Тут появились полицейские. Они шли не спеша, поглядывая по сторонам, но уже усмехались. Они испытывали облегчение от того, что не придется разгонять групповую свалку. Наверно, тот, кто сообщил о драке, сильно преувеличил. Старый Прейвит? Возможно. Во всяком случае, их полицейский участок испытывает недостаток в людях и завален работой, как и все участки в нищем Бельмонт-Сити. Чудо, что патруль вообще приехал.
И хорошо, что Сэм не ушел вместе с другими. Его фамилия полицейским была знакома. Один из них знал, что Сэм — племянник Станислава Вайзака, ночного судьи, и Джона Красинского, олдермена. Оба патрульных отнеслись к инциденту просто как к чересчур горячей разборке между старшеклассниками.
В нормальных условиях полицейские поставили бы их у стенки и обыскали. Но патрульным не хотелось пачкаться в вонючей массе и вообще подходить к Гримсону и Фрихофферу ближе, чем необходимо. Не добились они и правдивых показаний о причине драки. Джим не стал ничего говорить о грабительской деятельности Фрихоффера или о том, что тот грозился убить их с Сэмом. Щелбан рад был бы обвинить Джима во всех смертных грехах, но и он подчинялся неписаному закону: никого не закладывай легавым. Полицейские хорошо понимали, что им врут, но не придавали этому значения. Отпустив этих троих с предупреждением, они избегнут возни с бумагами и не поссорятся с судьей Вайзаком и олдерменом Красинским. Родителям, конечно, надо будет сообщить,
Итак: идите, ребятки, и не грешите больше. И Бога ради, постирайте свои вещи и помойтесь. Брысь! Брысь!
Перед тем как уйти, один из полицейских нахмурился и сказал:
— Гримсон? Где это я мог… а, да. Я как-то забрал твоего старика за пьянство и нарушение порядка. Но было что-то еще. Ага! Это не о тебе писали пару лет назад? Будто бы у тебя были какие-то странные видения и кровь шла из ладоней и лба. Большая шумиха была, правда? Одни думали, что ты святой, а другие — что у тебя не все дома.
— Это было давно, когда я был маленький, — нехотя ответил Джим. — С тех пор все прошло. Да и тогда ничего особенного не происходило. Газета все преувеличила. Им лишь бы сенсация.
Он вспомнил доктора, который осматривал его после появления стигматов. Старый доктор Гудбон.
— Это просто чересчур активное воображение вместе с наклонностью к истерии, — сказал он матери Джима. — Странные вещи, которые он видит, его стигматы — все это можно объяснить и без привлечения сверхъестественного. Обычными такие случаи не назовешь, но они часто описываются в медицинской литературе. Все это психология. Разум способен на странные поступки. Даже кровотечение — чисто физическое, казалось бы, явление — может быть вызвано им. Особенно когда речь идет о детях, подростках и истерических женщинах. Очень возможно, что маленький Джим это перерастет и станет вполне нормальным человеком. Надо будет только понаблюдать за ним. Не волнуйтесь.
Это должно было успокоить мать — да, возможно, и успокоило. Но и разочаровало тоже. Она-то была убеждена, что видения и стигматы — знак Божий и Джиму суждено стать святым.
Полицейский взял с них слово, что они не станут опять драться и сразу разойдутся по домам. Поступил новый вызов, и патрульные поспешно уехали. Фрихоффер, похоже, был не прочь попугать Джима и Сэма еще, но повернулся и поплелся прочь по переулку. Джим осмотрелся в поисках своей сумки. Она исчезла.
— О Господи, этого недоставало! — закричал он. — Книжки сперли…
Придется ведь новые покупать!
Отец от этого еще больше взбесится, он и так еле-еле раскошелился на учебники в начале семестра. Эрик Гримсон. из-за этого разорется куда сильнее, чем если бы Джим просто подрался. А Еве придется выделить деньги из своего заработка уборщицы. Нет, где там. Отец велит, чтобы сын сам заплатил. А где ему взять?
Кончится эта плохая полоса или нет?
Мать еще не вернулась с Золотого Холма, когда Джим добрался до дома.
Но отец его ждал и сразу начал орать, чтобы Джим положил все, что на нем, в стиральную машину, а сам принял душ. Прямо сейчас. Возможно, подобный шок его убьет, но и Джиму, и миру от этого будет только лучше.
Джим попытался объяснить, почему он дрался, но Эрик его не слушал. Он стоял над входом в подвал, пока Джим снимал с себя одежки и засовывал их в старую стиральную машину.
— Это лишний расход мыла, воды и газа, а счета и так достаточно высокие, хотя не могу сказать, чтобы ты особо перегружал счет за воду. Может, это как раз Богом посланный случай заставить тебя принять душ.
