Уже стемнело, когда мы снова перешли проселок, возвращаясь на луг, к нашему фургону. В фургоне Гауера не горел свет. Я посмотрела, как там наши лошади, прежде чем войти. Старый гунтер лег поспать, хотелось надеяться, что утром он сможет подняться. Если не сможет, па озвереет. Он рассчитывал продать его, чтобы купить лошадь, которую присмотрел в одном балагане на ярмарке. А мертвый конь барышей не принесет, даже если мясники и выдадут его за говядину.
Мы уже спали, когда фургон накренился и он ввалился в дверь. Займа не шевельнулась. Она лежала на своей койке, храпя, как солдат, так и завалилась спать во всем нарядном. Я заметила у нее на шее новое позолоченное ожерелье и догадалась, что она не теряла времени даром, пока па напивался. Фургон качало, как корабль в бурном море, когда па, спотыкаясь, прошел внутрь, а потом подпрыгнул, словно лошадь на рысях, попытавшись забраться на Займу, как был, пьяный. Я услышала, как давится под одеялом от смеха Дэнди, пока он ругался и проклинал эль, но мне было не смешно. Я отвернулась к знакомой стене в пятнах и стала думать о желтой, как песчаник, лошади среди высоких стройных деревьев парка и о жеребце, белом, как морская пена, бегущем ко мне рысцой по дорожке, где я ждала его в зеленой, как трава, амазонке, из-под которой виднелась чистейшая полотняная нижняя юбка.
Па утром поплатился за свое пьянство, но Займа поплатилась еще хуже. Он увидел позолоченное ожерелье и потребовал деньги, которые ей заплатили. Она клялась, что у нее был всего один мужчина и заплатили ей только шиллинг, но па ей не поверил и стал ее избивать ее же башмаком. Мы с Дэнди поспешно спрятались под колесами фургона, от греха подальше. Дэнди задержалась взять младенца, чтобы спрятать его в безопасном месте с нами, и получила за труды затрещину. Дэнди жалела бедняжку, все время боялась, что Займа в гневе швырнет ребенком в па.
Мы сидели под фургоном, слушая ругань и грохот бьющейся посуды у нас над головами, когда я заметила, что Роберт Гауер вышел на крыльцо своего фургона с чашкой чая в руке и трубкой во рту.
Он кивнул нам, здороваясь, словно не слышал ударов и крика из нашего фургона, и сел на солнышке, попыхивая трубкой. Джек вышел и уселся рядом с отцом, но мы обе остались в укрытии. Если па все еще злился, он не мог бы нас достать под фургоном, разве что потыкал бы в нас рукоятью кнута. Мы ставили на то, что он не станет нагибаться, пока в голове у него все еще гудит пиво. Наверху стало тише, хотя Займа начала громко всхлипывать. Потом она замолчала. Мы с Дэнди сидели тихо, не зная, миновала ли буря, но Роберт Гауер подошел к нашему фургону и позвал: «Джо Кокс?» – остановившись в трех шагах от оглоблей.
Па вышел, мы почувствовали, как качнулся над нашими головами фургон, и я представила, как па трет заплывшие глаза и щурится от света.
– Опять ты, – безучастно сказал он. – Я думал, тебе не нужен мой прекрасный гунтер.
Он зевнул и сплюнул в сторону от фургона.
– Хочешь купить нашего миленького пони? Он бы неплохо смотрелся в твоем представлении. Да и гунтер пока еще продается.
Прекрасный гунтер по-прежнему лежал, и мне все больше казалось, что он не встанет. Па его не видел, он смотрел в лицо Роберту Гауеру.
– Пони меня бы заинтересовал, если сможешь его объездить к концу недели, – сказал Роберт Гауер. – Я смотрел, как твоя девчонка с ним работает. Сомневаюсь, что она справится.
Па снова сплюнул.
– Ленивое отродье, – пренебрежительно сказал он. – И она, и сестрица ее никудышная. Даже не родня мне, а сидят на моей шее.
Он повысил голос.
– А жена у меня шлюха и воровка! – сказал он громче. – Навязала мне свою чертову девчонку-ублюдка.
Роберт Гауер кивнул. Рукава его белой рубашки колыхались в чистом утреннем воздухе.
– Многовато ртов тебе приходится кормить, – с сочувствием сказал он. – Никто не сможет содержать семью в пять человек и иметь хороший доход.
Па тяжело сел на ступеньку фургона.
– Чистая правда, – сказал он. – Две никчемные девчонки, никчемная шлюха и никчемный младенец.
– А чего не отправишь их работать? – предложил Роберт. – Девушки всегда найдут, чем себя прокормить.
– Как только смогу, – заверил па. – Я нигде не задерживался достаточно долго, чтобы найти им работу, и я пообещал их покойной матери, что не выкину их из ее фургона. Но как только я их устрою… сразу на выход.
– Я бы взял ту, что поменьше, – небрежно произнес Роберт Гауер. – Как ее? Мэрри… как там? Пусть бы работала с моими лошадьми. Толку от нее в объездке лошадей крупнее пони не будет, помощи немного. Но я бы тебя мог от нее избавить.
Потрескавшиеся босые ноги па появились у колес фургона, за которыми мы прятались. Он соскочил со ступеньки и подошел к сверкающим сапогам Роберта Гауера.
– Ты заберешь Меридон? – недоверчиво спросил он. – Возьмешь ее к себе работать?
– Могу, – сказал Гауер. – Если договоримся насчет пони.
Повисла тишина.
– Нет, – неожиданно мягким голосом сказал па. – Я не могу ее отдать. Я обещал ее матери, понимаешь? Не могу просто отпустить ее, если не буду уверен, что она попадет в хорошее место, где ей будут платить.
– Как хочешь, – сказал Роберт Гауер, и я увидела, как удаляются его блестящие черные сапоги.
Они и трех шагов не сделали, когда за ними засеменили грязные ноги па.
– Если бы ты выдал ее жалованье вперед – мне выдал, – я бы подумал, – сказал он. – Потолковал бы с ней. Она девка смышленая, разумная. С лошадьми управляется отлично. Всех моих учит. Она же цыганка, понимаешь, может вышептать лошадь с луга. Я без нее никуда! Она объездит этого пони так, что его можно будет ставить под седло, за неделю. Сам увидишь. В твоем деле такая пригодится, как пить дать.
– Да этих девчонок – десяток на пенни, – сказал Роберт Гауер. – Она мне в убыток будет сперва, где-то с год. Я бы лучше ученика взял, чтобы его родители мне заплатили. Если б ты отдал мне пони за хорошую цену, я бы избавил тебя от этой, как бишь ее. У меня большой фургон, помощник нужен. Но кругом полно толковых ребят, которые мне больше подойдут.
– Так пони-то отличный, – внезапно сказал па. – Я за него хотел хорошие деньги взять.
– Это сколько? – спросил Роберт Гауер.
– Два фунта, – ответил па, пытаясь выбить прибыль, в четыре раза превосходящую то, что он отдал за лошадь.
– Гинея, – тут же сказал Роберт Гауер.
– Фунт двенадцать шиллингов и Меридон, – ответил па.
Голос у него был настойчивый.
– По рукам! – быстро согласился Роберт Гауер.
Я понимала, что па отдает пони слишком дешево. Потом ахнула, осознав, что он и меня отдал по дешевке и, с какого бы похмелья он ни был, я должна была участвовать в сделке.
