Паника охватила всех участников рынка недвижимости. В течение полугода упали агентства «Дива», «Союз-Гарант», «Икстлан», «Клондайк» и ряд мелких фирм, названия которых уже и не вспомнить. В агентствах на досках объявлений висели черные списки агентств, с которыми не рекомендуется работать.
Агенты стали заложниками обстоятельств. Ходили страшные слухи, что некоторые «правильные пацаны», потеряв деньги в рухнувших агентствах, начинали требовать их от агентов, проводивших сделку, вынуждая продавать собственные квартиры.
Риелторы, работавшие в рухнувших фирмах, продолжали вести дела с клиентами, потерявшими авансы, практически бесплатно – делалось все, чтобы закрыть сделки любой ценой. Смотреть в глаза пострадавшим клиентам не мог никто.
При этом рынок бурлил. Всю осень и начало зимы, до нового, 1998 года, цены росли, все выставленные на продажу квартиры буквально сметались покупателями.
В такой атмосфере мы работали вплоть до лета 1998 года. Потом страсти понемногу улеглись. Жизнь вошла в колею.
Глава 9
О лучшей подруге и о ледниковом периоде в моей жизни
Январь 1990 – октябрь 1997 года
Следующей моей клиенткой стала моя лучшая подруга. Прежде чем описывать сделку с ее квартирой, я хочу написать про нее саму – ничего не приукрашивая и не сгущая краски.
Мою лучшую подругу звали Мариной. Мы познакомились с ней в далеком 1990 году при драматических обстоятельствах. 1990 год был ледниковым периодом в моей жизни. Ледниковый период – это эпоха, когда все, что вы любили, к чему вы привыкли, чего вы добились, чем вы владели, исчезает, сметаемое ледяным валом, упорно утюжащим вашу жизнь. От прошлой жизни у меня оставалась только машина – 24-я «Волга» – моя радость, моя девочка, моя подружка. Мы были с ней единым целым, двигаясь по городу в пестром дневном потоке и летая по темным ночным трассам.
В январе 1990 года я потеряла все – жилье, работу и, самое главное, здоровье. У меня был сложный осколочный перелом локтевой кости. Дочку я отправила к своим родителям в другой город, десятилетний сын был со мной. Мы кочевали по знакомым. Нужно было срочно ложиться на операцию, но не с кем было оставить ребенка на неделю, и некуда было возвращаться из больницы. Мне отчаянно была нужна помощь.
Я сидела на кухне у подруги детства, с которой мы вместе учились в школе, и обсуждала с ней ситуацию. Она жила в однокомнатной хрущевке с мужем и дочкой. Свободным в ее квартире был разве что пятачок в прихожей, на котором можно было бы уместить коврик для кошки. В дверь позвонили.
– Это моя приятельница, – объяснила мне подруга. – Принесла мне книги.
Вошла невысокая женщина с коротко остриженными мягкими волосами, высокими скулами – явной примесью татарской крови, небольшими серо-голубыми глазами с восточным разрезом, опушенными короткими ресницами. Правильное лицо с сеточкой мелких морщинок вокруг глаз и детская улыбка, которую совсем не портил заметный недостаток нескольких коренных зубов.
– Здравствуйте, – поздоровалась она со мной, войдя на кухню. – Меня зовут Марина.
Мы пили чай и разговаривали уже втроем. Расспросив меня о моих проблемах, Марина улыбнулась и сказала: «Я не работаю. Можешь оставить сына у меня».
Так началась наша дружба. Через два часа я с сыном вошла в ее двухкомнатную квартиру на проспекте Просвещения.
Вошла и застыла на пороге. Везде, куда доставал взгляд, был потрясающий бардак. На большом круглом столе в прихожей лежала гора вещей, состоящая из газет, перчаток, полиэтиленовых пакетов, трусов, детской скакалки, старой сумки с оторванной ручкой и большой грязной кастрюли. В кухне все поверхности были покрыты немытой посудой, банками, коробками с какой-то едой, вазами с засохшими цветами, скомканными кухонными полотенцами. В комнатах одежда лежала везде – на диванах, книжных полках, стульях и просто на полу. Для полноты картины не хватало грязных носков на люстре. Их не было просто потому, что люстра отсутствовала как таковая – под потолком висела пыльная лампочка в черном патроне.
