнись мамочке.
Она мягко отвела мое лицо от себя и осушила слезы на щеках. Вам знакомо это ощущение? Для меня это не просто банальность слащавых поэтов. Мама действительно осушила мне слезы, и это одно из самых ярких переживаний в моей жизни.
— Успокойся, золотце. Папочка вовсе не хотел тебя обидеть.
— Сэм Кэстингвей с женой был в машине, — сообщил папа. — Теперь ты предоставила этой безмозглой курице с длинным языком хорошую пищу для сплетен. Я надеюсь…
— Пойдем, Чарли, — сказала мама и взяла меня за руку. — Пойдем в мою комнату, выпьем по чашечке шоколада.
— Черта с два, — грубо оборвал ее отец.
Я обернулся к нему. Он продолжал:
— Я вытрясу из него этот шоколад вместе со всей его дурью.
— Ничего ты ни из кого не вытрясешь, прекрати. Ты и так напугал беднягу до смерти.
Отец с перекошенным от ярости лицом схватил маму за плечо, повернул ее к разбитому стеклу под окном кухни и, указывая на него, заорал:
— Вот! Смотри! А ты еще шоколад давать ему собираешься. Он больше не младенец, Рита, и перестань прятать его за своей юбкой.
Мама отдернула плечо, на котором остались красные отпечатки пальцев. — Ступай в дом, — холодно произнесла она. — Ты иногда бываешь невыносимо глуп, Карл.
— Я хочу…
— Не рассказывай мне, чего ты хочешь! — внезапно взорвалась мама. Отец отшатнулся.
— Ступай в дом! Или пойди нажрись со своими дружками! Иди куда хочешь! Только чтобы глаза мои тебя не видели!
— Понимаешь, — начал отец осторожно, — существует такое понятие, как наказание. Тебя учили этому в колледже, или на это педагоги не нашли времени, забивая вам мозги всяким либеральным бредом? В следующий раз твой сын не ограничится несколькими окнами, пойми. В следующий раз он разобьет тебе сердце. Разрушение…
— Убирайся! — прокричала мама.
Я снова начал плакать. Мама взяла меня на руки. Все о'кей, радость моя, говорила она, все будет хорошо… А я смотрел на отца, который повернулся и пошел прочь, засунув руки в карманы, как обиженный мальчишка. Я ненавидел его. И сегодня впервые я понял, как легко можно заставить его капитулировать.
Когда мы с мамочкой пили шоколад в ее комнате, я рассказал, как отец швырнул меня на землю. И потом соврал, будто ничего не было.
Я чувствовал себя большим и сильным.
Глава 17
— И что потом? — заинтересованно спросила Сюзанн Брукс. Все это время она слушала меня затаив дыхание.
— Ничего особенного.
Теперь, рассказав все, я сам себе удивлялся. Почему это воспоминание так долго стояло у меня поперек горла?
Однажды мой приятель Херг Орвилл (мы были еще совсем детьми) проглотил дохлую мышь. Я подзуживал его, а он и правда ее съел. Прямо сырую. Это была маленькая полевая мышка, она умерла от старости, наверное, потому что на трупике не было никаких видимых повреждений. Мама Херга в это время вешала белье во дворе. Она все видела, так как смотрела на нас как раз в тот момент, когда ее сын взял мышь за хвост и опустил себе в глотку.
Она закричала. Вы представить себе не можете, как это страшно в таком возрасте — слышать, как взрослые кричат. Она бросилась к нам и сунула Хергу два пальца в рот. Херг исторг из себя сперва мышку, затем гамбургер, который он съел на ленч, затем что-то жидкое, с виду похожее на томатный суп. Он уже остановился и собирался спросить маму, что, собственно, происходит. И тут она сама начала блевать. Посреди всего содержимого их же лудков мышка выглядела далеко не худшим образом. Отсюда я сделал бы вывод, что когда вы исторгаете из себя непереваренные остатки прошлых воспоминаний, а настоящее ваше еще хуже, то некоторые из прошлых событий выглядят не так уж и скверно. Я собирался сказать это ребятам, а затем решил, что не стоит. Это просто шокирует их, как и история о манерах ирокезов.
— Отец был в немилости несколько дней. Никаких более крупных последствий. Потом все забылось.
