примет. Другие, подобно таким актерам, как Аста Нильсен, Макс Линдер, Мак Сеннет, Дуглас Фэрбенкс, Мэри Пикфорд, или фирмам типа «Гомон», «Пате» и др., оставили четкий след в памяти современников.
Но главными российскими именами по этой части стали трое: Ханжонков, Дранков и, пожалуй, очень приметный в первых годах урожденный немец Пауль (по-русски Павел Густавович) Тиман, самостоятельная кинобиография которого началась в 1909 году. Он создал популярнейший и едва ли не самый, так сказать, интеллигентный в тогдашнем кинематографе «сериал» под названием «Русская золотая серия».
Их уникальный вклад в это новое деяние — несколько сотен (если не тысяч) разных кинолент — навсегда останется в нашей памяти. Останется как весомый и самобытный вклад русского кинематографа в мировой.
Гончаров и Гончарова
Что они ощущали, о чем думали эти первооткрыватели горизонтов русского кинематографа? Похоже, что ничего такого ошеломительного, круговоротного, сверхсенсационного. Для них это был просто новый аттракцион, нечто вроде общеизвестного ярмарочного балагана. Ясное дело: чудной, заманчивый, возможно, весьма выгодный — почему же не попробовать! Вон французы да немцы с итальянцами уже который год толпы собирают, а мы что, хуже? Пора и нам рискнуть… Конечно, по первопутку всегда рискованно. Но смелость города берет!
И что другое могла ощущать Шурочка (Александра Васильевна) Гончарова, молоденькая актриса Введенского Народного дома, дочка одного из актеров этой небезызвестной, хотя и скромной театральной труппы? Симпатичная, даровитая, порядочная, не без легкой смазливости. Думаю, что ощущать значимость «чуда ХХ века» — и то смутно, — она начала лишь с того момента, как приобщилась к нему, то есть с 1908 года, а до этого синематограф был для нее сферой далекой и чуждой.
Эта мысль — привлечь к киносъемкам профессиональных актеров — пришла в голову Александру Ханжонкову, когда он, уже набивший руку на производстве хроник, вздумал заняться постановкой сюжетных русских картин. (Сюжетных — то есть игровых, так сказать, художественных.) Тем более что один русский сюжетный фильм уже был и оказался весьма успешным. Увы, Ханжонкова опередил конкурент — все тот же предприимчивый (и жуликоватый) Александр Дранков, а идею — точнее, сценарий «Понизовой вольницы» — ему подбросил сочинитель и фактически автор сюжета этой первой русской игровой киноленты. Звали его Василий Михайлович Гончаров.
Между прочим, именно Гончаров «подправил» легший в основу фильма сюжет песни «Из-за острова на стрежень», которую сочинил в 1870-е годы поэт и фольклорист Дмитрий Садовников. Зачем подправил? Наверно, затем, чтобы ярче обрисовать характер героя, показать его мужскую ревность и, так сказать, подчеркнуть значимость — а то в песне он выглядит слишком уж сомневающимся и зависимым от своих казаков. По идее Гончарова, один из приближенных Разина, чтобы убедить его избавиться от княжны, сочинил от ее лица фальшивое любовное послание к некоему принцу Гассану. И правда, без этой фальшивки убиение невинной девушки выглядит как-то совсем негуманно…
Гончаров был уникальной личностью — воистину исторической! Его образ в иронико-поэтической форме выглядел так:
Господь, вселенную создав, Навоз и глину замесил. Был день шестой, был крут состав, Немало Бог потратил сил. Из смеси сделан был Адам — Достойный сын священных рук Был жизнерадостен, упрям, Был строен, весел и упруг. Добра и Зла запретный плод Прекрасной смеси гибкость дал. С тех пор хранит адамов род Зачатки тех святых начал!.. Добро и Зло смешались в нем, В нем глина смешана с говном. Поэт, коль создан твой герой Из добродетели единой, Размокнет в дождь он, треснет в зной, Подобно идолу из глины. Поэт, героя ты обрек, Коль божьим средством пренебрег!
Гончаров как раз и был таким героем — именно таким «божьим наказанием»… Родившись в 1861 году, довольно долгое время он пребывал в скромных железнодорожных чиновниках. Был не чужд сочинительства. Пописывал то небольшие рассказики, то пьески для театра — комедии из железнодорожной жизни. Их брали редко и не совсем охотно. Какой-то малоизвестный провинциальный театрик, кажется, разыграл две или даже три из них. Таким путем он приобщился к театру и к театральному делу. Видимо, он был не без способностей — и, чувствуя это, провозгласил себя большим режиссером. Загордился. Стал обидчивым, а подчас даже склочным. Мнения доброхотов и так называемых профессионалов игнорировал. Внезапная смерть жены и одиночество усугубили его нервический нрав.
Однажды, прикатив зачем-то в Париж, он впервые увидел кинематограф и заболел им. Навсегда. Захотел писать и снимать для кино. Сочинил сценарий — ту самую «Понизовую вольницу». Сей опус он всучил Дранкову, рассчитывая, что сам и снимет фильм. Но Дранкову, страстному дельцу, а подчас просто халтурщику, режиссер был без надобности — он сам справился с этой эффектной «пробой пера». И «Вольница», оказавшаяся первым русским фильмом, прогремела, как говорится, на всю Ивановскую.
Да, Гончаров страдал нездоровым упрямством и капризными припадками (от которых, к счастью, быстро отходил), и впечатление, которое он старался производить на окружающих — всезнающего и всемогущего мэтра — оправдывалось далеко не всегда. В нем, родившемся в Воронеже, было много провинциального апломба и даже прямой хлестаковщины, но надо признать: все это искупалось фанатичной преданностью делу… говоря попросту — энтузиазмом. Он насмерть поссорился с Дранковым. Затем так же разругался с Паулем Тиманом, другим заметным пионером русского кино. И наконец…
«Ко мне в кабинет, — вспоминает Ханжонков, — вошел человек среднего роста и средних лет в сером поношенном, но тщательно разглаженном костюме, с гладко выбритой головой. На его закрученных усах и бородке „клинушком“ виднелась уже проседь. „Первый русский режиссер исторических картин для синематографа!“ — отрекомендовался он, причем с трудом выговаривая букву „р“, и разложил кучу визитных карточек с приписками от самых известных и влиятельных персонажей. Трудно было без улыбки слышать его детские (хоть отчасти и справедливые)
