Наверное, где-то я нагрешила перед тримудрой Богиней, потому что комнату заполняет едкая тишина, а затем в ней раздается ехидное:
— Так-так-так…
Я закрываю глаза. Всё, финиш. Приехали.
— Нейт, да? — уточняю, хоть и без того знаю, что да — Нейт. Небось, ещё самолично известил. Вряд ли это совпадение.
— Мисс Локуэл, я у вас что вчера спрашивал?
Молчу. Наверное, молчание — лучший выбор: ни к чему устраивать вечер откровенности при свидетелях. И Максвелл это понимает, выбирая единственный путь — тоже молчать. Он молчит и с каждым мгновением я всё больше тухну, чувствуя, как внутри меня завязывается в узел всё прекрасное, доброе и вечное. Наконец, тишина достигает пика и, словно снежный ком, катится на спад. Меня сгребают с кресла, накидывают на плечи шубу и, подхватив на руки, выносят из гостиной.
— Хорошего дня! — желает Риндан Нейту, толкая ногой дверь, а я возмущенно распахиваю глаза, глядя, как ухмыляется последний.
Ах ты…
Я не успеваю додумать — ловко взобравшись по лестнице, Максвелл проносит меня по дорожке. Я вяло дергаюсь, понимая — не отпустит. Поэтому посадку в дилижанс, уже ставшую привычной, воспринимаю как должное. Захлопнув за нами дверь, Риндан, однако, не спешит занять место напротив — он усаживается рядом, притягивая меня к себе. Близость мужчины дает о себе знать моментально: низ живота заполняется предвкушающей болью, а я прикусываю губу, изо всех сил стараясь не застонать. Что он себе вообще позволяет?
Ответ приходит быстро — достав из кармана плаща металлическую флягу, Риндан откручивает крышку и спустя миг по салону плывет тяжелый запах виски.
— Пей! — фляга оказывается у меня под носом и я морщусь: алкоголь в моём организме — редкий гость. Но спорить сейчас — себе дороже, поэтому послушно подношу емкость ко рту. Первый глоток обжигает гортань похлеще зелья, на втором я морщусь и пытаюсь отдать флягу обратно.
— Ещё! — требует Максвелл и я делаю ещё три глотка. После этого инквизитор, видимо, считает количество жидкости достаточным, забирает посудину и прячет в карман, а я затихаю, понимая, что только что произошло.
Алкоголь — всегда последняя инстанция. Именно поэтому мы так его избегаем, если резерв полон больше, чем на две трети.
А значит, теперь никаких зелий.
Мы едем в тишине. Наблюдая, как мимо проносится заснеженный лес, я думаю о неважном. Снегопад уже утих и воздух прозрачен, как стекло. Наверняка завтра будут заморозки — а учитывая зайцев, яблони нужно укрыть уже на этой неделе. Да и дорожки бы расчистить… вон, даже Максвелл заметил.
Я осторожно кошусь на мужчину, но он, кажется, даже не замечает моего взгляда. Cмотрит в стену и кажется занятым своими мыслями. Пальцы, затянутые в черную кожу форменных перчаток, постукивают по ноге.
Вновь отворачиваюсь. Хотела бы я знать, что у него на уме — но сканировать пространство сейчас точно не решусь. Да и эмпатия у него на два уровня выше — сомневаюсь, что смогу что-то узнать.
Да и нужно ли?
Наконец мы тормозим у дома. Все так же, не говоря ни слова, мужчина распахивает дверь и подает мне руку. Пока я стою рядом, расплачивается с извозчиком и, открыв калитку, заводит меня внутрь. Он по прежнему молчит — молчит, пока мы идем по тропинке, молчит, когда мы заходим в дом. И лишь сняв с меня шубу и сбросив свое пальто, всё же подаёт голос:
— Итак…
Его тон не сулит ничего хорошего и я сжимаюсь в комок, предвкушая не очень приятные разборки.
— Мисс Локуэл, как давно в вашу прелестную головку пришла мысль о том, что врать инквизитору шестой степени эмпатии — это нормально?
Я смотрю на мужчину. На его форму, на прищуренные глаза, на плотно сжатые губы — и внезапно ловлю себя на мысли, что пить мне явно не следовало.
— Мистер Максвелл, — официальное обращение дается просто, — согласно протоколу я не имею права лгать вам только при исполнении. Этот пункт не затрагивает сферу частной жизни.
Я хочу в подтверждении своих слов набросить на себя завесу отрицания, но в ситуацию вмешивается здравый смысл, напоминая, что это будет уже слишком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Но Риндана, кажется, не интересуют мои оправдания. Пробежав взглядом по моим сжатым в кулаки ладоням, он криво ухмыляется и постукивает пальцами по стене. Прямо как в экипаже.