Заметив мое вытянувшееся лицо, Марина сказала:
– Тут у меня беспорядок, но ты не удивляйся. Это я генеральную уборку начала, да пока не закончила.
Я промолчала. Генеральной уборкой в этой квартире не пахло. Палеозойские отложения мусора, прикрытые книжными завалами юрского периода, плавно переходили в слой тряпок, сформировавшийся в кайнозойскую эру. Это был образ жизни.
На следующий день я легла на операцию. Сын остался у Марины.
Через неделю меня выписали из больницы с гипсом, закрывавшим правую руку от плеча до кончиков пальцев.
– Минимум десять недель, а дальше будет видно, – строго ответил хирург на мой вопрос о сроках снятия гипса, царапая что-то важное в истории болезни.
Я вернулась к Марине. Через неделю сына забрала свекровь. У меня оставались некоторые деньги, и я собиралась снять комнату.
– Ну и куда ты пойдешь, убогая? – спросила Марина, глядя на мою подвешенную на косынке руку. – Ты ж сама с себя джинсы снять не можешь.
– Джинсы снять могу, – не согласилась я. – С остальным труднее.
– Поживи уж, пока гипс снимут. Ты нам не мешаешь, – сказала Марина.
Нужно было начинать жизнь с нуля. Нуль стоял перед моими глазами, кривлялся, издевательски скукоживался в куриную гузку и с неприличным звуком расправлял отверстие, горделиво поводя жирными боками. Мне нужен был тайм-аут. Мне очень нужен был тайм-аут, хотя бы до конца болезни. Я приняла ее предложение.
Семья, в которой я осталась жить, состояла из трех человек и собаки. Маринин муж Степан, молчаливый высокий мужчина, был старше нее на двенадцать лет. Он был геологом, потерявшим здоровье на разведке залежей радиоактивных пород, и работал в НИИ, связанном с геологией. Дочка Леночка – удивительной красоты девочка, похожая на молодую Грету Гарбо, была старше моего сына на два года – ей было двенадцать. Собака Чара, черная лайка, еще щенком подобранная Степаном на пустыре около дома, была спокойным и умным зверем с одним явным тараканом в голове – она категорически отказывалась оставаться дома одна. Исцарапанная до стальной основы внутренняя сторона входной двери в квартиру и сгрызенные в хлам наличники напоминали хозяевам о том, что дома их ждут с нетерпением.
Немного обжившись, я попыталась внести свой вклад в Маринино домашнее хозяйство.
– Марин, давай я разберу вещи в гостиной, – предложила я подруге. – Рассортирую и разложу в шкафу.
Марина изменилась в лице.
– Ничего не надо разбирать. Я все сделаю сама. Ты лучше телевизор посмотри или почитай.
Я не могла сидеть без дела. Списав реакцию Марины на деликатное нежелание эксплуатировать инвалида, коим я тогда была, я дождалась, когда она уйдет по делам.
– Леночка, – сказала я. – Давай поможем маме, наведем порядок.
– Бесполезно, теть Тань, – сказал ребенок. – Я уже пыталась. Ничего вы с этим не сделаете.
– Сделаем не сделаем, а попытаться надо, – сказала я и рекрутировала ребенка.
Через час Леночка устала.
– Теть Тань, а чаю попить? – попыталась переключить меня Леночка на другое занятие.
– Иди, пей, я потом подойду, – сказала я ей и продолжала уборку.
Одной рукой разбирать вещи было неудобно, но можно. Рассортировав все по принадлежности – Маринины, Степины и детские вещи отдельно, я собрала в пакет все детские носки и колготки.
– Леночка, где лежат твои носки? – спросила я ребенка. – У меня тут целый пакет, где его место?
– Куда положу, там и лежат, – меланхолически ответила Леночка. – Место найдите сами. Можете положить под батарею. Или в угол. Или на полку. Все равно разбредутся по всему дому, как тараканы.
Это был удар. Можно навести порядок в доме, разложив все по местам. Но нельзя навести порядок, если ни у одной вещи нет своего места как такового.
Я не сдавалась. Поставив цель, надо идти до конца. Подумав, я решила начать с другой стороны. Для книг в квартире все-таки были полки. Выбрав из завалов все книги, журналы, блокноты и ручки, я поставила все на полки. Количество вещей, парящих в свободном полете, несколько уменьшилось.
