Изыскатель настаивает на своем, она бьет его по голове колокольчиком. На звон появляется Ирма и хватает Пьера за другую руку. Изыскатель еще решительнее пытается оторвать ее от Пьера. Безумная свистит. Появляется Рассыльный, за ним Полицейский, за ним Мусорщик, за ним Глухонемой.
Изыскатель. Полицейский!
Полицейский. Что вам угодно?
Изыскатель. Велите этой женщине отпустить руку молодого человека.
Полицейский. Могу я поинтересоваться – зачем?
Изыскатель. У нее нет никаких оснований не отпускать руку совершенно незнакомого ей молодого человека.
Ирма. Незнакомого? А вдруг это ее сын, которого у нее похитили в младенческом возрасте и которого она теперь нашла?
Мусорщик. Может, сын, а может, и брат. Эта дама не так уж стара.
Безумная. Благодарю.
Мусорщик. Может, сын, а может, и дядя. Я знаю одно семейство, где племяннице тридцать, а дяде два года.
Безумная. Ладно, ладно, мусорщик. Во всяком случае, он не мой дедушка.
Изыскатель. В последний раз, полицейский: заставьте эту даму отпустить молодого человека, или я подам жалобу.
Глухонемой жестикулирует и гримасничает.
Ирма. Глухонемой прав. Вдруг она прочла по руке молодого человека, что ему угрожает смерть от удушения, если его между двенадцатью и двумя не будет на площади Альма?
Изыскатель. Я вынужден записать ваш номер, полицейский.
Безумная. Запишите. Номер две тысячи сто тридцать три. Если сложить цифры, получится девять: это число принесет вам счастье.
Полицейский. А что, по-вашему, я должен сделать, чтобы эта дама отпустила его руку? Пощекотать ее?
Безумная. Попробуйте, друг мой.
Полицейский. Я шучу, графиня. Вы держите этого молодого человека за руку, потому что вам так хочется, верно? И он достаточно взрослый, чтобы уйти, если ему захочется?
Безумная. У меня достаточно оснований держать его. Я его держу, потому что не хочу, чтобы его увел этот господин. Держу, потому что мне приятно его держать. Это первый мужчина, которого я удерживаю, и мне хочется этим воспользоваться. Я держу его, потому что он, наверно, впервые за много дней чувствует себя свободным.
Изыскатель. Идем, Пьер, или будет худо!
Пьер. Отпустите меня, сударыня!
Безумная. Я держу его, потому что моей рукой его держит Ирма.
Ирма. Что вы, графиня!
Пьер снова падает.
Полицейский. Проходите, мсье. Она больше вас не держит. Можете идти.
Изыскатель. До вечера, Пьер. Вы знаете, где меня найти. Мы сведем счеты. Если в восемь вас не будет, я отправлю письмо. (Уходит.)
Прочие отдаляются.
Пьер. Благодарю вас, сударыня.
Безумная. Они вас шантажируют, правда? Вы кого-нибудь убили?
Пьер. Ничего подобного.
Безумная. Не убили даже одного из них? Очень жаль! В следующий раз действуйте без колебаний… Вы что-нибудь украли?
Пьер. Нет, уверяю вас.
Безумная. Укради вы акции Нижней Амазонки, это был бы прекрасный поступок. Это означало бы украсть у воров. Они всучили мне две акции за тысячу, а перепродала я их за тридцать три франка. Вы участвовали в черных мессах?
Пьер. Я подписал фальшивый чек. С тех пор они держат меня в своей власти.
Безумная. А чем занимаются эти бандиты? Если я не ослышалась, они собирались уничтожить Шайо.
Пьер. Целиком и полностью. И весь Париж. У них составлен план разведки земных недр, при котором от города ничего не останется. Они хотят все пробурить, все перекопать. Буры у них наготове.
Безумная. А чего они ищут? Что-нибудь потеряли?
Пьер. Они ищут нефть.
Все статисты собрались снова.
Безумная. Любопытно! А что они с ней собираются делать?
Пьер. То, что вообще делают с помощью нефти. Насадить нищету, войну, уродство. Обездолить мир.
Мусорщик. Совершенно точно. Как раз обратное тому, что делают с помощью сала.
Безумная. Оставьте их в покое. Мир полон красоты и счастья. Так хочет Бог. Ни один человек этого не изменит.
Официант. Ах, сударыня!..
Безумная. Против чего вы возражаете, Марсьяль?
Официант. Сказать ей, друзья?
Безумная. Что вы от меня скрываете?
Мусорщик. Вы сами это от себя скрываете, графиня, а вовсе не мы.
