Из задумчивости меня вывел изменившийся характер шума, создаваемого вращением винта. Я выглянула в иллюминатор и увидела, что вертолет садится на какое-то судно. В первый момент я не могла определить его размеры — большое оно или маленькое, сравнить на фоне океанской воды было не с чем. Но вертолет продолжал опускаться, судно росло и росло на моих глазах, пока не превратилось в настоящий большой корабль. А когда на его палубе различила маленькие фигурки в военной форме, я сильно засомневалась, что это тот самый катер, куда обещал меня доставить Евграфов.
— Куда вы меня привезли? — прокричала я в ухо сидевшему рядом капитану.
Тот только успокоительно помахал ладонью — не беспокойся, мол, все в порядке, прибыли по тому адресу, который нужен.
На авианосце Тихоокеанского военно-морского флота «Стремительный», которым оказался огромный при детальном рассмотрении корабль, мы пробыли совсем недолго. Галантный морской офицер поцеловал мне руку, чем вызвал гримасу неудовольствия на лице Евграфова, и сообщил, что в квадрате 22/46-Е подобран человек в национальной одежде, привязанный ремнями к обломкам лодки. Он был без сознания. Судовой врач привел его в чувство, но говорить толком он еще не может, сказал только, что его лодку перевернула и разбила «большая волна». Поняв, что это один из тех, кого ищут спасатели и пограничники, военные моряки связались с пограничной заставой, а оттуда их сообщение передали Евграфову, и он решил сразу же забрать потерпевшего крушение и доставить его на берег.
Я не обратила внимания на слова офицера — «в национальной одежде». Ясное дело — в японской, решила я, какая еще национальность может жить в непосредственной близости к японской границе?
Однако, когда матросы пронесли на носилках в самолет подобранного в океане человека, я сильно засомневалась, что он — японец. Это был человек уже, как мне показалось, очень зрелого возраста. Прежде всего меня смутила его совершенно белая широкая окладистая борода и такие же белые усы. Почему-то я очень плохо представляла себе японцев бородатыми.
Да и лицо у него было очень мало похожим на те лица, которые мы привыкли считать традиционно японскими — густые темные брови, острый, выдающийся вперед прямой нос и овальные, почти европейские глаза могли бы принадлежать скорее какому-нибудь римлянину, чем жителю Токио или Киото.
Одежда на нем и впрямь была национальной, но вовсе не кимоно, как можно было предположить, а какой-то распашной халат с узкими рукавами, на котором был вышит прямоугольный узор — белыми нитками и какими-то не то стекляшками, не то камушками с отверстиями. Вместо традиционного японского оби — узкого пояса — халат был подвязан наборным набедренным поясом из кусочков сыромятной кожи, также отделанных каким-то прямоугольным узором. Матросы принесли и какую-то длинную палку с острым крючком на конце, изготовленным, судя по всему, из кости какого-то животного. Палка, как они объяснили, была привязана к правой руке старика, когда его подобрали в океане.
Старик молча смотрел на нас неподвижным взглядом и не делал никаких попыток ни заговорить, ни спросить у нас что-либо.
— Кто он, японец? — спросила я у Евграфова, пока мы не взлетели и двигатель работал на полуоборотах.
— Нет! — улыбнулся Евграфов. — Таких, как он, у них очень мало, это одно из старинных племен, айны. Их в Японии всего тысяч пятнадцать-двадцать. И все почти живут напротив нас, через пролив с японской стороны, на Хоккайдо. У нас, на Шикотане, всего одно селение было — человек тридцать. Их уже кто только не уговаривал перебраться на Итуруп или на Сахалин, но они ни в какую не соглашались. Промышляли охотой на котика и на тюленя. Китов давно перестали гарпунить, все равно на берег вытянуть не смогут, смысла нет охотиться. Люди чудные какие-то! Поклоняются океану, и хоронят их в океане. Сам, правда, не видел, но рассказывали ребята-сверхсрочники…
Вертолет взлетел. Евграфов еще пытался что-то мне говорить, но я уже ничего не могла разобрать за шумом двигателя. Он махнул рукой — потом, мол.
Со стариком-айном не удалось поговорить и на заставе, куда доставил нас вертолет. Врачи сразу же оттеснили его от меня и после беглого осмотра заявили, что он сильно переохлажден, не способен адекватно реагировать на окружающее, и вообще ему требуется срочная медицинская помощь, иначе может начаться жесточайший воспалительный процесс.
