Пожалуйста, пусть принц будет жив и здоров. Пусть он не подумает, что я предала его. Регент опередил меня, и я не смогла попасть во дворец.
Ваше высочество, я на вашей стороне. Пусть с вами будет всё хорошо.
Дома, чтобы не думать о том, что сегодня происходит во дворце и что сегодня может поменяться ход истории Ксесса, я занимаю себя делами по хозяйству.
Вначале я топлю печь. Точнее, вначале я вешаю в шкаф парадное платье и переодеваюсь в домашнюю одежду, потом иду во двор за дровами.
Эта необходимость топить печь, каждый день топить печь, если я хочу засыпать в тепле, приводит меня в отчаяние. Был бы я ещё мужчиной ‒ натаскать дров и даже наколоть дров, хотя дрова мне привозят из дворца, как и всем жителям придворцового квартала, не было бы проблемой. Но в этом теле мне так тяжело выходить из холодного дома на холодную улицу и так тяжело носить охапки дров обратно в дом! А после ‒ с помощью тяжёлого ножного пневматического насоса накачивать воду в бак, который будет нагреваться от печи, чтобы позже вечером я могла залезть в горячую ванну и немного расслабиться.
Было бы так здорово, если бы можно было попросить кого-то сходить за дровами и растопить печь. Но увы.
Зато можно заняться простыми физическими делами, а не о принце думать.
К моменту, когда в доме стало тепло, бак с водой наполнился и нагрелся достаточно, чтобы я могла наполнить ванну, стемнело. Последний штрих к тому, чтобы объявить вечер хоть сколько-нибудь приятным, насколько это возможно в текущих обстоятельствах, ‒ небольшой котелок жаркого из помоли с сезонными овощами. Во дворце праздник урожая ‒ и у меня тоже.
Как ничто не рассеивает мучительную тревогу лучше домашних дел, так ничто не вырывает из этих домашних дел лучше, чем стук в дверь ‒ особенно, когда я никого не жду.
Бесшумно кладу на блюдце лопаточку, которой я помешивала жаркое, и, затаив дыхание, подхожу сбоку к двери.
– Это я, – негромко говорит незнакомый голос.
Наверное, в любых других обстоятельствах открывать дверь на это было бы весьма сомнительным с точки зрения здравого смысла решением, но сейчас это может значить только одно.
Амрис.
Настоящий, любимый, родной – за этой дверью.
Хорошо, что изнутри замок открывается поворотом ручки – а то в спешке я бы не сразу попала ключом в замочную скважину.
Вот он.
Ого.
Амрис выбрал для временного воплощения человека любопытной наружности. И во внешности, и в движениях ‒ хочется сказать «повадках» ‒ много звериного. Глаза под острыми сдвинутыми бровями ‒ цепкие, как у хищной птицы. Бульдожья челюсть. Тело при этом ‒ небольшое, немного ниже меня ростом, подтянутое и юркое. Как у змеи.
Походная одежда, вся мятая. Штаны в грязи по пояс, как если бы он шёл по болоту и периодически проваливался в топь то одной ногой, то другой. Куртка по локоть в тех же пятнах.
Лицо, чёрное от усталости.
Взгляд, который останавливается, но не фокусируется на мне.
– Привет, – хрипло шепчет он и вваливается в комнату. Его шатает, он хватается за стол и удерживает равновесие. С плеча соскальзывает плотно набитый чем-то рюкзак.
– Ты в порядке? – только и могу отозваться я, тоже шёпотом. На ощупь закрываю дверь.
Амрис выпрямляется, оборачивается и тянется ко мне голодными губами.
Я невольно отстраняюсь.
Он склоняет голову на бок. Из-под усталости в его взгляде проглядывает недоумение.
– От тебя воняет, – развожу руками я. Амрис блекло усмехается и смеривает меня взглядом.
– И правда женщина. Я до последнего не верил, что ты пойдёшь в женское тело.
Пожимаю плечами. Амрис продолжает разглядывать меня. Наконец вздыхает.
– Спать. Я не спал четыре дня.
Он в моей постели?
Кажется, я не готова так сразу.
– Либо ты сначала моешься, либо ты спишь на полу.
Амрис тихо и удивлённо смеётся и покачивает головой. Чем дольше мы с ним, тем отчётливее я чувствую его под кожей тела, которое мне, честно говоря, не очень симпатично.
– Я согрела воды, раздевайся.