Официант. Выкладывай, мусорщик. Ты ведь был уличным торговцем. Говорить умеешь. Объясни.
Все. Да, говори.
Безумная. Вы меня пугаете, друзья мои. Слушаю вас, мусорщик.
Мусорщик. Графиня, в прежнее время тряпки были красивее новых отрезов: человек сам делал честь тому, что лишал первоначальной формы. Я их немало перепродал самым дорогим и шикарным портным. О серебряных вилках я уж не говорю. Недели не проходило, чтобы я не обнаруживал их в мусоре вместе с устричными раковинами. Готовый свадебный подарок! Оставалось только купить футляр. И брали за него довольно недорого. Могу сообщить адрес. Теперь в мусорных ящиках предметов не найдешь. От них остается то же, что от людей, – одни отбросы.
Безумная. К чему вы клоните?
Мусорщик. Зловонные отбросы, графиня. В прежнее время все, что человек бросал, пахло хорошо. То, что называлось вонью от помойки, получалось лишь потому, что там смешивалось все: сардины, одеколон, йодоформ, хризантемы. Это-то и вводило в заблуждение. Но мы, мусорщики, в этом хорошо разбирались. Зимой, в снежную погоду, когда мы совали нос в мусорный ящик, откуда поднимался легкий парок…
Безумная. Я вас спрашиваю, к чему вы клоните?
Певец. Выкладывай все, мусорщик. А не то я ей это спою.
Мусорщик. А вот к чему, графиня… Ладно, будь что будет! Выдам всю правду. Говорю я вот к чему: наш мир на ладан дышит.
Безумная. Что это все значит?
Мусорщик. Графиня, происходит нашествие. Мир больше не прекрасен, мир больше не счастлив – и все из-за нашествия.
Безумная. Какого еще нашествия?
Мусорщик. Вы, графиня, жили как во сне. Когда утром вы решали, что люди прекрасны, две толстые ягодицы на лице у вашей консьержки казались вам прелестными щечками, которые так и хочется расцеловать. А нам эта способность не дана. Вот уже десять лет мы видим, как эти люди валятся на нас, с каждым годом все более уродливые и злые.
Безумная. Вы говорите о тех четырех субъектах, которые топили Фабриса?
Мусорщик. Ах, если бы их было только четверо! Но это целое нашествие, графиня. Раньше, когда вы разгуливали по Парижу, встречавшиеся вам люди были такими же, как вы, это были вы сами. Одетые лучше или хуже, довольные или сердитые, скупые или щедрые, но они были – как вы. Вы, скажем, солдат; встречный – полковник. Вот и все, и это было равенство. Но однажды, лет десять тому назад, на улице, сердце у меня перевернулось: среди прохожих я увидел человека, не имевшего ничего общего с привычными мне людьми. Приземистый, пузатый, в правом глазу наглость, в левом тревога, – словом, не наша порода. Он шел с независимым, но каким-то странным видом – и угрожающим и как бы смущенным, словно убил одного из привычных мне людей, чтобы занять его место. И он-таки убил его. Он был первый. Нашествие началось. С тех пор не было дня, чтобы не исчезал кто-нибудь из прежних моих знакомых и его места не занял вот такой новичок.
Безумная. Какие же они?
Мусорщик. Они ходят с непокрытой головой на улице, а дома в шляпе. Говорят как-то уголком рта. Не бегают, не торопятся. Вы никогда не увидите, чтобы кто-нибудь из них потел от натуги. Собираясь закурить, они постукивают сигаретой о портсигар. И оглушительно, как удар грома. Под глазами у них мешки и морщины, каких у нас не бывает. Кажется, что смертные грехи и те у них иные, чем наши. Женщины у них наши, только одеты богаче и доступнее: они купили манекены с витрин вместе с мехами и, приплатив, оживили их. Это их жены.
Безумная. Чем же они занимаются?
Мусорщик. У них нет никакого ремесла. Встречаясь друг с другом, они шепчутся и передают из рук в руки банковые билеты в пять тысяч франков. Их можно найти около биржи, но они не кричат; у доходных домов, которые назначены на снос, но они не работают; перед грудами овощей на Центральном рынке, но они к ним не прикасаются; у входа в кино, но они смотрят на очередь, а сами не входят. Раньше и съестные припасы и театральные пьесы продавались словно сами собой, словно сами предлагали себя. Теперь же у всего, что едят, на что смотрят, что создается трудом – у вина, у спектаклей, у каждой вещи – есть как бы свой сутенер, который выставляет ее на тротуар и наблюдает за ней, сам ничего не делая. Вот чем они стали, бедная моя графиня. И вот каковы их сутенеры!
