когда впервые приехали сюда, но прожив шесть месяцев, она оценила ситуацию и решила, как и куда она собирается вмешаться. Первое, что она сделала, – это подчинилась тем особым местным обычиям, которые казались ей наиболее возвышенными. В Чикаго мы всегда ужинали в половине седьмого, и каждый четверг у слуг был выходной. В Лондоне мы ужинали в первый год в половине восьмого, а во второй – в половине девятого. У нас было четверо слуг и дворецкий по имени Перкинс, который управлял всем, что попадалось на глаза, включая меня. Я всегда одевался к обеду после прихода Перкинса и старался выглядеть так, как будто это было моей привычкой всю жизнь. Я скорее утонул бы в море стыда, чем позволил бы Перкинсу думать, что я не был воспитан до этого.
Дейзи все поняла, а потом передала это мне. Она всегда навязывала мне инновации, и я делал все, что мог, чтобы придерживаться своей цели. Она перестала говорить так, как раньше в Некрополе, и заставила Элейн, это наша маленькая девочка, перестать называть меня “Поппер” и называть меня “Папа". Она называла свои волосы спереди “челкой”, и она заставляла меня быть осторожным в том, что я говорил перед слугами.
– Слуги так говорят! – Говорила она, как будто слышала их. В Некрополь-Сити или даже в Чикаго мы никогда не беспокоились о разговорах о “помощи”. Они сказали, что хотят, и мы сказали, что хотим, и это было все, что нужно. Но я полагал, что все в порядке. Как бы там ни было, Дейзи К. Фэйрвезер Кеннеди сказала, что пойдет со мной.
Ко второму сезону Дейзи пробилась в общество и знала епископа и двух лордов. Нас часто приглашали в гости, и мы устраивали несколько достойных небольших обедов в нашей собственной лачуге на Фарли-стрит 15, недалеко от Уолворт-Кресент, в тридцатипятифутовом четырехэтажном здании, за которое мы платили ту же арендную плату, что и за семикомнатную квартиру в Чикаго. Дейзи к этому времени уже вовсю толкалась. Она была тем, что она называла “успехом". По вечерам, когда мы никуда не выходили, она сидела со мной и говорила:
– Ну, я действительно не думаю, что я когда-нибудь смогу снова жить в Чикаго, и город Некрополь, безусловно, убьет меня.
В том же сезоне леди Сара Джайвз дважды обедала с нами (это был большой шаг, сказала Дейзи, и я принял это как должное), а однажды на приеме Дейзи стояла прямо рядом с маркизой Каслкорт, величайшей красавицей Лондона, и смотрела, как она пьет чай. В тот раз Дейзи с ней не встречалась, но она сказала мне:
– В следующем сезоне я познакомлюсь с ней, а потом, если мы будем осторожны, я поужинаю с ней. Тогда, Кассий П. Кеннеди, мы преуспеем!
Я сказал, – конечно! – Это то, что я в основном говорю ей, потому что она в основном права.
Это было в нашем третьем сезоне в Лондоне, в середине мая, когда произошли события, о которых я упоминал в начале моего заявления. Это было так.
Мы часто выходили в свет, почти каждый вечер, и были рады, что хоть раз провели тихий вечер дома. Конечно, это не значит то же самое, что в Некрополе или даже в Чикаго. Мы все равно обедаем в половине девятого и оба переодеваемся к обеду. Мы должны, говорит Дейзи, что бы мы ни чувствовали, из-за слуг. Слуги в Лондоне, конечно, хорошие слуги, но то, как вы стараетесь не шокировать их чувствительные чувства, иногда делает свободнорожденного американца мятежным. Мне нравится думать, что я представляю интерес для моих собратьев, но очень неприятно постоянно чувствовать, что вы не должны разрушать иллюзии дворецкого или нарушать идеалы повара.
Пока мы ждали объявления об обеде, мы услышали, как подъехал экипаж и остановился, как нам показалось, у нашей двери. Мы вопросительно посмотрели друг на друга, а затем услышали, как отъехал экипаж, на полном ходу, я бы сказал, судя по шуму, который он произвел, и через минуту резко и быстро прозвенел звонок. Перкинс открыл дверь, и мы с Дейзи услышали, как в вестибюле что-то произнес женский голос, очень приятный и немного растягивающий слова. Я выглянул из-за занавесок и увидел мужчину и женщину, представительную пару, снимающих пальто и прихорашивающихся перед зеркалом в прихожей. Насколько я помню, я никогда не видел ни одного из них раньше, но по их общему виду я мог сказать, что они были настоящими, такими, каких Дейзи всегда культивировала и приглашала на ужин.
Я отступил назад и шепотом сказал ей:
– Кто-то пришел на ужин, а ты совсем забыла об этом.
Она покачала головой и прошептала в ответ:
– Я никого не приглашала на ужин, я уверена, что не приглашала.
– Ну, они здесь, независимо от того, звали мы их или нет, – прошипел я, – и ты не можешь их выгнать. Они ожидают, что их накормят.
– Кто они?
– Ты меня спрашиваешь?! Твоих друзей я никогда не видел.
– Ради бога, не удивляйся! Попробуй притвориться, что все в порядке.
Мы выстроились у камина и приготовили свои улыбки. Портьера была задернута, и Перкинс объявил:
– Майор и миссис Тэтчер.
Они с улыбкой вплыли в комнату, женщина впереди, шурша длинным блестящим черным платьем. Насколько мне было известно, я никогда раньше не видел никого из них. Женщина была очень хорошенькой; не в том смысле, в каком хороша Дейзи, с прекрасными чертами и идеальным цветом лица, но стройной, бледной и аристократичной. У нее были черные волосы с венком из красных цветов и самая белая шея, которую я когда-либо видел. Она, очевидно, думала, что с ней все в порядке, что касается ее самой, дома и обеда, потому что она была совершенно безмятежна и легка, как старая туфля. Мужчина позади нее был крупным, красивым, плотным парнем, только что вернулся из Индии, говорили они, и он выглядел именно так. Он был таким же унылым, как иногда бывает у этих мертвых отличных армейских парней; это сочетается с длинными усами и моноклем.
Краем глаза я посмотрел на Дейзи и по ее лицу понял, что она не помнит ни одного из них. Но она не собиралась пугаться никакой ситуации, которая могла выплеснуться из бассейна общества. С ней было так же легко, как и с ними. У нее была улыбка на лице, как у ребенка, и она говорила маленькие, мягкие, сладкие вещи, которые женщины говорят так же сладко и мягко, когда приветствуют старых друзей.
Что ж, все
