Музыкант Штроус в хмелю, наедине и по секрету, рассказал Петру, что у царицы непрочное сердце, а может быть, она его и совсем не имеет, и богомольничает не от души: с вечерни, из церкви, бежит на бал, а с бала бежит к утрене, и нередко, вопреки законам церкви, входит в алтарь, хотя женщине это не полагается. Хмельная, в бальном платье, становится к певчим и поет с ними дискантом, а потом с шумом и хохотом тянет их всех с собою во дворец... Натешившись вдоволь, велит их всех убрать из дворца... "Любит чудить, как и ее отец, славной памяти Петр Великий".
Старичок Штроус качал головою и вздыхал:
- Ей верить нельзя... С одним она одно, с другим - другое... И много у нее было таких, как и ты, а где они теперь - господь ведает... Все знают, как она плакала и ласкала при своем восшествии на престол низвергнутого малютку Иоанна Антоновича, клялась не делать ему ничего дурного... А где он теперь? Спрятан далеко, не найдешь... Соперника в нем грезит. Э-эх, да что говорить! Ни огня нельзя прикрыть одеждою, ни постыдного дела - хвалою и временем. Она в золоте танцует, веселится, а царевич Иоанн обрастает шерстью и когтями, чахнет в юных летах.
Капельмейстер Штроус, не в пример прочим немцам, удержался при дворе, как говорили, "за ветхостию жизни", но он сильно был недоволен российскими порядками, видя разлившееся по стране в народе недружелюбие к его соотечественникам-немцам. К Рыхловскому он почувствовал почему-то особое расположение и доверие. Может быть, тому причиною послужило то, что этот молодой поручик, недавно появившийся при дворе, как-то раз защитил на площади от разъяренной толпы двух офицеров-немцев.
- Обладательницы власти единым только несохранением благоразумия лишаются владычества своего, - говорил он слезливо. - Пока молва гремит об их красоте, превозносит их добродетели, - они пользуются своим обладанием, но слова без дел - наихудшее основание для правителя. От пролития немецкой крови немного прибавится довольства, и ненадолго этим злом будут облегчены тягости народа. И прав ты, юноша, когда защитил неповинных людей от толпы, в слепой ярости искавшей спасения из своего низкого состояния и голода, искавшей утоления живота в избиении неповинных людей... В чем их вина? В том, что они - немцы. Давно ли русские бояре кланялись немцам Бирону, Остерману, Миниху, а теперь изгоняют немцев... Побоялись! Нашептали им английские сплетники, что, мол, немцы захватить Россию хотят...
Штроус хотел сказать еще что-то, но замялся... Он увидел на лице Петра недоверие к сказанному им о немцах, почувствовал, что Петр тоже не является сторонником немцев...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По дворцу забегали оживившиеся сплетники. Необыкновенная суетня началась в темных коридорах.
- Рыхловский?
- Да. Петр.
- Ах! Ах! Ах! Кто он?
- Лейб-компанец...
- Большой?
- Здоровенный... Кровь с молоком.
- Красивый?
- Цыган! Ну, прямо цыган! Курчавый. Мужик!
- А Разумовский?..
- Тоже.
- Что - тоже?
- И его любит. Нарышкина уступила его царице.
- Как же это так?
- Господь бог их ведает!
- Чей он?
- Нижегородский.
- Надолго ли?! Любимцы наших цариц похожи на сосуды с вином. Как скоро их опорожнят, так и бросают.
- Разумовского выбросить нелегко.
- Разумовский - настоящий орел.
- А этот?
- Тоже. Сама, как увидела, так...
- Во дворце более занимаются своими делами, нежели государственными... Господи, батюшка наш! Что-то будет?!
- Голландец вчера прямо брехнул: "К чему было восходить на престол, коли государство покидается на разграбление..."
- Ласкателей много, вот что!
- Значит, не долговечен. А где Разумовский?
- На отдыхе. В Царском Селе пирует с братом Кириллом. Приехали к нему хохлы...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Петр Рыхловский стал притчею во языцех.
Недавно на набережной Невы он встретил своего старого друга Юрия Грюнштейна, который был под хмельком.
- Трудно ходить в генералах! - шутливо сказал Юрий. - Но еще труднее быть фаворитом у царицы... Сочувствую!
Петр испуганно осмотрелся кругом.
- Ничего, - успокоил его Грюнштейн. - Уж на меня-то не донесешь... Меня от дворца и так оттерли... Вспомнили, что я еврей, а может быть, и по другой причине... Разве узнаешь?
Петр крепко сжал ему руку:
- Иди.
- Прощай.
