Я выдернул настоящий сорняк! Я очень обрадовался. Схватил сразу два, дёрнул посильнее и вырвал две свёклы. Кругленькие… Для пюре, для младенцев.
— У свёклы листочки-то лапистые, — засмеялась Зойка. — Ты не садись — плохо видно. Ты согнись, как тётеньки. Быстрее и лучше видно. А то будешь, как черепаха Тортила, ползать.
— Без тебя знаю! — разозлился я. И чего она вечно учит?
Теперь я не дёргал лапистые листочки. Рвал одни сорняки, у которых листочки в стрелочку. Быстро рвал. Меня Зойка разозлила. Я решил показать ей, как работают по-настоящему. «Черепаха!» Сама она черепаха. Она-то полола не торопясь. Движения у неё были медленные. Разве так работают? Я, как метеор, пошёл вперёд. Только сорняки полетели в разные стороны. Я лучше всех работал. Я дальше всех ушёл вперёд. Я вообще, если захочу… Я так могу работать, что рот все от удивления откроют. Вот я какой!
— Молодой человек! Самый высокий! — окликнул кто-то меня сзади. Это вернулся бригадир в панамке, принёс ведро с водой. — Иди сюда!
Зойка продолжала не спеша пропалывать грядки, медленно продвигаясь вперёд. Её бригадир почему-то не позвал. Я так подумал, что он захотел похвалить меня.
— Так дело не пойдёт. Плохо! Вон девочка, — он показал на Иванову, — мастерица-умелица. Оставляешь после себя заросли бурьяна.
— Это пюре! — закричал я. — Сорняки я все уничтожил. У них листочки лапистые. Глядите, — и я выдернул свёклу, чтоб показать, что осталось на грядках лишь нужное растение, и, можете себе представить, в руке у меня оказалась ерунда какая-то… Совсем не полезное, сорняк.
— Сорняк не дурак, — засмеялся дядька в панамке. — Он тебя обманул, замаскировался.
Бригадир выдернул одну, вторую, третью, целую горсть вредной травы, похожей чем-то на свёклу.
— Давай-ка начинай сначала. Чтоб после не перепахивать.
И пришлось во второй раз начинать от дороги. Теперь я внимательно работал, знал, что к чему. Я хотел доказать, что лучше всех умею работать.
Но очень скоро заболела спина. И жарища наступила. И захотелось пить. Но я пересилил жажду.
Самым первым я дошёл до конца участка, перешёл на новые грядки, пошёл навстречу ребятам. Зойка, что удивительно, тоже кончила свои грядки и пошла за мной.
Хуже всех работал Борька. Он каждую вырванную травинку подносил к глазам, разглядывал через очки, потом вырывал ещё одну и тоже изучал.
В обед приехала повозка, привезли суп, картошку с мясом. Но есть не хотелось. Потом мы опять дёргали траву. Сколько её выросло! И откуда на земле столько вредных растений? Точно вся земля заросла вредной травой.
Я рвал, рвал. Я уже ничего не соображал. Потом Зойка догнала меня, перегнала, ушла далеко вперёд… Движения у неё по-прежнему были неторопливыми… Я пытался не отставать. Но не получалось! Видно, я не рассчитал свои силы.
Отвозили нас в Усмань на грузовой машине. Ребята сидели в кузове и молчали. Почему-то ребята не хотели со мной разговаривать, Почему-то они обиделись на меня.
Ещё одно решение
На стене библиотеки имени Крупской висела огромная стенгазета, называлась она «Они мешают нам жить».
Мимо шли люди на фабрику, шли на базар и в магазины и просто так шли, все смотрели на газету, а там были фотографии каких-то дядек и моя. Вот, оказывается, зачем меня сфотографировали дружинники. Под моим портретом были стихи. В них говорилось, что Коля Петренко — любитель полакомиться чужими фруктами и товарищей подбивает на подобные некрасивые поступки.
Кому понравится подобная клевета?
Я бы отодрал фотографию, но по улице шли люди. И у меня спина, руки, ноги и шея болели от вчерашней прополки. И настроение было плохим, и стало обидно, и я решил написать опровержение.
Я пошёл к дому Борьки: он председатель совета отряда, самый умный, в очках ходит, пусть пойдёт в библиотеку и расскажет, как было. Ещё неизвестно, кто кому мешает жить.
К Борьке меня не пустили. Вышла его тётя, погрозила пальцем и начала почему-то ругаться:
— Не пойдёт с тобой Боба больше никуда. Боба лежит больной: он лицо и плечи сжёг на солнце. Велика Федула… Не сманивай нашего Бобу неизвестно куда. Он физически слабый.
Это она про меня так: «Федула». Жалко, спина болела, а то бы я ей устроил концерт, я бы ей ответил, что их Боба белоручка, меньше всех сорной травы вырвал, вместо овчарки дворняжку воспитывает и всё такое прочее. Я промолчал.