Я слегка поскандалила, но в конце концов отступилась, общаться с этим стариком и в самом деле сейчас затруднительно, он смотрел не мигая в пространство и на вопросы не реагировал. Мне, правда, показалось, что переохлаждение тут ни при чем, что причина в чем-то совсем другом, но в чем — я понять не могла.
Глава четвертая
Выспросив у врачей, сколько, по их мнению, времени потребуется, чтобы привести старика в нормальное состояние, я поспешила на поиски Фимки, который, как мне сказали, уже вернулся от геофизиков и пропадал теперь где-то на острове.
Шаблина я нашла в жилом поселке, где вовсю уже трудилась тяжелая техника — бульдозеры с огромными ножами, за один заход сдвигающими обломки сразу всего здания. Поселок уже был практически расчищен от обломков бараков и прочего мусора. Под ногами хлюпала глинистая, напитанная океанской и дождевой водой почва, кругом валялись обломки каких-то камней — от небольших, размером с кулак, до солидных глыб величиной с автомашину.
Фима снимал на пленку экскаватор, уже роющий фундамент под новое здание консервного завода, который, как выяснилось, решили восстановить в кратчайшие сроки. Я удивилась, увидев у котлована наших спасателей из Владивостока. На вопрос, почему они здесь, ведь Чугунков приказал снять спасателей с восстановительных работ, их старший, средних лет мужчина, кутавшийся в штормовку под моросящим нудным дождем, сплюнул в заполняющийся вслед за ковшом экскаватора водой котлован и заворчал раздраженно:
— У него семь пятниц на неделе, у твоего Чугункова. Мы по лесу полазили на горе часа четыре, а потом — всех срочно сюда, на восстановление рыбзавода. А я строителем не нанимался! В гробу я это видел — грязь тут месить под дождем, пусть вербуют сезонников, те и построят им все что хочешь — хоть черта лысого!
Я оставила его у котлована и подошла к Фимке, только что вылезшему из ковша экскаватора, куда он забрался в поисках наиболее эффектной точки съемки.
— О! Наконец-то я нашел тебя! — нагло заявил Ефим, хватая сразу же меня за руку и таща куда-то в сторону от котлована.
Он впихнул меня в вездеход, стоящий неподалеку, и принялся сразу же тараторить как сорока.
— Оленька, я все твои просьбы выполнил! — заявил он, слегка озадачив меня множественным числом слова «просьба», я его просила, насколько мне помнится, только об одном: связаться с геофизиками и выяснить у них все, что можно, о причинах цунами и возможности их прогнозировать.
— Ты представляешь, меня там чуть не арестовали! — продолжал Фимка. — Какой-то козел с майорскими погонами и генеральскими замашками. Столкнулся со мной около палатки геофизиков, они катер с «Витязя» ждали, и начал сразу орать — кто я, видите ли, такой, да что я тут делаю, да есть ли у меня допуск в пограничную зону? Хотел мою фотокамеру отобрать, представляешь? Я его чуть не убил на месте, спасибо ему вот, оттащил меня от этого дурака, а то не знаю, что было бы…
Ефим показал рукой на молчаливого человека, зябко кутавшегося в штормовку, которого я в тусклом полумраке сначала не заметила. К моему удивлению, им оказался тот самый очкарик, который докладывал на совещании, проводимом Чугунковым, первым и вызвал неудовольствие генерала своими научными речами. Он, как мне показалось, тоже узнал меня.
— Нашли своих японцев в океане? — спросил очкарик, протягивая мне руку. — Моя фамилия Финкельштейн. Самуил Моисеевич Финкельштейн, хотя чаще меня называют Семеном Михайловичем, как Буденного.
— Кого? — переспросила я.
Очкарик пожал плечами.
— Буденного, — ответил он недоуменно. — Был такой деятель… Я думал, его еще помнят.
— Ах, этот! — рассмеялась я. — Простите меня за такую реакцию! Я просто не сразу вас поняла. Дело в том, что нашего министра тоже зовут Семен Михайлович, и это тоже кличка или прозвище, что ли… Настоящее имя у него сложнее и не очень удобно для произношения.
Я давно заметила, что когда сообщаешь людям об этом факте, они как-то просто машинально спрашивают: «А как же его зовут?» Но этот, к моему удивлению, такого вопроса не задал.
— Ефим сообщил мне, что вы интересуетесь процессами образования и распространения динамического возмущения в больших массах воды, — сказал вдруг он, слегка огорошив терминологией, сквозь которую я с трудом продралась до смысла сказанного.
«А Чугунков-то был, пожалуй, прав, — подумала я, — когда просил его разговаривать на простом, общедоступном языке, а не читать лекции».
