В любом случае, уже поздно.
На пороге я медлю. Амрис должен был услышать мои приближающиеся шаги. Он за этой дверью.
Карна, смелее, заходи уже. Это твой дом.
Как ни странно, меня никто не встречает. Дом тёмен, остыл и кажется пустым. Не раздеваясь, делаю несколько шагов в сторону спальни ‒ он там. Лежит в той же позе, что и вчера, и утром. Тянусь к нему вниманием ‒ жив. Крепко спит.
Вздыхаю ‒ и с досадой, и с облегчением. Снимаю уличную одежду, записку на столе комкаю и засовываю в печь. Всё равно растапливать.
Амрис не просыпается, пока я зажигаю лампы, топлю печь, разогреваю вчерашнее жаркое и ужинаю. Не просыпается, когда складываю его высохшую одежду, нагреваю воду и опять принимаю ванну. Не просыпается он, и когда я ложусь рядом с ним и кладу в ноги грелку.
Я бы хотела, чтобы он меня обнял. Вместо этого я скольжу взглядом контуру его тела, надеясь, что он проснётся хотя бы завтра, и закрываю глаза.
Я просыпаюсь от его взгляда. Как тогда.
Середина ночи. Ещё не светает. Со стороны, на которую выходят окна спальни, нет уличного освещения, и в комнате едва угадываются очертания предметов.
Мы проснулись в какой-то совершенно мёртвый час, когда молчат петухи и собаки. Из звуков – его дыхание, моё дыхание, биение моего сердца, которое отдаётся в животе, в запястьях и щиколотках, и тело начинает разогреваться в волнении.
Я чувствителен к тонкому и в мужском контуре, но в женском контуре, замечаю я, моя чувствительность более чувственная и образная. Из мужского контура я бы вряд ли когда-нибудь сказал…
…что в темноте и тишине его взгляд ‒ это свет и звук.
О Амрис, я хотела бы, чтобы такая ночь была в нашей истории до того, как мы поняли, что взаимодействие в разнополых контурах – это плохая идея.
Поворачиваюсь к нему. Я не вижу черт его лица – угадывается только его силуэт, он подпирает поставленной на локоть рукой голову. И его взгляд.
Прикосновение. На ощупь он проводит пальцами по моей щеке и пряди волос. Едва касается.
Я не знаю, чего я хочу больше: чтобы он продолжал и никогда не останавливался – или прекратил и стёр это из моей памяти.
Амрис убирает руку.
Возможно, он чувствует что-то. Не удивлюсь, если в этой тишине мои мысли звучат так громко, как если бы я говорила вслух.
Амрис прочищает горло.
– Где здесь найти воды? – спрашивает он шёпотом.
– Если холодной, то в кувшине на тумбочке у изголовья, если горячей, то в баке. Правда, она уже чуть тёплая, наверное.
Я рада говорить о простых вещах. Не думать о нас.
А, кстати.
– Ты голоден?
Он перебирается через меня и слезает с кровати.
– Угу. До тебя.
Ну зачем он это делает. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы ответить как ни в чём не бывало.
– Там на столе есть тарелка с печеньем с семечками. Его можно пожевать. За остальным нужно будет лезть в погреб.
– Игнорируешь? – спрашивает через плечо Амрис.
– Не верю.
Амрис останавливается на полпути к кухне и несколько мгновений стоит молча. Я сжимаюсь внутренне, боясь, что я опять всё испортила.
Лучше бы он не приходил.
Нет, конечно же. Лучше, что он пришёл.
Что мне досталось его присутствия.
Амрис вновь приходит в движение. Открывает-закрывает дверь ванной, шуршит на кухне, хрустит печеньем.
Возвращается.
Садится на край кровати, рядом со мной. Я выпрямляюсь, лёжа на спине, пытаюсь успокоить волнующееся в его близости тело, закрываю глаза и слушаю его рядом. Вот он нащупывает кувшин и стакан, наливает, залпом выпивает. Наливает второй стакан, ставит обратно.
И смотрит на меня.
Не смотри. Лучше уходи. Лучше, чтобы меня не было в твоей жизни. Я не вынесу, если ты опять уйдёшь.
И так далее. Мне знаком этот монолог-к-Амрису из женского контура. Единственный известный мне способ прервать нарастающую с каждым порочным кругом его невыносимость и безысходность ‒ мужской контур.
