По мере того как на СПАМ поступали подбитые танки и бронемашины, как выносили из них растерзанные, изувеченные тела, ужас войны понемногу пропитывал меня. Когда танкист оказывался на пути взрывной волны, порою тело, а особенно часто — голова, взрываясь, разбрызгивали кровь, мозги и ошметки мяса по всему боевому отделению. Зрелище было ужасающее… Ремонтным бригадам приходилось залезать внутрь и убирать останки. Части тел старались по возможности собирать вместе и складывали их под навесом, чтобы передать похоронным командам. Потом крепким моющим средством, дезинфектантом и водой боевое отделение танка отмывали, как могли, чтобы забраться внутрь танка для проведения ремонта.
Часто град осколков пробившего броню снаряда перерубал электрические провода, невзирая на броневую оплетку. От короткого замыкания танк мог загореться. Если экипаж успевал, прежде чем выпрыгнуть, рвануть скобу огнетушителя, пламя быстро гасло, и внутренности машины не выгорали полностью. Если же этого не было сделано, то танк выгорал изнутри дотла; от страшного жара броня «отпускалась», теряла закалку, и восстановить машину было уже невозможно.
После окончания ремонта боевое отделение танка заново красили, но, невзирая на это, порою запашок смерти пропитывал всю машину. Тогда новые экипажи опасались брать выделенный им танк, суеверно опасаясь разделить судьбу погибших в нем товарищей.
…Увидав нарастающие потери боевой техники, я осознал, что наши танковые войска стали жертвой чудовищного обмана со стороны нашей же службы снабжения. На летних курсах, проводившихся на Абердинском полигоне в 1939 году, я узнал, что общий годовой бюджет на разработку новых танков составлял на тот момент всего 85 000 долларов. Мне казалось, что за прошедшие пять лет колоссальная конструкторская и промышленная мощь Соединенных Штатов должна была полностью восполнить это отставание! Однако изоляционистский Конгресс межвоенного периода полностью уничтожил технический потенциал армии, и в особенности — танковых войск. Немногие инженеры, наделенные в достаточной мере воображением, чтобы выдавать новые идеи, вскоре упирались в бюджетный потолок.
В начале тридцатых талантливый молодой инженер по имени Джон Уолтер Кристи создал абсолютно новую модель подвески и шасси. Его конструкция включала оригинальную торсионную подвеску опорных катков, поддерживавших гусеничные траки. Такая подвеска могла гасить гораздо более сильные колебания и потому давала большую плавность хода по пересеченной местности, чем подвеска на спиральных пружинах, использованная на наших танках М4. Кроме того, гусеницы легко снимались, и танки Кристи могли двигаться по асфальтированным дорогам, как колесные машины, на скорости до 100 километров в час. Для своего времени это была новаторская концепция, а инженеров с Абердинского полигона сдерживало не столь радикально настроенное начальство, предпочитавшее не раскачивать лодку.
Разочарованный отсутствием интереса со стороны американцев, Кристи отправился со своим изобретением в Россию, где колоссальные преимущества его системы были признаны, а сама подвеска — принята на вооружение. Эта система также была успешно использована и в конструкции многих немецких танков эпохи Второй мировой. Помимо большой плавности хода, опорные катки подвески Кристи могли перекрываться, что позволяло увеличить ширину траков. В результате увеличивалась площадь опоры и падало давление на грунт, что позволяло немецким танкам преодолевать болотистые участки с большей легкостью, нежели американским. В нескольких сражениях этот недостаток нашей техники оказывался критическим. Лишь в самом конце войны мы осознали свою ошибку и начали использовать подвеску Кристи на новых М4, М26 и всех последующих моделях танков[12].
Нам всегда твердили, что, невзирая на все недостатки М4, это все же неплохой танк, вполне сравнимый с немецкими моделями, с которыми мы столкнемся в Северной Европе. И в Штатах, и в Англии нам доводилось читать множество отчетов службы снабжения о немецкой бронетехнике — в основном о танке PzKpfw IV, который мы обычно называли просто «четверкой». Первоначально на «четверке» стояла короткоствольная пушка, сходная с 75‑миллиметровой М2 наших «Шерманов»; начальная скорость ее снаряда составляла 460 метров в секунду. Затем ее сменила длинноствольная пушка KwK41 того же калибра, с гораздо более высокой начальной скоростью снаряда (915 метров в секунду). «Четверка» была танком небольшим и невысоким, и весила она всего 22 тонны, в то время как наши М4 тянули на 37,5 тонны. Вертикальный лист лобовой брони «четверки» имел толщину 100 миллиметров[13], а гусеницы были шире, чем у М4, что позволяло «четверкам» легче проходить по мягкой земле, чем нашим «Шерманам».
В то же время мы начали получать средние танки М4А1, оснащенные длинноствольной 76‑мм пушкой с дульной скоростью 810 метров в секунду. Учитывая, что проникающая способность снаряда пропорциональна квадрату его начальной скорости, даже «четверки» превосходили оба типа «Шерманов» по огневой мощи. Когда же мы столкнулись с немецкими «Пантерами» PzKpfw V, имевшими 52 тонны веса за счет 88‑миллиметровой лобовой брони, наклоненной под углом в 38° (сравните с 63 миллиметрами и 45° у М4), огневое превосходство противника становилось сокрушительным. А ведь пушка на «Пантере» стояла еще более мощная — 75‑мм KwK42 с дульной скоростью снаряда 1000 метров в секунду. Миф о том, что наши танки хотя бы отдаленно сравнимы с немецкими, был развеян полностью. Мы осознали, что сражаемся с немецкой бронетехникой, которая намного превосходит все, что мы можем ей противопоставить. В результате множество молодых американцев погибнет на поле боя…
Положение еще более усугубляли стратегические решения, принятые ранее. Прибыв в январе 1944 года в Англию, генерал Эйзенхауэр собрал часть командиров дивизий и штабных офицеров в Тидворт-Даунс — на главном базовом складе бронетанковой техники на европейском театре военных действий, где должна была пройти демонстрация всех образцов новейшей военной техники. Эта операция получила кодовое название по фамилии полковника снабжения с Абердинского полигона, приехавшего руководить проведением этой демонстрации.
Собралось множество старших офицеров американской, британской и канадской армий, не говоря о немалом числе других полевых офицеров[14] в чинах до полковника. Ремонтный батальон 3‑й бронетанковой дивизии квартировался в Кодфорд-Сент-Мэри, неподалеку от Тидворт-Даунс, и нескольких наших механиков отрядили на демонстрацию для обслуживания бронетехники, они и рассказали нам об увиденном. Когда пятьдесят лет спустя я посетил Тидворт-Даунс, местный архивист сообщил мне, что никаких воспоминаний об этой демонстрации не сохранилось, исключая запись о том, что она имела место.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