Грюнштейн и Петр, расставаясь, обнялись по-братски. Когда-то под командой Грюнштейна Рыхловский, в числе других преображенцев, участвовал в аресте Анны Леопольдовны с сыном и в возведении на престол Елизаветы. В те поры он и сдружился с Грюнштейном, которого царица высоко ценила за смелость, проявленную в ту ноябрьскую ночь свержения Брауншвейгов...
VII
Елизавета Петровна, очутившись на престоле, дала торжественное обещание - быть истинно русской царицей. Она не раз показывалась народу одетою в красочный сарафан, который, кстати сказать, способствовал "немалому приукрашению ее внешности".
- Будем думать только о том, чтобы сделать наше отечество счастливым, во что бы то ни стало! Повторяю вам свою клятву - ни разу, ни при каких обстоятельствах, не подписывать никому смертного приговора. Я хочу счастия и благоденствия народу.
Возведенному на эшафот бывшему канцлеру Остерману, в то время когда палач занес над его головой топор, было объявлено помилование: вместо отсечения головы - вечная ссылка. Были сосланы на север и фельдмаршал Миних и обергофмаршал Левенвольд.
В Санкт-Петербурге началась новая жизнь. Русское дворянство ликовало. После бироновщины и владычества немецких вельмож слава новой царицы пронеслась по всей стране. Дворяне, пользуясь ненавистью простого народа к немецким капралам, к их сыщикам, наводнявшим Россию, к их палачам, разжигали эту ненависть еще сильнее в народе. Засучивали рукава, напрягали мускулы и постепенно, со всем старанием очищали войсковые приказы от имен немецких офицеров и чиновников. Слово "немчин" стало ругательным словом. В немецкие жилища и лютеранские церкви летели камни. Земское и городовое дворянство, а также купечество и посадские дельцы стали каждый по-своему сводить счеты с немцами. Под слово "немчин" они непрочь были иногда подвести и многие другие нации. Вместо любви к отечеству получалась любовь к наживе.
Питерские гвардейцы открыто пошли против немцев, своих же начальников. Они мстили им. Мстили за то, что немецкие начальники обратили солдатскую службу в беспросветное рабство, и за то, что по милости немецких сборщиков налогов крестьяне пухнут в деревнях с голоду и чахнут от барского произвола, и за то, что появились в народе многие болезни, а немецкие правители, равняя простой русский народ со скотом, не обращали на это никакого внимания, наконец, мстили за проклятую, ненужную никому войну со шведами, в которую опять-таки втянули немцы. За все! За все унижение и позор, которым немецкие правители окружили жизнь русского человека.
Однажды на Адмиралтейской площади в Петербурге солдаты подняли настоящий бунт. Полезли на своих командиров-немцев со штыками, "браня их всяко и даже матерно" и обзывая их, к тому же, "шельмами, канальями, иноземчишками". Елизавета, помня клятву, данную ею в момент восшествия на престол, "милостиво приговорила" четырех главных зачинщиков сослать в сибирскую тайгу, отрубив им по одной руке, на вечные работы да остальных разослать по дальним гарнизонам.
Дипломаты с горечью писали своим дворам: "настало время русской народности", "плотно окружили престол Елисавет русские люди", "русское проникает и явными и незримыми путями во все дела".
Духовенство ликовало. Гонение на бывших столпов власти немцев, - в глуши, в разных губерниях и областях непрочь были истолковать - кому это было выгодно, - как великий поход русской нации и православия на иноплеменников и на иноверцев вообще. Забывалось даже то, что только вчера те же самые попы молились о здравии Остермана, принца Ульриха Брауншвейгского и других немцев.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда Филипп Павлович степенно пожаловал к епископу Сеченову и, помолившись на божницу, принял архиерейское благословение и стал выкладывать перед епископом свои жалобы на мордву, на немца Штейна и на еврея Гринберга, то немедленно удостоился троекратного горячего лобызания его преосвященства. Рыхловский от неожиданности растерялся, сразу лишившись красноречия. Но... к чему красноречие?! Епископ и так все понял, с первого слова. Он сразу увидел в лице Филиппа Павловича вернейшего союзника своего в борьбе с иноверцами.
А потому и сказал:
- Человек я в Нижнем - новый... И не могу обресть столь мудрых слов, чтобы выразить свою радость нашей встрече... У калмыков я слышал буддийское изречение: "ом-ма-ни-пад-мэ-хом!" Называется это - "шесть парамит": благотворительность, обеты, ревность, терпение, созерцание и премудрость... Оные шесть парамит нужно усвоить и моим богомольцам... Благотворительствуйте, строго соблюдайте свои обеты, данные отцам церкви, ревнуйте православию, будьте терпеливы в неудачах, созерцайте прекрасное и никогда не теряйте разума. Если вы, дворяне, будете таковы, - легко и церкви вступать во всякую брань с язычеством и неверием.
