— А как ты ее будешь обрабатывать? — не утерпела Настя. — Любые шкуры выделывают специальным образом, иначе их почти невозможно использовать.
— Вы, сударыня, несомненно правы, — очень любезно ответил Семка. — Но я вам с ходу назову как минимум одну возможность использования невыделанных шкур — из них в старину делали щиты. Просто натягивали на раму и давали засохнуть. Из
таких щитов можно, к примеру, крыши для шалашей наделать, а то как дождь — все мокрые.
— И сколько нам шкур понадобится?
— Много. Но Москва тоже не сразу строилась.
— Я столько времени здесь торчать не собираюсь, — заявила Настя и чуть топнула ногой по земле. — Ну и в данном конкретном месте мне тоже надоело, шагайте вперед, унтер-офицер.
— Ну елки-палки! Опять в звании понизили.
Семен развернулся в нужном направлении и зашагал размеренно, изредка взмахивая своим мачете.
Нет, ему определенно здесь нравилось. Где на Земле найдешь такое шикарное место, в котором тебя на каждом шагу готовы слопать в самом буквальном смысле этого слова?
Тот же крокодил — ну не совсем крокодил, хотя всех различий, что лапы подлинней, покрыт чем-то средним между перьями и мехом, да хвост веревкой, — запросто мог откусить ему голову. Что и собирался проделать: очень точно рассчитал, на какой высоте должна оказаться его пасть, чтобы обезглавить жертву в лице Семена одним укусом, когда он неожиданно с ветки свалится вниз. Вот только неожиданно у него не вышло. Семка, конечно, не Аленка, но длиннохвостого почуял еще шагов за двадцать и мог бы пугнуть еще тогда, но это же скучно! А так, к его удовольствию, девчонки чуток вздрогнули, и он опробовал тот приемчик, когда бьешь, не прикасаясь к сопернику, с расстояния метра в два можно, но тут он чуть перестарался и оказался ближе. Но главное, удар удачным вышел, недаром его Настя учила столько времени.
Или вот эта лиана. Как часто здесь бывает, не поймешь, к чему ее отнести: к флоре или к фауне. Внешне лиана как лиана, то есть длинное такое растение, может между деревьями висеть или вокруг одного дерева оплестись. Имеется подобие редких листиков и цветочков. Даже то, что она плотоядная и хищная, не самое важное, хищные растения и дома встречаются. Дома — в смысле на Земле, а не в лагере. Но ползает! Если ткнуть или стукнуть чем, или там огнем обжечь — реагирует, отдергивается. Вот и к тропе приползла на свою голову. Хотя насчет головы вопрос пока не решен однозначно, есть ли она у нее, в каком месте располагается или напрочь отсутствует.
Вон камень-хватун. Скорее всего, родственник тех камнеподобных ядер, что недавно атаковали лагерь. Но те шустрые, прыгучие, и метаморфы серьезные, то есть способны разные обличья принимать, при этом относительно быстро. А хватун только и умеет, что очень медленно перетекать с места на место, да и то не каждый день.
Этот вон в землю уже врос и мхом покрылся. Да, еще умеет хваталки отращивать, а то какой он был бы хватун.
Было дело, Семен сел на такой камешек отдохнуть. Гладкий, теплый и твердый, как положено камню, мирно лежащему на солнышке. Поначалу неудобно было сидеть, жестко. Но вскоре вроде удобнее стало и даже помягче. Но когда он через десять минут попытался встать, то не смог. Камень под ним незаметно растекся, создав очень точно соответствующий его телу — ну, точнее говоря, той части тела, на которой сидят, — стульчик. Но при этом умудрился отрастить себе несколько коротеньких толстеньких щупалец и не хуже наручников сковал ноги.
Все тогда здорово повеселились, спасибо Настене, которая ловко те щупальца пообломала. До плоти Семена камень не скоро бы добрался, но штаны мог прогрызть быстро.
Кстати, сама Настя тоже однажды села на бревно, оказавшееся таким же неспешным охотником, как тот камень, отращивающим себе хваталки-веточки и оплетающим ими любого, кто вблизи окажется. А Джон на муравейник садился. Муравьи, правда, опять же, не совсем муравьи, даже очень не муравьи, но раз строят себе такие жилища, очень схожие с муравейниками, только поверху еще и мхом покрытые, то чего мудреные названия для них придумывать?
