Кабинет Сталина неуловимо изменился. Он чем-то похож на больничную палату. Сталин держит в руках листки. Это машинопись бесед Hirohito и протокол допроса Khodorkovskogo. Через белые шторы струится неестественный свет. В углу всё ещё заметны знамёна и каски.
С т а л и н. Что такое? Кто печатал эту провокацию? Кто тут у вас беседует? Гитлин и Сталер?! Чьи это имена? Какой ещё Гитлин? Кто такой Сталер? Я вас спрашиваю!
В а н о в (через плечо смотрит в бумагу). Машинистка ошиблась, товарищ Сталин! Сейчас всё поправим!
С т а л и н (поднимает бровь). Ошиблась? Политическое вредительство! Намёк понятен? Что генеральный секретарь партии большевиков, что лидер германских национал-социалистов — одна компания?! Разницы нет? Одним миром мазаны? Так, товарищ Ванов?
В а н о в (смертельно бледнея). Даю слово, разберёмся, товарищ Сталин.
С т а л и н. Арестовать всех виновных!
В а н о в. Слушаюсь.
С т а л и н. Машинисток, врачей и этих.
В а н о в. Интернет-провайдеров, товарищ Сталин?
С т а л и н. Вы правильно меня поняли!
Ванов уходит, появляется горничная.
Г о р н и ч н а я (приближается вплотную). Позвольте ваш китель, товарищ Сталин!
С т а л и н. Зачэм?
Г о р н и ч н а я. В чистку, товарищ Сталин.
С т а л и н (снимает китель, остаётся в белой рубахе). Зачэм китель? А где мой собеседник? (Оборачивается.) Где твой френч, Адольф? (Гитлер, которого прежде не было видно, молча передёргивает лицом. Он тоже в белой рубахе.) Сумасшедший дом! (Гитлер проскакивает в дверь, словно его утянули.) Отойдите от меня! Что такое?!
Г и т л е р (громко из коридора). Иосиф! Это не твои люди. Это …
Из коридора врываются санитары с крыльями польских крылатых улан и повисают у Сталина за спиной. Сталин швыряет трубку. Горячий пепел рассыпается искрами по ковру.
С т а л и н (вырываясь и пытаясь прорваться к каскам и знамёнам). Что ты говоришь, Адольф?! Повтори!
Г и т л е р (из коридора, отбиваясь свободными от пут ногами). Иосиф, это не люди! (Возня, хрип.) Их послал еврейский Бог! Иосиф, охрану! Вызови НКВД! МГБ!! СМЕРШ! (Глухие удары об пол, стон.)
Сталин отбивается древком немецкого полотнища, захваченного при взятии Кёнигсберга. Его сбивают с ног и подминают крылатые люди в белом. Некоторое время Сталин дёргается. Потом успокаивается и лишь дико вращает глазами.
Г о р н и ч н а я (обнимает Сталина, связанного рукавами собственной рубашки). Это они… Это они тебя довели. Миленький, несчастненький Сталер. Кто же тебя так? Зачем? За что? Изверги! Изверги! Не люди!
14. Слепые махаоны
Сдвинутые тумбочки. К железным койкам привязаны двое. Плакат «ты хозяин, а не гость, люби в палате каждый гвоздь».
Г и т л е р. Иосиф! Они сбрили мои усы. Ты уверен, что это больница? Иосиф! Ты слышишь меня? Мы этот мировой театр… Мы всполошили этот мировой еврейский балаган! Ты видел экранизацию этого макаронника, Иосиф? Этот негодяй переврал историю войны! Он взорвал и сжёг меня в театре. Но ничего, ведь ему для этого пришлось сжечь театр целиком. Ты понимаешь, Иосиф, целиком! Это было грандиозно! Потомки будут слагать поэмы… И если бы не мы? Хрюканье и ляжки филистеров — ничего больше.
С т а л и н. Адольф, усы ничто по сравнению с трубкой. Ты смотрел Тараса Бульбу со Ступкой в главной роли? Но я скажу тебе больше. Нам припишут жертвы. Миллионы убитых… Тебе припишут евреев, цыган, пленных англичан, польских офицеров и даже упавший самолёт с их премьером. Более того, польских офицеров, я чувствую, припишут нам обоим. Всё, что тебе пока удалось скрыть, это Го и твоё увлечение игрой.
Г и т л е р. Ерунда! Без сбитых камней не бывает партии. Без расстрелянных — нет эмоций и ответного пафоса. Жертвенность! Жертвенность во имя идеи! Вот та среда, без которой люди заживо превращаются в труху, в тарантино. В носочную гниль и буфетную плесень. Я хочу, чтобы Гёринга повесили на лампасах, иначе этот негодяй доберётся до моих камней из геморроя Нибелунгов! Иосиф! Пообещай мне! Хотя стой! Есть более простой способ. Ты можешь передать ему в камеру шампанское?