– Так вот, – негромко говорит Амрис, и я возвращаюсь из мучительных размышлений в темноту, наполненную звуком, теплом и запахом его присутствия.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Амрис приподнимает мой край одеяла – и вот он на мне. Ладони и предплечья он просовывает поверх моих рук под мою спину, его колени и стопы крепко держат снаружи мои. Его ладони и стопы холодные оттого, что он босиком ходил по полу и держал стакан с водой, но через пижаму я чувствую жар его тела.
Его лицо близко-близко.
Я не могу пошевелиться.
Что это?
Он так обычно ведёт себя с женщинами? Не спорю, возбуждает. В моём случае в этом-то вся и проблема.
Это привычки этого тела? Удерживать в подчинении, задавать жёсткие рамки, держать своим?
Или Амрис делает так сейчас специально для меня?
Он набирает воздуха для того, чтобы что-то сказать, и я чувствую, как моё тело невольно двигается в ритме его дыхания.
‒ Карна, я хочу прояснить один момент. То ли ты невольно накинула на меня телепатическое поле, то ли кольца вблизи так работают, то ли я в этом мире неожиданно хороший телепат, то ли это тело хорошо настроено на телепатию ‒ так или иначе, я услышал во сне фрагмент твоего внутреннего рассуждения и понял из него, что по непостижимой для меня причине из женского контура ты сомневаешься и не знаешь, как я к тебе отношусь. Этот фрагмент я предлагаю занести в золотые анналы того, над чем мы будем ржать до Второго пришествия и, дай бог, после него, но сейчас я хочу сэкономить время и сделать этот момент очень-очень ясным.
Амрис выдерживает паузу.
‒ Ты для меня – желанна. Запиши это, пожалуйста, куда-нибудь себе на подкорку, чтобы у тебя в архивах памяти был факт, что Амрис сказал, что ты для него желанна. Ты была желанна тогда, ты желанна сейчас, и, насколько мне хватает моей способности видеть, что будет происходить в будущем, ты будешь для меня желанна впредь.
Он умолкает и даёт мне место что-то сказать.
Я могу сказать только одно.
‒ Тогда почему ты ушёл тогда ‒ к ней?
Несколько мгновений Амрис молчит.
‒ Я ушёл не потому, что я не хотел быть с тобой. Мы просто не смогли тогда построить нормально работающую систему. Мы пробовали это первый раз, и получилось глупо и больно. Я вышел из взаимодействия, чтобы… на тот момент прекратить увеличивать количество глупостей и боли, поисследовать что-то про себя и мир и потом, наверное, уже в другом воплощении, пробовать изменить подход.
‒ Ты ушёл к Рэй-Йи.
Амрис вдыхает и выдыхает.
‒ Да.
‒ У вас с ней получилось.
‒ Да.
Я хочу отвернуться от него, прижать колени к груди и поплакать, но Амрис предчувствует это, крепче сжимает своё объятие, и я ничего не могу поделать, кроме того, чтобы отвернуть голову.
‒ Не убегай от меня, пожалуйста, ‒ шепчет он мне на ухо.
Делаю медленный вдох и медленный выдох и поворачиваюсь к нему.
‒ Мы потом вообще разошлись на долгое время, и я на некоторое время перестал быть личностью.
‒ Почему это стало для тебя такой большой раной? ‒ едва слышно спрашивает он.
На этот раз преуспеваю в том, чтобы высвободиться из его хватки, и отодвинуться в угол кровати ‒ туда, где спал он, ‒ так, чтобы мы не касались друг друга, чтобы я могла передохнуть от интенсивности взаимодействия с ним. Говоришь, поднаторел в телепатии? У меня нет сил говорить. Если хочешь – посмотри.
Я давно не слышал, чтобы Амрис ругался ‒ особенно, когда он разглядывает что-то в моих архивах памяти. Тем не менее, это тот случай.
‒ Карна, я правильно понимаю, что на моменте моего ухода ты решила, что мне плохо с тобой, если ты женщина, поэтому вслед за этим ты решила больше не быть женщиной рядом со мной, раз выходит такая катастрофа, а быть мужчиной?
Это звучит так стройно и неожиданно… что похоже на правду. Я разворачиваюсь к нему ‒ изумлённо.
Амрис беззвучно хохочет, закрыв лицо ладонями.
Робко присоединяюсь к нему. Его слова подействовали на охвативший меня морок старых переживаний ‒ как горячий душ на остатки сна.
