– Почему? Почему я должен его оставить после такого проступка?
– Не знаю, – признался я.
Стало тихо. Слышно было только, как плачет Тим. Взгляд у Джемрака погрустнел.
Балтер успел выйти в коридор, но снова выглянул из-за двери:
– Прибыл человек от мистера Фледжа.
Они приезжали отовсюду: из России, Вены, Парижа. Хитрые и ловкие. Джемрак выругался по-немецки:
– Что ему понадобилось на этот раз? Единорог? Гиппогриф?
Балтер прыснул.
– Где он?
– Во дворе. Слонят смотрит.
– Скажи, пусть подождет, – велел Джемрак и снова вздохнул.
Когда Балтер вышел, мистер Джемрак спустил меня с колена и встал, отряхнув брюки.
– Тим, – обратился он к моему напарнику, – вытри нос и перестань хныкать. Приведи себя в порядок и отправляйся в «Безмозглого матроса». Там ты расскажешь во всех подробностях о том, что ты наделал. Скажи им, что мастер Джаффи ни в чем не виноват и что он вечером вернется на работу. Скажи, что тебя прислал я и что я за Джаффи ручаюсь. Потом сразу беги обратно и приступай к работе.
Тим убежал.
Джемрак взял меня за руку и вывел во двор. «Один момент!» – крикнул он высокому худому господину, который стоял рядом со слонятами. Сбоку в заборе была дверца; хозяин отпер ее, и мы очутились в узком переулке с глухими кирпичными стенами по сторонам. На мостовой между булыжниками росли сорняки. Я видел, как другие дети ходят за руку со своими отцами, но сам еще ни разу не ходил так со взрослым мужчиной, и потому испытал особое чувство. Я даже толком не знал, как зовут моего отца. То ли Андре, то ли Тео – от матушки ничего было не добиться. Он был смуглокожий матрос со стеклянным глазом. В конце переулка стоял маленький дом. Дверь, покрытая облезлой коричневой краской, была нараспашку. Джемрак легонько стукнул в нее костяшками пальцев:
– Миссис Линвер! К вам пациент!
Вытирая о передник запотевшие очки, к нам вышла та самая женщина с испуганным лицом, которая стояла в толпе, в переднем ряду, когда Джемрак спас меня от тигра. Она скользнула по мне близоруким, невидящим взглядом, исполненным изумления и излишнего напряжения, затем водрузила очки себе на нос и пригляделась внимательнее.
– Это же тот самый мальчик, который был с тигром! – воскликнула она, опускаясь на одно колено и беря меня за плечи. Мистер Джемрак рассказал ей в подробностях о том, что произошло, и велел хорошенько накормить меня и отослать домой, чтобы я выспался. – Шкуру с него спущу! Вот мерзавец! – возмутилась женщина, узнав о проделках Тима.
Мистер Джемрак поспешил обратно в зверинец по заброшенному переулку, а миссис Линвер взяла меня за руку и отвела в комнату, где повсюду – на спинках стульев, на столе, на массивной решетке, подвешенной к потолку над открытым огнем, – было разложено и развешано только что выстиранное белье. В продавленном кресле у огня сидел бледный лысый господин плотного сложения и с рассеянной улыбкой строгал деревянную палочку. А еще там была маленькая девочка – та самая, что улыбнулась мне из толпы; она стояла у плиты с ложкой в руках и повернулась к нам, когда мы вошли. С ложки у нее что-то капало. И она опять улыбнулась. То была любовь не с первого, но со второго взгляда.
У девочки были прямые светлые волосы, чистое смышленое лицо и грязный передник, а на щеках играли ямочки.
– Ишбель, положи ему каши, – распорядилась мать. – Твой брат – ужасный, нехороший мальчик, – тонким, дрожащим голосом продолжала она, оттирая мне лицо и колени горячей тряпкой. – Понятно, почему старик так привязался к этому пареньку. – Хозяйка прополоскала тряпку. – Он так похож на бедняжку Антона. Упокой Господь его душу!
Светловолосая девочка расчистила для меня место на столе, и я заметил, что ногти у нее изгрызены, а пальцы кровоточат. Она поставила передо мной миску с овсянкой. Я сказал спасибо, и девочка присела в шутливом книксене, приподняв край темно-красной юбочки: «Пожалуйста!» – повернулась ко мне спиной и присела у ног лысого господина. Он был похож на Тима и на девочку – не хватало только обоих побрить налысо, надуть, как шарики, и лишить разума.
– Не слишком-то рассиживайся, юная леди, – пригрозила мать, но Ишбель оперлась на ноги отца, обхватила руками его колени, наклонила голову вбок и принялась рассматривать меня с нескрываемым любопытством.