Потом я пошёл к Зойке Ивановой. Зойки дома не оказалось.
Тогда я пошёл к Илюшке. Илюшка из дома не вышел…
Тогда я пошёл к двум братьям-близнецам Толе и Серёже. Они сидели во дворе в тени каштана, клеили модель вертолёта. Я с ними поздоровался, сказал, что день сегодня хороший, что не плохо бы собраться в поход вниз по реке, что теперь мы наверняка дойдём до цели.
— Когда ты, Колька, перестанешь врать? — вдруг спросили они.
— Я всегда правду говорю, — обиделся я. Я даже забыл рассказать им про стенгазету «Они мешают нам жить».
— Мы больше тебе не верим, — продолжали они. — И про деда ты придумал, и про Паньку придумал, и про зелёный горох выдумал… Всё наврал.
— Про горох Илюшка придумал, — возмутился я.
— Ты умеешь отпираться, знаем мы тебя!
— Ну, ладно! — сказал я. — Вот увидите! Вот увидите! Пожалеете! Я сам найду деда. Он мне одному будет рассказывать про гражданскую войну. Пожалеете!
Я ушёл от них к Ромке. Я засвистел по-щеглиному, такой у нас условный знак был. Ромка сразу вышел. Это настоящий друг, не то что близнецы. И мы залезли в штаб за сараем.
— Ребята забастовали, — объяснил я Ромке обстановку.
Ромка зачем-то достал японскую морскую карту, развернул её и начал изучать… Чего он в ней понимает? Там одни крючочки да закорючки вместо букв. И тут вдруг я сообразил, что нужно делать. Я предложил:
— Давай плот построим! И поплывём вниз по Усмани, будем смотреть; где увидим красную моторную лодку, значит, там дед и живёт. И Паньку выручим. Давай, а?
— На чём поплывём? — не сообразил Ромка.
— На плоту, как все.
— Где мы плот достанем?
— Построим, как все, — уговаривал я. — Я умею строить. Не веришь? — я не люблю, когда мне не верят. — Очень просто — строить плот. Не первый раз. Главное — достать строительные материалы, потом всё просто, вот увидишь. Пошли искать строительные материалы. Ребята нам ещё позавидуют, ещё пожалеют. Идём, Рома, идём.
Капризные бочки
Мы нашли верёвку, жердь, ведро смолы, старую тачку и две бочки за сараем. В них была вода, чтоб они не рассохлись.
— Давай бочки укатим, — предложил я. — Бочки будут вроде поплавков. Покатим их к протоке… Там никто их не найдёт. И плот там построим.
— В бочках вода, — ответил Ромка.
— Выльем.
— Крышек нет.
— Сделаем.
— Как?
— Просто.
— Как просто?
— Очень просто: возьмём фанеру со штаба, вырежем лобзиком круг, заделаем круг смолой… Чтоб не протекало. Получатся поплавки.
Катить бочки по двору мимо крыльца было нельзя: мама или Женька могли увидеть, поэтому мы покатили бочки тропкой, через овраг. Тропка постепенно расширялась в дорожку и спускалась по оврагу к реке.
Я катил бочку первым. Катилась она весело. Настроение у меня тоже было весёлым. Вот и спуск к реке. Я подумал, что теперь катить будет ещё веселее, но бочка как-то странно дёрнулась вперёд. Я успел её поймать, удержал, но она крутилась, вырывалась из рук.
— Стой! Стой! — закричал я. Просто так, бочке… Была она скользкая и тяжёлая.
— Стою! — отозвался Ромка.
— Я не тебе.
— Кому?
— Кому, кому… Никому, сам себе.
Некогда мне было с ним разговаривать, надо было что-то сообразить. Если идти сзади, то бочка вырвется, если забежать вперёд, можно будет придерживать её плечом и потихоньку спустить вниз. Но как забежать? Если отпустить, то она не будет ждать меня, она покатится вниз по тропке.
— Иди сюда! — позвал я Медведева. Он ничего не ответил.
— Оглох, что ли?
— Это ты мне?
— Кому же ещё?
— Я думал, что ты опять сам себе.
— Это я тот раз сам себе, теперь я тебе. Беги сюда!
Ромка бросил свою бочку, подбежал, зашёл спереди, подпер…
В это время на меня что-то наехало… Большое и мокрое.
— Эй, не толкайся! Не удержу! — закричал Ромка.
— Я и не толкаюсь. Твоя бочка на меня наехала, — объяснил я.
— Откати её, — попросил он.
Я обернулся, чтобы откатить, но Ромка закричал:
— Держи! Держи! Не удержу. Ой, держи!
— Держи, не держи! Как же тогда твою откатить?
— Ты её толкни ногой.
Я толкнул её ногой, но она опять накатилась и прижала меня, не продохнуть.
— Не могу больше, — послышался Ромкин голос.
Чего он не мог? Это я не мог стоять между двух бочек и молчать.
