Рассыльный надевает на нее воротник.
Спасибо, рассыльный, но это кролик… Вашу руку, Валантен.
Пьер. Валантен?
Безумная. Разве вы не слышали, что пробило час? В это время всех мужчин зовут Валантенами.
Пьер. Вот моя рука, сударыня.
Безумная. Или Валентино, хотя очевидно, что это совсем не одно и то же. Не правда ли, Ирма? Пусть сами выбирают… (Выходит.)
Все рассыпаются в разные стороны.
Ирма (одна). Меня зовут Ирма Ламбер. Я ненавижу все безобразное, обожаю все прекрасное. Родом я из Фюрсака, департамент Крёз. Ненавижу злых, обожаю добрых. Мой отец держал кузницу на перекрестке дорог. Я ненавижу Буссак, обожаю Бурганеф. Он говорил, что голова у меня тверже его наковальни. Иногда мне снится, что он бьет по ней молотом. От нее летят искры. Но не будь я такой упрямой, я бы не ушла из дому и не зажила этой чудесной жизнью. Сперва я попала в Гере, где зажигала лампы в женском лицее: я ненавижу вечер, обожаю утро. Затем в Дэн-на-Ороне, где наметывала рубашки в рукодельне у монахинь: ненавижу дьявола, обожаю Бога. Затем сюда, где работаю судомойкой и по четвергам после обеда свободна: обожаю свободу, ненавижу рабство. Судомойка в Париже – на первый взгляд это просто ничто. Но само слово судомойка – какое оно красивое! И тогда оказывается, что ты – все. И правда, кто больше общается с людьми, чем судомойка? Я и в кухне, и на террасе, не считая того, что иногда заменяю гардеробщика. И я не очень люблю женщин, зато обожаю мужчин. Они-то об этом ничего не знают. Ни одному я еще не говорила, что люблю его. Я скажу это лишь тому, кого полюблю по-настоящему. Многие обижаются на такое молчание. Берут меня за талию и думают, что я не вижу; щиплют меня и думают, что я ничего не чувствую; целуют меня в темных коридорах и думают, что я не замечаю. По четвергам они приглашают меня, приводят к себе. Заставляют пить. Я ненавижу виски, обожаю анисовую настойку. Они задерживают меня, ложатся рядом, – пожалуйста. Но губы мои крепко сжаты. Мои губы не скажут им: «Люблю» – лучше смерть! И они это понимают. Вот почему все они до одного раскланиваются со мной при встрече. Мужчины не любят низости, они обожают достоинство. Они досадуют? Ну что ж, сами виноваты: нечего было лезть к настоящей девушке. И что подумает тот, кого я жду, если он узнает, что я говорила «люблю» тем, кто держал меня в объятиях до него? Боже, как я была права, упорно оставаясь судомойкой! Я знаю, он придет, он уже близко. Он похож на этого молодого человека, которому не дали утопиться. Во всяком случае, когда я смотрю на него, с моих губ уже срывается слово, которое я буду твердить ему до самой старости, будет ли он меня ласкать или бить, будет ли он заботиться обо мне или убьет меня. Он сам это решит. Обожаю жизнь, ненавижу смерть.
Голос из-за сцены. Эй, судомойка!
Ирма (отгоняя от себя грезы). Иду.
ЗанавесДействие второе
Полузапущенное подвальное помещение, приспособленное под квартиру, на улице Шайо. Безумная сидит в кресле.
Ирма (докладывая). Канализационный мастер, графиня.
Безумная. Ты его нашла? Слава тебе, Господи! Мы спасены.
Ирма и Глухонемой exeunt[4], как сказал бы последний. Входит Рабочий канализационной сети.
Почему вы держите сапоги в руках, господин канализатор?
Рабочий канализационной сети. Из почтения к вам, графиня.
Безумная. Это вежливость по-американски, господин канализатор. Насчет нее много чего можно сказать. Теперь мужчины извиняются, если подают вам руку, не сняв перчатки. С их стороны несколько самонадеянно воображать, будто их кожа на ощупь приятнее замши. Тем более что руки-то потные. Прошу вас, наденьте сапоги.
Рабочий. Ноги у меня сухие, графиня. Но, во всяком случае, спасибо.