– Ого, ты даже в женском роде говоришь, – Амрис всё не сводит с меня глаз, и его немного покачивает.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Амрис, сядь.
Отодвигаю стул и сажаю его. Он едва на ногах стоит.
– Снимай сапоги, снимай одежду. Сейчас я проверю воду и вернусь.
Быстро прохожу в ванную комнату, прикрываю за собой дверь и опираюсь на неё спиной.
Почему я нервничаю?
Это же просто Амрис.
За дверью шуршание и шаги.
Окей, это не просто Амрис – это первый раз за очень долгое время, когда мы в разнополых телах одного биологического вида.
Когда мы оба – мужчины, всё очень просто. Когда я – женщина, это совсем другая и очень непростая химия.
Я нормально выгляжу?
То есть, если быть честной с собой, – вдруг я ему не понравлюсь?
Над этим потом можно будет изрядно поржать.
Вода. Я сказала, что я пошла проверить воду.
Вода нагрелась. Как раз, чтобы он мог помыться. Если он там не заснул стоя.
Нет, стоя он не заснул. Пока меня не было, он стянул и бросил на пол куртку, сел на стул и стянул свои грязные сапоги. Под ними оказались не менее грязные носки. Теперь сидит, тяжело опираясь локтями на колени и покачиваясь, как будто тяжело пьяный человек, забывший, что он делал и что делать дальше.
– Амрис.
Он поднимает мутный взгляд на меня.
– А, да. Мыться, иначе я буду спать на полу, – произносит он, вспомнив. И вздыхает, собираясь с силами, чтобы раздеться. Усмехается. – Я уже склоняюсь к тому, что пол меня устроит.
– Не говори глупостей.
Подхожу к нему и начинаю расстёгивать его рубашку. Амрис не помогает мне. Я не знаю, как он дошёл, но сейчас, когда он, видимо, добрался до своей цели, остатки сил стремительно покидают его.
Когда я добираюсь до нижней пуговицы его рубашки, наши лица – близко-близко. Касаюсь своей щекой – его щеки, холодной, грязной и колючей от щетины. Амрис тяжело подаётся навстречу.
Тихонько касаюсь губами уголка его губ. Когда я не шуршу тканью его рубашки, в этом доме не слышно других звуков. Только дыхание ‒ и жар на кончиках моих пальцев.
– От меня же воняет, – полувопросительно говорит он и искоса смотрит на меня.
– Да, – подтверждаю я.
– Вот и понимай этих женщин… – усмехается он.
– Держись за меня и вставай. Нет, подожди.
Отодвигаю его сапоги, чтобы он не споткнулся, стягиваю носки. А, ещё нужно полотенце подготовить. Быстро дохожу до спальни, достаю из бельевого шкафа полотенце и вешаю себе на плечо. И грелка. Я хотела грелку в постель. Где она? Амрис, правда, пришёл, но я всё равно хочу грелку. А, вот. Захватываю грелку и возвращаюсь к нему.
– Вот теперь пойдём. Держись за меня.
– Я так и не понял, почему ты так хочешь, чтобы я помылся, – с трудом говорит он.
Я не отвечаю. Поддерживая за плечи, веду в ванную.
В глубине комнаты ‒ душевая зона, и Амрис опирается на дальнюю стену, пока я помогаю ему избавиться от остатков одежды. Его начинает бить дрожь.
Открываю воду. Слишком горячая. Для грелки, кстати, сойдёт. Наполняю грелку и выбегаю из ванной, чтобы закинуть её в кровать. Когда возвращаюсь, Амрис крутит ручки, настраивая температуру воды.
‒ Дай я.
Он уступает мне место и присаживается на край ванны, ёжась. Вот, вот такая вода пойдёт.
‒ Опирайся руками на угол.
Амрис встаёт, как я ему говорю, и я снимаю головку душа с держателя и направляю широкую струю горячей воды на него.
Он расслабляется на глазах. Тело, в котором он присутствует, имеет свой привычный рисунок напряжений ‒ в спине, в плечах и руках, в ногах и в лице, ‒ но сейчас, когда в теле не его привычный обитатель, отражением душевных напряжений которого являются его телесные напряжения, а Амрис, Амрис приглашает тело расправиться, и оно с удовольствием отзывается на приглашение. Мне всё больше нравится то, что получается у них вместе.
Возможно, в Альдагоре он, что называется, держал лицо ‒ привычный рисунок напряжений, чтобы его узнавали, ‒ но здесь он может наконец расслабиться. Четыре дня без сна…
