Лола часто сидела в углу в одиночестве и отстраненно наблюдала за происходящим вокруг. Однажды я заметил, что она жадно разглядывает какого-то парня. В ее блуждающих глазах ясно читалась тоска по любви. Худоба и хрупкость Лолы завораживали меня. В этой идиотской хрупкости была какая-то особая красота, из-за которой хотелось схватить ее в охапку и прижать к себе. В детстве отец водил меня смотреть на перелетных птиц. Вид одинокого аиста, летящего в самом хвосте стаи, почему-то всегда особенно волновал меня. Лолу будто окутывало какое-то странное облако. Она словно смотрела на этот мир через стекло бутылки из-под кока-колы. В ней было что-то такое, что будоражило мое воображение, и в сердце у меня начало шевелиться какое-то смутное чувство.
В один из тех тоскливых осенних вечеров, когда серое небо нависает над головой, как накануне войны, и тебе страшно не хочется ложиться в постель одному, мы встретились с ней в автобусе № 25, который связывал университет с центром города. Она сидела на заднем сиденье. Я присел рядом. Мне ужасно хотелось с ней заговорить, пусть даже о каких-нибудь пустяках, но меня словно заклинило. Автобус ехал по своему обычному маршруту, время от времени делая остановки, скоро мне уже надо было выходить, а я по-прежнему сидел, как будто аршин проглотил, и молчал. И вдруг перед самой моей остановкой бесцветным, ничего не выражающим голосом она медленно проговорила:
— Что это ты сегодня такой молчаливый?
— Думаю о Декарте, — выпалил я обрадованно.
Автобус затормозил на моей остановке, постоял и отправился дальше.
— Декарт интересует тебя больше, чем я? — спросила она тягучим голосом и пристально посмотрела на меня своими хрустальными глазищами.
Я поперхнулся и стал лихорадочно придумывать подходящее оправдание.
— Мой интерес был вызван связью между утверждением «Я мыслю — следовательно, я существую» и доказательством бытия Божия, — сказал я с глубокомысленным видом.
— Ты считаешь себя умным, — протянула она, — но если бы у тебя была хоть капля разума, ты бы уже давно понял, что бытие первично, а мышление вторично. «Ты существуешь и только поэтому мыслишь». Что же касается Бога, то это вообще совсем другой вопрос.
Она говорила очень тихо, и мне приходилось напрягаться, чтобы ее расслышать. От обиды я чуть не заплакал. Эта чертова флегматичка безо всякого труда поставила мне детский мат в три хода. Если б я только мог, то с удовольствием бросился бы сейчас от стыда под колеса автобуса. Однако она еще не закончила.
— Слушай, — пропела она своим музыкальным голосом, прозвучавшим как глиссандо, — а может, вместо того чтобы ебать мне мозги, ты трахнешь меня по-настоящему?
От изумления я чуть не задохнулся, и на какое-то мгновение мне показалось, что я сейчас умру. Я попытался что-то сказать, слабо пошевелил губами, но мой язык словно прирос к нёбу. У меня было такое ощущение, будто она выщипала у меня все перья. Но Лола решила окончательно растоптать последние остатки моей мужской гордости.
— Я выхожу на этой остановке, — сказала она еле слышно. — Не хочешь зайти?
И, не дожидаясь ответа, схватила меня, как малое дитя, за руку, почти силой выволокла из автобуса и потащила к себе домой. Ноги у меня подкашивались.
Как только мы вошли, она, даже не закрывая дверь и не зажигая свет, притиснула меня, онемевшего от страха, к стене и навалилась всем телом. Опьянев от запаха ее волос и мягкой упиравшейся в меня груди, я обхватил руками апельсины ее ягодиц, укусил в шею и прижался своими чреслами к ее лону. Но она отстранилась и спросила:
— Скажи, Гюнтер. Как ты думаешь, мужчина может в меня влюбиться?
— Лола, — страстно пробормотал я, ни секунды не раздумывая, — я уже влюбился в тебя, причем по самые уши. — И прижал ее к себе.
Но она снова холодно, даже как-то отчужденно отстранилась.
— Нет, Гюнтер. Я имею в виду настоящего мужчину.
От отчаяния я тихонько заскулил. Лола не хотела меня. Все, что ей было нужно, это немного тепла и света. Чтобы я помог ей, так сказать, рассеять серые тучи, застилавшие небо. А я уже не мог без нее. Я хотел ее в любую погоду. Но она меня презирала. Потому что презирала весь мир. И была права.
9
Всю ночь Лола лежала как труп, а я изо всех сил пытался ее оживить. Я чувствовал себя солдатом, который стучится в ворота византийской крепости и которому никто не открывает. «Может, она просто-напросто мне не по зубам?» — думал я со страхом, лихорадочно прижимаясь к ее неподвижному телу.