Джим сначала переоделся в чистое и только потом решился сказать отцу о пропавших книгах. Но когда оя неохотно вышел из своей комнаты, то обнаружил, что отца уже нет. Ушел куда-то — возможно, в «Таверну Текса» за пять кварталов от них. Потратит на выпивку деньги, на которые можно было бы купить учебники. Это напомнило Джиму, что он забыл позвонить в кафе быстрого обслуживания, где работал. Если он скажет менеджеру, что заболел — а он это проделывал чересчур часто, — то его могут и уволить. Ну и что?
А то, что другую работу непросто будет найти.
Но Джим обещал Сэму, что пойдет вечером праздновать Хэллоуин, да и сам не хотел пропускать удовольствие.
Если удастся отозвать мать в сторонку, чтобы отец не видел, то, может, она и даст сыну на карманные расходы. Вытащит из тайника какого-нибудь; она всегда так делает. Но Джим-то знает, как ей это тяжело. Хотя она и не станет жаловаться, от взгляда ее больших печальных глаз, от всего ее прибитого, разочарованного, выражающего скрытый упрек вида Джим почувствует себя попрошайкой, паразитом, кровопийцей, никчемным типом и самым паршивым из сыновей.
От ее молчания и тихих повадок ему было гораздо хуже, чем от воплей и проповедей отца. В сварах с отцом хотя бы можно было выпустить пар. Но ее нежелание бороться подрывало дух Джима. Так, наверно, чувствует себя термит, который жует-жует дерево, а потом раз — и наткнется на железо.
В доме было тихо, лишь порой слышались какие-то слабые стоны или шорохи. Это, наверно, потихоньку перемещается земля в туннелях и шахтах под домом. Предупреждение беззаботным людишкам наверху о грядущей катастрофе. А может, это, как в поэме Колриджа «Кубла Хан», «голоса предков, предвещающие войну»? Или тролли работают в заброшенных угольных шахтах, приближая разрушение Бельмонт-Сити?
Ну я и тип, подумал Джим. Мозг у меня, точно пуля, не попавшая в цель — отскакивает рикошетом от чего придется, создает сотню сценариев, только один из которых может быть реальным. Я скроен, чтобы быть писателем или поэтом, а не гаражным механиком.
Он сидел на стуле в гостиной, лицом к фальшивому камину, над которым на полке лежали два стеклянных шара с рождественскими сценами внутри (если перевернуть их вверх ногами, а потом опять поставить, то на домики и крохотные фигурки начнет падать снег), стояли статуэтки Девы Марии и св. Стефана, две ароматические свечи, жестянка с политурой, пепельница, полная окурков, и музыкальная шкатулка с кружком белых, но пожелтевших от никотина балеринок на крышке.
Над камином висела большая фотография Рагнара Фьялара Гримсона, любимого дедушки Джима, умершего пять лет назад. Рагнар, хотя и улыбался, выглядел так же свирепо, как его тезка — легендарный предводитель викингов Рагнар Лохматые Штаны; дед уверял, что происходит от него. Белая косматая борода падала деду на грудь. Белые брови были густые и грозные, как у Бога-Отца (если он есть), а голубые глаза не уступали остротой боевому топору пирата-норвежца.
Когда старик умер, его сын, Эрик, снял большую картину с Иисусом, несмотря на слабые протесты жены, и повесил на ее место портрет своего отца.
Достойная замена — так думал Джим.
Старый норвежец был настоящим мужчиной. Он путешествовал по морю и по суше, испытал много приключений, был крут, никогда не ныл, все ему удавалось, он приобрел самоучкой большое образование, много читал, цитировал Шекспира, Мильтона и древние скандинавские саги, но комиксы тоже любил и читал их Джиму, когда тот еще не умел читать; он был упрям и полагал, что его путь — единственно верный, но не терял при этом юмора, а еще считал, что нынешнее поколение — сплошь дегенераты.
Хорошо, что старый Рагнар умер. Какое отвращение внушал бы ему теперь его сын, а пуще того — его внук. Что до невестки, Евы, то Рагнар никогда ее не любил, хотя всегда был с ней вежлив. Она его боялась, а он презирал людей, которым внушал страх.
Деда поначалу обеспокоили видения, сны и стигматы Джима. Но вскоре он решил, что это совсем не обязательно признаки психического расстройства. Просто Джим — любимец судеб, это они дали ему второе зрение, дар, который шотландцы называют «фей». Джим видит то, что скрыто от других. Будучи атеистом, старик все же верил, или утверждал, что верит, в Норн, трех богинь судьбы языческой Скандинавии. «Даже и сегодня в захолустных лесных углах можно найти норвежцев, которые верят в судьбу больше, чем в своего лютеранского Бога». Дед брал ручонки Джима в свои огромные, искореженные работой руки и поворачивал так, чтобы белые пятнышки у Джима на ногтях блестели на свету. Джим хорошо знал о них и немного стеснялся, что другие их тоже видят. Но Рагнар говорил: «Эти знаки викинги называли норнаспорами. Их дали тебе Норны, чтобы показать свою благосклонность к тебе. Ты счастливец. Будь эти пятнышки темными, тебя всю жизнь преследовало бы злосчастье. Но они белые, а это значит, что тебе в жизни будет сопутствовать удача».