Кэрол Гренджер собиралась что-то сказать, но тут встал Тед. Он был бледен как смерть, только на скулах проступали красные пятна. Он усмехался. Он выглядел в этот момент как призрак Джеймса Дина, готовый броситься на меня. Сердце мое сжалось.
— А сейчас я отберу у тебя эту чертову пушку, засранец, — все с той же усмешкой, обнажающей его белые ровные зубы, произнес Тед.
Мне пришлось приложить значительные усилия, чтобы голос мой звучал ровно. Но кажется, я вполне преуспел в этом.
— Сядь, Тед.
Тед стоял. Он не бросился на меня, но я отчетливо видел, каких трудов ему стоило сдержаться.
— Мне дурно от твоего дерьма, ты это понимаешь? Ты пытаешься перемазать им всех окружающих, сделать их своими сообщниками.
— Разве я говорил…
— Заткнись! — повысил голос Тед. — Ты убил двух людей!
— Ты весьма наблюдателен, Тед.
Он сделал какое-то странное движение руками, и мне показалось, что если бы он мог, то схватил бы меня и сожрал живьем.
— Положи пистолет, Чарли. И попробуй одолеть меня без него.
Играй по правилам.
— Ты не скажешь, Тед, почему ты оставил футбол? — любезно поинтересовался я.
Мне было нелегко придать голосу выражение спокойной любезности, но я смог, и это сработало. Тед вдруг растерялся, он выглядел озадаченным и явно потерял почву под ногами. Казалось, он осознал в этот момент, что он один как дурак стоит посреди класса, а все остальные сидят и смотрят на него. Как если бы человек вдруг обнаружил, что у него расстегнута ширинка, и задумался бы, как оптимальным образом выйти из этого положения, чтобы окружающие ничего не заметили.
— Не стоит об этом, — наконец сказал Тед. — Положи пистолет.
Все же у него был великолепно поставленный голос. И он это знал.
— А что, ты боишься за свои яйца?
У Ирмы Бейтц отвисла челюсть. Сильвия наблюдала за происходящим с нескрываемым интересом.
— Ты… — начал Тед и вдруг сел на место. Кто-то в углу комнаты хихикнул, я не заметил, кто именно. Дик Кин? Харман Джексон?
Я смотрел на ребят. И то, что я увидел, поразило меня. Можно сказать, шокировало. Потому что на их лицах я читал нескрываемое удовольствие. Только что состоялся поединок, словесная дуэль, и я победил. Но почему это так обрадовало их? Сейчас я не мог ответить на этот вопрос. Ситуация напомнила мне идиотскую картинку в газете с подписью внизу «Почему эти люди смеются? Об этом вы узнаете на странице 41». Разница только в том, что мне не было, куда подглядывать. А ответ знать хотелось.
Я напряг все свои извилины, но так и не пришел ни к какому выводу. Возможно, дело в Теде. Такой отважный мальчик, такие красивые жесты… Может, со стороны остальных это просто зависть? Может, они хотят, чтобы все были на одном уровне, и никто не выделялся? Сними маску, Тед, и сядь на место, как все мы, обыкновенные люди.
Тед смотрел на меня, я на него. Я знал, что он только что потерпел поражение. Может, в следующий раз он не будет действовать так прямолинейно, а нападет на меня с фланга. Выберет другую тактику.
Но откуда все же эта всеобщая радость? Дух толпы? Нет, в это я не верил. Толпа всегда отвергает странного человека, урода, мутанта. Здесь на эту роль мог претендовать я, но никак не Тед. Тед — прямая противоположность понятию «изгой». Это юноша, которым вы должны гордиться, видеть которого рядом со своей дочерью будет большой честью для вас. Нет, дело было не в ребятах, а в самом Теде. Я вдруг понял это, и меня охватила странное возбуждение, сродни тому, которое испытывает охотник за бабочками при виде нового редкого экземпляра.
— Я знаю, почему Тед оставил футбол, — произнес чей-то голос.
Я оглянулся. Это был Пиг Пэн. Тед подскочил на месте. Кажется, он начинал сильно нервничать.
— Так говори же, — обратился я к Пэну.
— Если ты откроешь рот, я убью тебя.
Теперь Тед улыбался Пэну, а не мне. Пиг Пэн испуганно моргал и облизывал губы. Его раздирало на части желание выдать информацию. Возможно, первый раз в жизни его слова могли иметь колоссальный успех.
