Рассказ второй. Срыв
Бывая за границей, Ханжонков внимательно изучал тонкости производства картин, все больше склоняясь к мысли о собственном киноателье. Тут у него был реальный конкурент — Александр Дранков. Выходец из провинциальной еврейской семьи, бойкий и даровитый фотограф, придворный хроникер, удачливый делец, именно он стал первым в России создателем собственной студии и первым выпустил на экраны русский игровой фильм — знаменитую «Понизовую вольницу».
Буквально вслед за ним Ханжонков, у которого к этому моменту появились свободные деньги, создает свой т/д (торговый дом), обзаводится своим режиссером и в том же 1908 году выпускает сразу три ленты — все игровые: «Русская свадьба ХVI столетия», «Выбор царской невесты» и самую громкую — «Песнь про купца Калашникова». Вот об этой последней ленте наш рассказ…
Снимались все эти картины в декорациях — что было одной из главных тогдашних новаций в России. Для этого были использованы театральные декорации Введенского Народного дома (о нем мы еще расскажем) и здесь же нашлись исполнители главных ролей. Кулачный бой — главная сцена фильма — был снят, как и все прочие сцены, за один день (до начала спектакля в Введенском театре). Сам бой снимался на фоне декорации Москвы-реки и Кремлевской стены. Эта съемка была отлично организована Ханжонковым. Все было учтено и заранее определено. К общему освещению были добавлены еще четыре юпитера, поле действия героев размечено белыми брусками. Актеров, как всегда, строго-настрого предупредили ни в коем случае не смотреть на съемочный аппарат… Так были отсняты необходимые 200 метров.
Теперь дело стояло за напечатанием нужного числа позитивов. А это требовало, исходя из небывалого количества заказов, не меньше месяца непрерывной и даже сверхурочной работы. Промедление грозило «срывом». Это расхожее выражение в кинематографической среде означало, что, услышав о скором выходе какой-то картины, конкурент-продюсер срочно выпускал на экран свою картину под тем же названием — непременно схожую по сюжету — и таким нехитрым способом срывал (убивал) будущий успех чужой картины. Бороться с этим было почти невозможно. Как назло, у Ханжонкова слабым местом была именно лаборатория — больше 80–90 метров в сутки она выдавать не могла. Естественно, он по возможности старался засекретить съемки «Калашникова», придерживал рекламу, но слух все же разлетелся, и в дело нахально вступил не кто иной, как Дранков.
Когда лаборатория Ханжонкова приступила к печатанию, сам хозяин находился в Турине — там находилась фирма, с которой он сотрудничал. Там его и настигла телеграмма: «Дранков снимает купца Калашникова. Что делать?» Ханжонков изменился в лице: полтора года, с самого начала своего поприща, он кропотливо стремился к успеху, к законному торжеству, и вот… Было отчего расстроиться!
Его потерянный вид был сразу замечен владельцем итальянской фирмы, который участливо стал расспрашивать: не случилось ли дома какого несчастья? Ханжонков рассказал о коварстве конкурента, и владелец фирмы тут же предложил безвозмездно воспользоваться его помощью: напечатать сотню экземпляров в его лаборатории не составляло труда. Тут же Ханжонков отбил телеграмму в Москву: «Экстренно шлите негатив! Заготовляйте надписи!» На третий день он получил посылку, а на пятый уже возвращался в Москву. Двадцать тысяч метров были изготовлены за два (!) вечера сверхурочной работы. А наутро, по возвращении, железнодорожные проводники за небольшую плату повезли «Калашниковых» во все концы России.
Такая рекордная скорость не позволила Дранкову продать ни единого экземпляра своего «Калашникова». Он прогорел. После того, как картина Ханжонкова с небывалым успехом прокатилась по всем «иллюзионам» в столице и других приметных городах, ее с разрешения градоначальника решили показать на праздничных гуляньях Масленой недели в самом большом зале столицы, вмещающем несколько тысяч человек — в городском манеже на Моховой.
К этому показу Ханжонков и его сотрудники подготовились особо. Ханжонков лично попросил директора Московской консерватории Ипполитова-Иванова сочинить музыку к фильму. «Песнь про купца Калашникова» шла, упрежденная увертюрой, в сопровождении духового оркестра и хора певчих и завершалась апофеозным музыкальным финалом, звучащим еще несколько минут после окончания ленты.
Это был триумф. Тем более значительный, что тогдашний кинематограф, как известно, считался делом несерьезным и вообще малоуважаемым. А с Дранковым Ханжонков в конце концов помирился. Дранков был в меру циничен и благодушен и первый при встрече протянул сопернику руку. Широко улыбаясь, сказал: «На этот раз вы выиграли, в другой выиграю я, такая у нас жизнь! Дело-то наше, что ни скажите, веселое». И эта реплика была правдой, на все времена. Кино — дело веселое!
Рассказ третий. Поклеп
Начну опять же издалека. В Москве, в знаменитом Лаврушинском переулке, в доме 17, где я родился и где, разумеется, знал практически всех моих сверстников, был особенно дружелюбный из подъездов — второй: как я уже говорил, там жили большинство моих друзей и подруг. Там обитала и семья известного в те времена писателя Льва Вениаминыча Никулина — тихого, скромного и приветливого человека.
Я был дружен с этим семейством и в разное время пролистал (почти прочитал) скучноватую книгу рассказов его главы под названием «Высшая мера» и еще более скучный роман «России верные сыны» (за который автор получил Сталинскую премию третьей степени). Других его сочинений я читать не захотел. Но время прошло, я стал студентом и по совету приятеля начал читать иное его творение — популярный роман «Мертвая зыбь» (ставший основой еще более популярного четырехсерийного телефильма «Операция „Трест“»). А я как раз в это время крепко сдружился не с кем иным, как самим Василием Витальевичем Шульгиным — что, конечно, с этим никулинским чтивом было никак не совместимо. Хотя каюсь, с моими близняшками я дружить продолжал, что было, признаюсь, в известном смысле крайне лицемерно. Тем более что я, как назло, стал зачем-то машинально читать или бегло проглядывать многочисленные опусы моего соседа, где постоянно натыкался на густейшую историческую ложь.
Порой было такое ощущение, что он, в царское время эпигонски сочинявший безобидные сценарии, стихи, рецензии, теперь страстно захотел загладить это свое прошлое. Я сразу вспомнил хлесткую реплику Виктора Ардова, адресованную именно Льву Вениаминычу Никулину, которого он хорошо знал и одно время даже с ним дружил: «Это — ужаснувшийся».
И вот почти тогда же в его библиотеке я случайно наткнулся в старом журнале «Советский экран» (№ 38 за 1925 год) на статью, а лучше сказать на вранье молодого Льва Вениаминыча. Вранье называлось помпезно: «КАК ОНИ
