И.Ф. Баранов здесь – главный двигатель торговли и промышленности, несмотря на то, что есть купцы в Александрове и богаче его. Он понял, что Россия в своих торговых замыслах должна иметь в виду Европу и Азию: Европу – как образец, с которым не только должно сравняться, но даже его превзойти; Азию – как неисчерпаемый источник для материала и как средство для сбыта. Крашенье бумаги и ситцы – главное его занятие: промышленность народная, соответствующая потребностям всех классов. Народ наш любит светлые одежды и яркость красок: красный и розовый – его любимые цвета. Промышленник должен применяться и к народному вкусу, если хочет успеха и выгоды. Иван Федорович учредил в селе Карабанове новую ситцевую фабрику, с целью превзойти все иностранные изделья в этом роде. Маренý вывозит он из Хивинского царства и в обработке ее вошел в соперничество с Элберфельдом, этим Манчестером Германии, который один до сих пор заведывал ей в Европе: марена барановская являлась уже на Лейпцигской ярмарке и состязалась с элберфельдской. Из Хивы же выписал он в нынешнем году 35 000 пуд хлопчатой бумаги. Г. Чихачев в своей статье, которую читал в Географическом обществе 3 декабря, об исследовании верхнего бассейна Сыр– и Амударьи, относительно торговли нашей с Азией, выражает ту мысль, которую г. Баранов давно уже исполняет на деле.
«Главная польза замены американской хлопчатой бумаги и заморской марены азиатскими, – говорит он, – состояла бы в том, что Россия платила бы за них своими мануфактурными изделиями и что притом доставкой хлопчатой бумаги и марены занимались бы не иностранцы, но большей частью сами русские, которые перевозили бы также и свои изделия на азиатские рынки». То и делает И.Ф. Баранов. Виды его простираются на Кавказе вслед за нашим оружием – уж он ведет большой торг и в Тифлисе.
В таком славном нашем фабриканте приятно найти благочестивого и доброго человека. Придел в соборной церкви Александрова отделывается на его счет со вкусом и великолепием. Во всем околотке раздаются от народа единогласные похвалы И.Ф. Баранову за его добро. «Да, он не побоится, как другие, – говорил мне извозчик, – чтобы у него фабрика сгорела. Нет того бедного человека, кому бы он ни сделал добра. У мужика коровка свалилась – коровку даст. К нему ведь какие гурты-то гоняют по осени». Такой голос – лучшая награда доброму делателю.
Где воспитался И.Ф. Баранов, умевши соединить европейские мысли с такой чистой христианской основой? В какой-нибудь академии, в высшем училище? Нет, мне говорили, что Александров был его колыбелью и местом воспитания.
Я старался разведать: не сохранилось ли в народе каких-нибудь преданий об Иоанне Грозном о его пребывании здесь, об Александровской слободе, которая, по сказанию одного древнего житейника, хотя по слову и означала то же, что свобода, а была «горше египетской работы». Один почтенный старожил, Семен Антипиевич, сказывал мне, что он ничего не слыхал от своих предков. Мои сослуживцы по учебному ведомству также не могли мне сообщить ничего. Народ помнит конный завод Елизаветы Петровны, охотный луг, где охотилась сама императрица, эта прекрасная всадница, как воспел ее Ломоносов; но все, касающееся до Иоанна, покрыто, по-видимому, забвением. На месте его чертогов и келий стоят памятники благочестия. Одни мрачные каменные подземелья гадательно напоминают об нем. В народе не ходит ни сказки, ни песни, ни предания о грозном царе в том месте, которое было свидетелем его жестокостей и причуд. Вот еще добрая черта нашего на рода! Он не злопамятен, история злопамятнее его, как сказал Карамзин. Что, думает он, помнить дурное о царях и сочинять на это сказки? Лучше забыть, да помолиться на том месте, где совершено какое зло. Известно, что даже сыноубийство Иоанново в одной народной песне, касающейся этого события, исправлено – и казнь, повеленная царем палачу Скуратову, не исполняется усердием доброго боярина. На местах крови и зла мы издревле любили ставить не обелиски и не пирамиды египетские, но храмы и кресты. На Западе в подобном случае стояла бы какая-нибудь башня с привидениями и рассказывалась бы страшная легенда о Грозном, в вечное отмщение его памяти, и путешественник-собиратель обрадовался бы такому рассказу и передал бы его читателям, прикрасив его с своей стороны какими-нибудь цветами. Что касается до меня, то я рад был за наш народ, что не нашел в нем никакой памяти о злодействах Иоанновых. Не знаю, впрочем, может статься, другой путешественник будет несчастнее меня в отношении к мнению моему о нашем народе и счастливее в отношении к романической занимательности своего рассказа об Александрове.