В дверях показался Тим. Мать подскочила к нему и принялась кричать:
– Он тебя выгонит! Мерзкий ты мальчишка! Ты! Ты! Выгонит как пить дать! Ты всех нас погубишь!
Тим часто заморгал, подошел ко мне – я тем временем не уставал отправлять в рот овсянку, ложка за ложкой, – и протянул руку.
– Прости, Джаффи, – произнес он, не давая мне отвести взгляд. – Я очень виноват. Правда. Нехорошо получилось. Но работу ты не потерял. Я сходил в «Матроса» и все им рассказал.
Я встал, и мы молча пожали друг другу руки.
– Ничего страшного, – пробормотал я.
Настал полдень. Когда я вернулся, матушка спала. Мари-Лу и Бархотка тоже спали – из-за занавески доносились долгие мечтательные вздохи. Я забрался в постель, под бок к матушке, сжимая в руке подзорную трубу. Трубу, с которой Дэн Раймер объехал весь свет. Матушка не проснулась, но обняла меня, и высокий парусник унес меня по нарисованным волнам в долгий сладкий сон.
3
Мистер Джемрак любил детей. Ишбель и Тим были близнецы; они с самого раннего детства постоянно бегали к нему во двор смотреть на животных. Джемрака забавляли игры ребят, которые не раз получали от него мелкие монетки за разную поденную работу. Когда Тим нанялся к Джемраку по-настоящему, тот заставил его ходить в школу дважды в неделю и теперь проделал то же самое со мной. К одиннадцати годам я выучился читать и писать. Джемрак повторял, что мальчики, которые у него работают, должны уметь записать все, что нужно, и читать без запинки. Я оказался смышленым ребенком. Матушка удивлялась. «Да ты умница, Джаф», – говорила она, когда я читал вслух объявления, вывешенные у Морской часовни.
– «Большая ярмарка», «Туннель под Темзой», – не без хвастовства декламировал я, – «Мадам Зан-Зан предскажет будущее», «Кукольный театр Кринелли», «Невероятные братья Мариолетти», «Заклинатель змей, ходьба по углям, качели-лодки. Вход – 10 пенсов».
В день ярмарки Джемрак разрешил нам закончить работу пораньше и сунул мне с Тимом по паре монет, пока мы снимали рабочие башмаки, присев у сарая. Мы привели себя в порядок у водокачки, переоделись в чистое, пихая и толкая друг друга, стряхивая воду с волос и ковыряя в ушах, пока шли по переулку. Ишбель после обеда работала в «Солодильне» и выпила немного джина. Наверное, поэтому она была так раздражена. Во всяком случае, стоило нам войти в дом, Ишбель принялась кричать на Тима, как это не раз случалось:
– Ты до ухода должен был угля принести! – Она разливала половником суп, пар обжигал ей лицо. – Свинья ленивая!
– Рот закрой, женщина, – надменно произнес Тим. – Ты кого ленивой свиньей назвала? Да я с пяти утра дерьмо выгребал.
Миссис Линвер, казалось, была слегка не в себе. Глаза вылезли из орбит, а волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу.
– Молчать! – рявкнула она, заправляя своему толстому мужу слюнявчик за воротник. – Вы оба мне до смерти надоели! До смерти! – Мать Тима вытащила у мистера Линвера из пухлой ладони недоструганную русалку и швырнула ее в корзину поверх десятка уже законченных фигурок. Все время, когда мистер Линвер не ел, – то есть дни напролет – он с поразительным постоянством, точно заведенный, вырезал из дерева русалок, которых жена потом сбывала на улице, – женщин с бесформенными лицами, с гигантскими, похожими на груши грудями и закрученными рыбьими хвостами, на которых они могли сидеть. Когда-то мистер Линвер служил матросом и был недурен собой, хотя сейчас в это было трудно поверить. Ишбель вспоминала, как отец носился взад-вперед по переулку с Тимом на плечах и все они смеялись. Но в год, когда близнецам исполнилось по шесть лет, он вернулся из плавания лишенным рассудка: получил по голове рангоутом где-то неподалеку от островов Зеленого Мыса. Мистера Линвера никто не замечал. Он мало чем отличался от стула, на котором сидел. На меня тоже никто особенного внимания не обращал, так что я занял привычное место за столом и ждал, когда мне подадут еду. Ишбель метнула на стол две миски с супом и сделала это так резко, что немного коричневой жидкости пролилось на клеенку. Ей исполнилось уже двенадцать, и она все время дулась.
