Когда мы добрались до вершины холма, военный полицейский указал нам участок по левую руку от дороги, где оказался лагерь штаба Боевой группы Б. На каком основании квартирьер выбрал именно его, было непонятно: обращенный к противнику пологий склон холма находился под прямым обстрелом немецкой артиллерии. Вдобавок это был сад: вражеские снаряды рвались в ветвях, осыпая землю ливнем смертоносных осколков.
Мой шофер, Смит, остановил машину на самом краю участка. Выбравшись наружу, мы принялись окапываться. Кремнистый известняк под ногами с трудом поддавался лопате, но мы рыли изо всех сил — саперной лопаткой, киркой и даже собственными касками. Всякий раз, как слышался вой летящего снаряда, мы ныряли головами в окоп. Должно быть, мы походили в те минуты на пару страусов, уткнувшихся клювами в песок и выставивших в воздух зады.
Уже позднее мы узнали, что немцы в ту ночь исхитрились взгромоздить 75‑миллиметровую противотанковую пушку PAK 41 на церковную колокольню в четырехстах метрах от нашего лагеря[11]. А поскольку колокольня была выше нашего холма, противник мог стрелять по нам прямой наводкой. Если бы не покров темноты, весь штаб БгБ был бы стерт с лица земли.
За два часа тяжелого труда мы со Смитом выдолбили себе окоп на двоих: шириной почти в метр, длиной почти в два, а глубиной — сантиметров в тридцать — тридцать пять: то есть достаточно большой, чтобы защитить не только наши макушки, но и задницы. Ближе к рассвету один из наших танкистов засек пушку на колокольне и вывел ее из строя одним выстрелом. После этого интенсивность обстрела заметно снизилась.
На восходе солнца БгБ выдвинулась вперед и атаковала по расходящимся направлениям. По мере того как боевые части продвигались на юг, артиллерийский огонь на нашем участке в значительной мере стих. Мы выбрались из окопа и огляделись. Под живой изгородью рядом с нами лежали двое погибших пехотинцев из 30‑й дивизии — убитых, очевидно, прошедшей ночью. Мы кликнули санитаров, но тем оставалось только вызвать похоронную команду, чтобы та убрала тела.
Я занялся поисками майора Дика Джонсона, командира ремонтной роты 33‑го бронетанкового полка. Как старший офицер службы снабжения в боевой группе, он в первую очередь нес ответственность за немедленную эвакуацию нашей подбитой техники. Мне же по должности полагалось согласовывать с ним действия службы снабжения. Здоровяк-майор отличался хорошим чувством юмора и заслужил глубокое уважение подчиненных своей компетентностью. Я прошелся по лагерю, окликая майора по имени, и вдруг услышал голос из-под легкого танка:
— Купер, где вы там?
Я заглянул под танк. Майор лежал, закутавшись в спальник, рядом с танкистами.
— Майор, какого черта вы там делаете?
— Заполз сюда вчера, когда пытался укрыться от тех снарядов, которые рвались в воздухе. А вы как думали?
Взглянув на танк, я увидел, что на его лобовой плите висит 45‑килограммовый заряд тола, приспособленный для прорыва живых изгородей.
— Вы не заметили, — спросил я, — что на этом танке укреплен заряд для подрыва бокажей?
— Если бы его задело осколком, нас бы всех разнесло в клочья! — пробормотал майор, поспешно выползая из-под танка. — Черт, если бы я ее заметил, на милю бы сюда не подошел!
Первый сборный пункт аварийных машин (СПАМ) мы организовали на южном склоне того же холма, у дороги, проходившей через Эрель в направлении шоссе Сен-Жан-де-Дэ. К 9.00 тягачи-эвакуаторы Т2 ремонтников 33‑го полка начали подвозить первые танки, подбитые в начале боя. Первой жертвой оказался средний танк М4, при этом тело одного из танкистов так и оставалось внутри. По словам выживших членов экипажа, их подбили на шоссе. Немецкие артиллеристы, судя по всему, не стали стрелять, покуда танк не приблизился к ним буквально на полсотни метров, после чего всадили в танк два 75‑мм бронебойных снаряда из противотанковой пушки PAK 41. Заметить настолько приземистую пушку было почти невозможно, покуда не наедешь на нее… Первый снаряд перебил ведущий вал М4, обездвижив танк. Второй ударил по касательной в лобовую броню башни над головой стрелка, убив его на месте.
Избегая смотреть на тело в башне, я вскарабкался на нее, чтобы оценить причиненный танку ущерб. Второй снаряд попал в башню на вершине большой кривизны, где толщина брони составляла от 63 до 88 миллиметров, а угол падения снаряда на броню составлял не более 15°. На офицерских курсах нас учили, что критический угол составляет 38°, если он ниже — снаряд обычно рикошетирует. Особенно верно это было по отношению к снарядам американских танковых пушек М2, с их низкой начальной скоростью.
Осмотрев лобовую часть танка, я обнаружил, что первый снаряд попал в главную передачу — тяжелый броневой короб, содержавший в себе трансмиссию и дифференциал, соединенный с гусеницами. Снаряд попал прямо в вершину короба главной передачи в точке, где толщина брони была максимальна, составляя приблизительно 115 миллиметров. Он пробил броню, прошел через 30‑сантиметровый слой машинного масла (значение вязкости которого составляло 50), перерубил стальной карданный вал толщиной в 140 миллиметров, затем прошел еще через 20 или 25 сантиметров машинного масла и пробил 25‑миллиметровую броневую плиту, защищающую отделение водителя танка сзади. К этому времени он потерял всякую пробивную силу и уткнулся в пол под сиденьем — между ногами у водителя. Поскольку снаряд был бронебойный, он даже не взорвался. Что касается второго снаряда, то хотя он и срикошетировал, силы его удара оказалось достаточно, чтобы проломить в броне щель шириной в семь сантиметров и длиной около двадцати пяти. Стрелка убила взрывная волна, которая прошла прямо через его смотровую щель. Стало ясно, что починить танк в полевых условиях не удастся — следовало выточить новые опоры. Машину пришлось оттаскивать в ремонтную роту.
Пороки танка М4 «Шерман»
К этому времени на СПАМ поступило уже немало танков с разнообразными повреждениями. Те, что были эвакуированы из колонны, шедшей по шоссе Сен-Жан-де-Дэ — Сен-Ло, пострадали в основном от противотанковых орудий и огня танков противника; те же, что поступали с направления Эрель-Пон-Эбер, были, как правило, подбиты немецкими противотанковыми гранатометами — панцерфаустами. Они легко пробивали броню наших танков, невзирая на ее усиление напротив сиденья водителя и снарядных полок по бокам. Становилось очевидно, что панцерфаусты мощнее наших, американских, «базук».
По мере того как на СПАМ поступали подбитые танки и бронемашины, как выносили из них растерзанные, изувеченные тела, ужас войны понемногу пропитывал меня. Когда танкист оказывался на пути взрывной волны, порою тело, а особенно часто — голова, взрываясь, разбрызгивали кровь, мозги и ошметки мяса по всему боевому отделению. Зрелище было ужасающее… Ремонтным бригадам приходилось залезать внутрь и убирать останки. Части тел старались по возможности собирать вместе и складывали их под навесом, чтобы передать похоронным командам. Потом крепким моющим средством, дезинфектантом и водой боевое отделение танка отмывали, как могли, чтобы забраться внутрь танка для проведения ремонта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