С т а л и н. Шампанское? То самое?
Г и т л е р. То самое.
С т а л и н. Я обещаю тебе, Адольф!
Г и т л е р. Я обожаю тебя. Я хочу прочесть тебе стихи. Вот послушай!
Как чуден, как прекрасен русский лес!Глаза сини от русского мороза.Уходит в даль дивизия СС,В последний путь по via Doloroso.
Уже давно потеряны все картыВ той проклятой стране большевиков,И наши обгорелые штандартыЛежат, как груда траурных венков.
Но ничего, ребята, веселее,Ещё направим вспять мы ход времён!Ещё земля под вашим МавзолеемСгорит от наших пламенных знамён!
Когда иссякнут бомбы и патроныИ враг захватит наши города,Погибнем, как слепые махаоны,Мы в пламени неистового льда.
Как чуден, как прекрасен русский лес…
С т а л и н. Это сильнее Фауста и Гёте! Твои стихи, Адольф?
Г и т л е р. Конечно мои. Я списал их у одного русского. Тебе понравилось, Иосиф?
С т а л и н. Понравилось, но мы бы не смогли их опубликовать. Товарищи в «Огоньке» не пропустят такие стихи. А мавзолей ты зря пнул, Адольф. Ведь я сделал распоряжения, и Ленина немного пододвинут внутри. В Го мы называем это «два глаза». Два глаза — это внутренний строй пустоты, Адольф. А когда ты написал эти стихи?
Г и т л е р. Что? Стихи? Начал в декабре сорок первого, закончил в феврале сорок пятого. Как раз в те дни, когда мы боролись с вашим Исаевым. Ну и голова этот ваш Исаев! Ему скорее бы подошла фамилия Головин.
С т а л и н. Харошие стихи, Адольф. Мне особенно про махаонов понравилось. Как ты думаешь, Адольф, Мандельштам был хорошим поэтом?
Г и т л е р. Еврей?
С т а л и н. Да.
Г и т л е р. Вы дошли до ручки в своём интернационале. Русскую поэзию у вас пишут евреи. А еврейскую кто пишет?
С т а л и н. В корень, Адольф. Калмыки, лезгины, карачаевцы, казахи. Вот скажем, Сулейман Стальский. Сулейман — по-турецки Соломон. Так вот, Стальский у нас сейчас главный еврей. Но как пишет! Написал, что Сталин выше гор. Больше Солнца! Чуешь масштаб? Это же почти Ветхий Завет. Видишь, какие у нас поэты. Советская власть воспитала их и вскормила!
Г и т л е р. Я не знал, что русская поэзия так продвинулась. Почему ты спрашиваешь о Мандельштаме?
С т а л и н. Я спрашивал Пастернака. Даже звонил ему в офис. Кого мне ещё спросить?
Г и т л е р. А в чём замес?
С т а л и н. Понимаешь, мы его арестовали, но у меня до сих пор ощущение ашибки. Вот послушай! (Достаёт папиросу Дукат, разворачивает, читает.)
За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людейЯ лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей,Запихай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей.
Г и т л е р. Это всё?
С т а л и н (аккомпанирует трубкой).
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых костей в колесе,Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течёт ЕнисейИ сосна до звезды достаёт,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьёт.
Г и т л е р. Моё мнение — правильно арестовали.
С т а л и н. Отправили в лагерь, в равные условия.
Г и т л е р. Я понимаю, Иосиф, что тебе понравилось в стихотворении. Но за одну Чашу можно было сразу расстрелять.
С т а л и н. За неё и отправили.
Г и т л е р. Ну и не жалей. В конце концов, одним евреем меньше. А если б ты его не отправил в лагерь, то его бы потом никто не вспомнил.
С т а л и н. А нас вспомнят?
Г и т л е р. Иосиф, мы — бренды.
С т а л и н. Думаешь?
Г и т л е р. Бренды будущего. Это сейчас ни меня, ни тебя нельзя ставить на сигареты или даже на бутылку с отравленной водой. Мы с тобой — золотая жила для нового поколения маркетологов!
С т а л и н. Как думаешь, Адольф, а можно ли в счёт будущих платежей что-то получить сейчас? (Делает жест воображаемой трубкой.) В етой палате?
Г и т л е р. Ты не поверишь, Йозеф, я сам об этом непрерывно размышляю. Но через Ванова не получится.
С т а л и н (разочарованно). Через Ванова, да.
Г и т л е р (полушёпотом). Можно попробовать через электронную биржу. Тут есть одна сестричка, предлагает пятьдесят на пятьдесят.