Тук-тук-тук…
— И давно у вас не было мужчины?
Наверное, именно в этот момент я понимаю — да, лгать явно не следовало.
— Два месяца, — и сглатываю пересохшим ртом: видимо, придется сообщать полную правду, — два с лишним. Десять недель.
— Два с половиной, — констатирует инквизитор, уже подхватывая меня на руки.
Целует он меня уже в спальне — не столько целует, сколько обозначает это действие, прикоснувшись своими губами к моим. Но я подаюсь к нему сразу, лихорадочно отвечая. Во рту будто пожар и срочно требуется утолить жажду. Мне даже прелюдии не надо — я вспыхиваю сразу, как спичка. Прижимаюсь к его горячему телу, чувствую физиологическую реакцию его организма на меня. Это в какой-то мере доставляет удовлетворение и я едва не рычу от удовольствия, стаскивая с него рубашку.
— Какая ты…. горячая, — заговорщицки шепчет Риндан.
— Это не я, это виски, — в тон ему отвечаю я, слыша в ответ тихий смех.
На ласки времени не остается — я хочу сути. И мужчина это чувствует — быстро пробегает по ряду пуговиц и платье падает на пол, даря долгожданное ощущение свободы. Мы перемещаемся в район кровати и падаем на простыни, ещё хранящие аромат полыни.
— Что, даже чаю не выпьем? — пытается шутить Максвелл.
В ответ я лишь досадливо морщусь, нетерпеливо раздвигая бедра — мне не нужны шутки. Мне нужен…
Когда он входит в меня, я выгибаюсь дугой. То, что нужно — словно струя воды, льющаяся на потрескавшуюся от жары землю. А затем губы Риндана находят мои и он начинает двигаться. Вначале медленно, с каждым движением он убыстряет темп. Но мне много не надо — уже на второй минуте я взрываюсь. Долго бьюсь в сладкой судороге, которая в этот раз дарит освобождение, беззвучно крича, открыв рот, будто рыба. А затем, чувствуя, что Риндан ещё во мне, обхватываю его ногами, не давая отдалиться, и начинаю двигаться снова. И он поддерживает — сухая ладонь плотно обхватывает мое бедро и мы пускаемся в темп бешеной скачки. Мне не стыдно — стоит ли стыдиться того, что происходит сейчас? Однозначно нет.
Второй оргазм накрывает неожиданно. Он другой — глубже, полнее. В этот раз я рычу, будто львица. Максвелл вторит — и я чувствую внутри себя нарастающую пульсацию. Мне не грудь падают капли пота с его лба. Инквизитор нависает надо мной, будто скала — и внезапно обмякает, падая на меня и прижимая своим телом.
Резерв наполовину пуст.
Я закрываю глаза и обхватываю мужчину за шею. Вот теперь приходит понимание — будет стыдно. Не сейчас, завтра. На работе.
Но я подумаю об этом потом.
— Как мало женщине нужно для счастья… — хрипло шепчет Риндан, не сдвигаясь с места.
Я беззвучно смеюсь — я действительно счастлива. Наверное, всё же не только в резерве дело.
— Чаю? — одними губами предлагаю я.
— А тебе точно достаточно?
Приоткрываю глаза — мужчина лукаво смотрит на меня, подняв голову. В его глазах прыгают, веселясь, смешинки. И то ли этот взгляд, то ли тепло и давление мужского тела, то ли смешавшиеся ароматы полыни и мускуса дают понять — нет, не достаточно.
В этот раз всё проходит иначе. Мы долго целуемся, я скольжу пальцами по твердой мужской груди. Пробираясь ниже, исследую крепкие подтянутые ягодицы. Максвелл не протестует — он и сам занят. Его руки ласкают мои плечи, живот, спину… Он будто дразнит, не касаясь самого важного. И я это понимаю — потому что уже через четверть часа кладу его руку себе на грудь. Лениво… всё лениво. Поэтому и секс выходит медленным, тягучим, как мед. Я двигаюсь в такт, чувствуя, как заполняюсь предвкушением. Это уже не избавление — просто ощущения. Эмоции. Чувства.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Кончаем мы вместе, но привычно выгнуться мне не дают — Риндан обхватывает меня за талию и прижимает к кровати. И я извиваюсь под весом его тела, понимая — мужчина меня чувствует, как никто прежде. Он до последнего дразнит меня медленными, плавными движениями — и когда я начинаю срываться в удовольствие, меняет темп, замедляя меня. Поэтому оргазм накрывает меня постепенно, но неотвратимо. Как волны. И когда он всё же происходит, я не сдерживаюсь — кричу так громко, что слышат, кажется, даже соседи. Но… пусть слышат, им можно.