Переславль-Залесский
Неразговорчив был извозчик, который вез нас из Александрова в Переславль до станции. Он не езжалый человек, не покидал своего Холопова, или, как он произносил, «Фолопова», меняя букву «х» на «ф» и тем доказывая, что он верен своему местному произношению. Вообще заметил я, что мужики мало ездившие, а более сидевшие в деревнях своих, неразговорчивы, необразованны. Оно и естественно. Общение с людьми прежде всего образует человека. Красивый, высокий мужчина сменил его на станции. Крестьяне в Петров день разговелись: кто молочком, а кто побогаче – говядинкой.
Плохих лошадей, измученных работой, мы должны были сменить в другом селе. Сельский писарь, умный малый, вывез на лихой тройке. «У нас окружный-то, – говорил он мне, – вот кажется и со всяким младенцем поговорит. Никого словом не обездолил». В день Петра и Павла бывает праздник у ботика Петрова на озере Переславском и гулянка у крестьян села Веськова. Об озере рассказывает народ, что оно все выплескивает, чтобы в него ни бросили, хотя бы в самую середину. От того и названо, конечно, Плещеевым. Раз везли по озеру камень во сто пуд, он упал в воду каким-то образом. Озеро не в силах было волнами своими выплеснуть его на берег – так весной, когда ломало лед, икрами вытерло его на то место, где его и показывают. Икрами называются огромные льдины. Дно всего озера – чистый песок, в нем нет ни ила, ни растений. Вода так прозрачна, что в ней решительно видно все, на какой бы глубине что ни кинули, как говорит народ и подтверждают очевидцы. Чистота воды дает и рыбе вкус превосходный.
Ночью приехали мы в Переславль. Вдали белой полосой лежало озеро. Перед гостиницей, где мы остановились, виднелись обгорелые развалины каменных домов после пожара, недавно бывшего. В городе это было еще свежим грустным событием. Но вместе с несчастьем рассказывали и о благотворительных подвигах купечества. Первый помог Алексей Петрович Столбов, старейший из граждан переславских. Затем помог из Москвы племянник его Константин Алексеевич Куманин. Ждали, что пришлют Киселевы из Шуи, а они родня Темерину-Додонову, голове, которого фамилия старинная в Переславле; дом его также сгорел. Честь и слава доброму нашему купечеству! Оно первое является на помощь в подобных бедствиях.
Рано утром пошел я осматривать древности Переславля. В то время, когда на улице затруднялся я в проводнике и разговаривал о том с мальчиком гостиницы, заметил мое затруднение шедший по улице мещанин. «Что вам угодно, барин?» – спросил он у меня. «Да вот, взглянуть на вашу древность, на ваши соборы и монастыри». – «Извольте, барин, я вам все покажу. Как нам не знать своего города!» – «Да у тебя, может быть, есть дело». – «Ничего, ничего, батюшка. Рад вам послужить». Этот переславский чичероне – Аким Алексеев, мещанин Федоровской слободы. Я рекомендовал бы его всякому, кто бы захотел познакомиться с Переславлем: преумный малый знает в городе все старое и новое, а грамоте не учился. Я не расставался с ним целый день.
В новом соборе нет ничего древнего, кроме двух икон. Одна – Владимирской Богоматери. Об ней существует следующее народное предание, рассказанное мне Акимом. В Переславле народ покланялся идолу Купалу. Когда Владимир внес Христианскую веру, переславцы хотели все-таки продолжать свое языческое поклонение. Но Владимир прислал к ним икону Пресвятой Богоматери и тем удалил их от кумира. Потому и празднуют ей накануне того дня, как праздновали Купалу. А икона в народе слывет до сих пор Купальницей. Другая икона – Спаса Нерукотворенного, так же весьма уважаема народом как древняя святыня. Она была обожжена в каком-то пожаре. Протоиерей полагает, что перенесли ее из старого собора. Судя по стилю, этот образ должен напоминать самые первоначальные времена Переславля. В сохранении его нет ничего необыкновенного. Во время пожаров, конечно, прежде всего спасали святыню.
Но вот неподалеку от нового собора, близ высокого вала, – древний собор Спасо-Преображенский, сложенный из белого камня, об одной главе. Поразительны простота и гармония этого здания. Можете взглянуть на изображение его в «Русской старине» г. Мартынова и на прилагаемый рисунок, но здесь ясна будет для вас одна внешняя его форма, а не стройность размеров, которую можно передать только посредством архитектурного рисунка. В 1152 году, говорит Никонова летопись, великий князь Юрий Долгорукий «град Переславль от Клещина пренесе, и созда болши старого, и церковь в нем постави камену Святаго Спаса». Стало быть, древнейший город находился на берегу озера Плещеева, в старину Клещина или Клешнина; теперешний же город отдален от него, а вал, окружавший древний город, строенный князем Юрием, еще далее от озера. Собор стоит почти у самого вала. От вала обращен он на восток. И.М. Снегирев в описании этого храма передал нам исторические воспоминания, соединенные с ним.