Безумная. Господин канализатор, скольких парижан при виде вас начинает мучить совесть! Они швыряют весь свой мусор и отбросы туда, где вы работаете. Я же этого не делаю и совершенно не причастна к той грязи, которая течет по вашим трубам. Обрезки ногтей я сжигаю, золу рассеиваю по ветру. Вы никогда не поймаете меня на том, чтобы я спускала в канализационное отверстие гнусную бумажку с написанными на ней гнусностями, как это делал на моих глазах некий государственный советник. Я бросаю туда только мои цветы, да и то не совсем увядшие. Если сегодня утром по воде вашего канала плыл арум, то у меня есть веские основания считать, что это был мой. Я полагаю, что сбрасывать свои гадости куда-то под землю ничуть не более достойно, чем освобождаться от них на поверхности ее, и всегда по мере сил старалась, чтобы в канализационных трубах было чисто и хорошо пахло. Если это незаметно, тем хуже!
Рабочий. Тем не менее заметно, графиня. Иногда мы находим там предметы, которые могли быть сброшены туда только из внимания к нам. Иногда это зубная щетка, иногда «Мой кюре у богатых». Все это может пригодиться. Во всяком случае, спасибо за арум.
Безумная. Завтра утром вы получите этот ирис. А теперь к делу, господин канализатор. Ирма позвала вас, потому что я хочу задать вам два вопроса.
Рабочий. К вашим услугам, графиня.
Безумная. Первый не имеет никакого отношения к тому, что меня сегодня занимает. Чистое любопытство. Правда ли, что у вас есть король?
Рабочий. Что вы, графиня! Это очередная выдумка дорожников, которые чинят мостовые. Они про нас невесть что сочиняют. Завидуют нам, что мы ходим под землей, и чего только про нас не рассказывают. Говорят, например, будто существует такая порода девок, которые никогда не выходят на поверхность и обслуживают только канализаторов. Совершенная чушь! Они регулярно выходят раз в месяц. А что мелют об оргиях на гондолах! Или о крысах, которые бегут за человеком, играющим на флейте! И о том, что канализационные трубы ощущают восход и заход солнца, и вода в них краснеет утром и вечером! Правда состоит в том, что четырнадцатого июля мы запускаем фейерверк на взятых в трубы речках Парижа, на Гранд Бательер и Менильмонтанском ручье – в них есть и течение и водопады. Очевидно, одна ракета вылетела через открытый люк, вот и все. Нет, мы, скорее, представляем собой сочетание демократии с аристократией или, как говорится, олигархию. Раз мы празднуем четырнадцатое июля, значит, короля у нас нет.
Безумная. Королевы, значит, тоже?
Рабочий. Разумеется, нет. Что же до клеветы подметальщиков улиц, будто мы устраиваем состязание по плаванью в наших трубах…
Безумная. Я вам верю, господин канализатор, и перехожу ко второму вопросу: у меня осталось мало времени.
Рабочий. Может быть, иногда летом, в особенно сильный зной…
Безумная. Верю вам, верю. Но помните ли, в тот день, когда мы с вами обнаружили этот подвал, вы обещали мне открыть одну его тайну?
Рабочий. Как открывается стена?
Безумная. Да. Сегодня мне нужно это знать.
Рабочий. Это известно только мне одному.
Безумная. Так я и думала. Я знаю три слова, которые открывают все, что можно открыть с помощью одного из них. Я только что испробовала все три, и ничего не получилось.
Рабочий. Вот секрет, графиня. Но строго между нами. (Нажимает на угол плинтуса, часть стены поворачивается на оси и открывает проход, уходящий вниз почти отвесно.)
Безумная. Куда ведет эта лестница?
Рабочий. Никуда. Шестьдесят шесть ступенек, потом площадка, откуда лучами расходятся коридоры, но каждый из них заканчивается тупиком.
Безумная. Я спущусь посмотреть.
Рабочий. И не думайте. Ступеньки устроены так, что спуститься по ним легко, но подняться обратно невозможно.
Безумная. Но вы-то сами поднялись?
Рабочий. Я поклялся никому не открывать, как это делается.
Безумная. Да ведь можно же крикнуть.
Рабочий. Кричать можно сколько угодно. Если отверстие в стене закрыто, нужно из пушки пальнуть, чтобы тебя услышали.
Безумная. Из пушки? Отлично. А не бьет ли в этом подземелье случайно нефтяной фонтан?
Рабочий. Какой фонтан? Там нет даже капли воды. Крыс для еды наловить можно, но наверняка помрешь от жажды.
Безумная. Очень жаль. Мне бы нужен фонтан нефти самого высокого качества. Или пласт самого лучшего угля, антрацита. Или жила чистейшего золота. Или алмазы. Вы уверены, что там их нет?
Рабочий. Там даже грибов нет. Поверьте, я искал.
Безумная. Жаль. А как эта ваша плита закрывается?
Рабочий. Чтобы открыть, трижды нажмите на выступ этого плинтуса. Чтобы закрыть, тоже три раза – на шишечку этой каннелюры.
Безумная. А если я при этом буду произносить отверзающие слова, вреда не будет?