Должен сказать, что проникновение в женщину всегда казалось мне актом довольно странным. То ты наступаешь, то отступаешь, то входишь, то выходишь… Со стороны это выглядит так, будто мужчина никак не может решить, чего он хочет на самом деле. Временами, когда я нежился внутри какой-нибудь женщины, у меня в голове вдруг начинал звучать раздраженный голос моей польской мамочки: «Понтер, ты или зайди уже наконец, или выйди, но только, прошу тебя, закрой дверь».
Это моментально выбивало меня из колеи, и я больше не мог сосредоточиться на том, чем занимался в данный момент.
«Мама, — делал я отчаянную попытку отбиться. — Отстань от меня. Умоляю. Дай мне, в конце концов, спокойно потрахаться». Однако после ее бесцеремонного вторжения вернуться в прежнее душевное состояние и сконцентрироваться на происходящем было не так-то просто. Как при сильном отравлении.
Кстати, в молодости, в возрасте между двадцатью и тридцатью, мне вообще было трудно на чем-то сконцентрироваться. В годы моего детства вошло в обычай во время летних каникул возить школьников, искавших острых ощущений, в Польшу, на экскурсию по концентрационным лагерям. Жаль, что мои родители ни разу меня туда не отправили.
Особенно тяжело мне приходилось в постели с женщинами. Мало того что я вообще с трудом мог на чем-то сосредоточиться, так вдобавок половой акт, по самой своей природе, еще больше снижает уровень твоей концентрации. Вошел, вышел, вошел, вышел…
Один мой приятель, бывший на заре нашей молодости чем-то вроде моего личного консультанта по вопросам секса, рассказал мне как-то про одну девушку, с которой он провел ночь. Девушка в постели оказалась ужасно скучной, и, чтобы поддерживать эрекцию в форме, ему пришлось фантазировать, что он мастурбирует. С Лолой мне этот прием очень пригодился.
Пытаясь забыть о том, что она выщипала у меня все перья, я ночь напролет атаковал ее с южного направления. Обнимая ее одной рукой за апельсины ягодиц, а другой за талию, я нападал и отступал, входил и выходил и при этом все время фантазировал. Кусая ее в затылок и мастурбируя в ее влагалище, я воображал, как она стонет, извивается, кричит, и благодаря этому сумел-таки довести дело до конца и впрыснул в нее мощную струю клейкой жидкости. И только после этого финального залпа, когда на смену жаркому лету страсти пришла холодная зима равнодушия, я вдруг осознал, насколько ужасно мое положение.
Она спала сном младенца. Ее дыхание было ровным и спокойным. Как если бы она даже не почувствовала, что еще минуту назад у нее внутри кто-то побывал. А я лежал и думал, есть ли дно у пропасти, в которую я провалился несколько часов назад, или же мне предстоит падать в нее до бесконечности. И вот как раз в тот момент, когда я пришел к выводу, что эта пропасть сродни бездонной преисподней, Лола неожиданно прошептала своим тягучим голосом:
— Мне было очень хорошо.
Я чуть не расплакался от счастья. У меня вдруг появилась спасительная соломинка, за которую я мог уцепиться, выступ скалы, на котором можно было стоять.
— Останься до утра, — попросила она голосом капризного ребенка. — Погладь меня, пока я не усну.
Было ясно, что просьбы Лолы надо выполнять беспрекословно. Я подложил правую руку ей под голову, а левой нежно, едва касаясь кожи, стал гладить ее по щеке, а затем от основания шеи к уху и обратно. Глаза ее закрылись. Она спала тихо, как ангел. Боже, какой красивой и какой хрупкой была она в тот момент. Приближалась зима, стало уже прохладно, и я заботливо укрыл ее одеялом, чувствуя, что начинаю влюбляться по-настоящему.
Я гладил ее так до самого утра.
Когда рассвело и первые лучи солнца начали пробиваться сквозь щели в жалюзи, я стал осматриваться вокруг, дабы узнать наконец, как выглядит квартира, в которой мне удалось осуществить свой коварный замысел, и вдруг заметил, что повсюду разбросаны картины и рисунки. Ну что ж, подумал я в первый момент, даже если, проснувшись, она и выгонит меня, можно считать, что я неплохо поживился. С одной стороны, потрахался, а с другой, так сказать, приобщился к культурным ценностям. Но, начав рассматривать ее работы, я заметил, что в них есть что-то необычное. Как будто Лола изображала то, что произойдет в будущем.
Ее работы были не похожи ни на чьи другие. В полумраке квартиры картины казались бесцветными, поначалу я видел только смутные силуэты и тени. Но по мере того как комната заполнялась светом, из общей серой массы стали проступать отдельные цвета, контуры, лица людей, и наконец ее картины предстали передо мной в своем истинном обличии.