Вон те же орешки, скорее улитками называть нужно, потому что по сути они с улитками родственники. Пусть довольно шустрые родственники и живут в гнездах под землей. Но уж больно на лесные орешки внешним видом похожи. Тихие и смирные, разве что порой не там, где нужно, ползают. А первый раз, когда Алена в их гнездо провалилась, страху натерпелась. Да не только она, но и все, кто рядом был. Потревоженные орешки — наверное, сами перепугались до смерти, — по ноге вверх всем выводком поползли и через полминуты Алену с ног до головы покрыли. Хорошо, что именно Алену. Та с перепугу стала просить их слезть и ползти обратно. Удивительным образом орешки ее послушались, спустились сначала на землю, а потом и под землю, гнездо ремонтировать. Алена расхрабрилась и позвала их обратно — выползли. Короче, дрессировке они поддавались моментально и команды всякие усваивали надолго. Не все, конечно, могли ими командовать, но почти все. Ребята в какой-то момент стали их дрессированными домашними животными считать и многие долго отказывались их есть. Но голод не тетка. Опять же вкус у них очень приятный, деликатесный, можно сказать.
Все эти мысли и воспоминания Семена не слишком отвлекали и уж никак не влияли на его сосредоточенность и внимательность, без которых тебя тут точно сожрут, даже удивиться не успеешь. Но вот мысль о еде чуть отвлекла. Он сглотнул, собрался спросить, не пора ли обеденный привал делать, но вспомнил, что никакого обеда у них не предвидится, нечем им обедать, так что будет у них сегодня вечером скудный ужин, и все! Но и до него еще . Эх!
— Семен! — позвала Алена.
— Что?
— Ты воду не чувствуешь?
— Чувствую, — буркнул Семен, потому что вопрос был дурацким, что-что, а воду он всегда чувствовал.
— Далеко?
— Ну. полчаса шагать, если крюк делать не придется.
— А я как раз хотела попросить сделать крюк к воде. Пить уже нечего, а хочется.
— Не, она у нас по пути будет. Ручей небольшой. Кажется, чистый.
— И как ты на таком расстоянии различаешь, чистая вода или нет?
— А как ты определяешь, можно что-то съесть или от этого сразу коньки отбросишь?
Да еще знаешь, что крокодила есть можно, но он жесткий и варить долго?
Алена не ответила. А что тут ответишь, когда все это и самому себе не объяснишь. Озеро, к которому они сейчас топали, Семка чуял даже из лагеря. И еще с дюжину озер, пять речек и одну полноводную могучую реку. Но до той не один месяц через лес шагать. Так что дорогу прокладывал и указывал именно он. А вот дальше . К грибнице от озера, а от грибницы к хлебной, или фруктовой, или к ягодной роще — тут как-то в названии не сошлись — придется шагать по азимуту. Но важно далеко не отклониться, за день перехода и Алена, и Настя их учуют, как Семка чует воду.
А Войцек — что-то он примолк, то насвистывал всю дорогу или тихонечко напевал, то умолк вдруг — этот ни воду, ни еду не чувствует. Разве что когда запахнет, но запах редко когда дальше нескольких километров разносится.
Семен остановился, вытер лоб рукавом и обернулся. Войцек отстал на дюжину шагов, потому что поклажа, которую он тащил, зацепилась за ветку. На высоте роста в три.
Это если Семкиным ростом мерить, у Войцека все три с половиной получатся. Семка хмыкнул по этому поводу:
— В попугаях выше получается, — себе под нос хмыкнул, потому что Войцек шуток в свой адрес очень не любит, отчего-то жутко обижается. — Зацепился?
— Ветер по верхушкам дует, — извиняющимся тоном объяснил Войцек.
— Эх, лучше бы он понизу подул, а то парит от земли и душно, — пробурчал Кольцов.
— Опять же капельки и всякий прочий гнус.
Войцек несколько раз дернул связку с багажом, махнул рукой и сам взлетел к верхушке дерева, чтобы отцепить узел с вещами.
— Тут лес впереди пореже будет, ты вниз спусти свою тележку, — предложил Семка.
— Тут бы самому спуститься! Я штанами зацепился. — Войцек от неудобства положения сильнее обычного растягивал слова, и акцент у него стал очень отчетливым.
— Отцепляйся, подождем, — спокойно сказала Настя.
— Ага, пан Войцек, отцепляйся. Мы тебе не помощники, сами по себе летать не умеем.
— Не обращайся ко мне «пан», я финн, а не поляк, — обиделся Войцек, занятый на приличной высоте избавлением собственных штанов от зацепа.
С Войцеком действительно была некоторая путаница: будучи чистокровным финном, он носил польское имя. Опять же фамилия у него была почти «русскозвучащая» — Кисконнен. Из-за чего его порой называли Кошкиным или Кискиным. Войцек чуть-чуть обижался и неизменно сдержанно просил так его не называть, объясняя в подробностях, что значит его фамилия на финском и даже про генеалогию рода. И на обращение «пан» тоже слегка обижался.
