Давайте вдумаемся в то, что составляет самую суть религиозного противоречия. Начало четвертого Евангелия – дело рук человека Книги, человека Буквы, человека библейского, а не евангельского, а начинается оно с того, что в начале было Слово, Logos: έν αρχή ήv ô λόγοζ. Там не говорится, что έν αρχή ήν ή γραφή, что в начале было Писание, Буква, Книга. Еще бы! Даже в эмбриональном развитии человека из плоти и крови скелет образуется лишь после того, как уже появилось все остальное.
И вот пришла Буква, Писание, Книга, и евангельское сделалось библейским. А евангельское – вот в чем корень всех противоречий! – было надеждой на конец истории. От этой-то надежды, поколебленной смертью Мессии, и родилась в эллинизированном иудаизме, в платонизирующем фарисействе, вера в воскресение плоти.
Буква мертва; в Букве тщетно было бы искать жизнь. Евангелие (Лук., XXIV) повествует о том, что когда ученики Иисуса после Его смерти, в субботу пришли ко гробу Его, то нашли могильную плиту сдвинутой и не нашли тела Господа Иисуса; и когда они недоумевали, пред ними предстали два мужа в одеждах блистающих и сказали: «Что вы ищете живого между мертвыми?». Или, иначе говоря: что вы ищете слово между костями? Ведь кости не могут говорить.
Бессмертие души, души, которая себя пишет, духа Буквы – это философская языческая догма, догма скептическая, которой сопутствует постановка трагически неразрешимого вопроса. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть платоновский Федон. Наверное, эти благочестивые язычники, подобно тем монахам из траппистского монастыря, что мечтали навсегда заснуть в Господе, мечтали умереть, погрузившись в сны Деметры, Девы Матери, и спать без сновидений, умереть, как умирали люди самого первого, золотого, века, о которых Гесиод (Труды и дни, 115) говорит, что умирали они как будто объятые сном: Θνήσκοντεζ ώσθ ΰπνψ δεδμημένοι.
Святой Павел сделал евангельское библейским, превратил Слово в Букву. Святой Павел зовется апостолом язычников. Язычников? Язычник (paganus) – по-латыни это значит человек поля (pagus), крестьянин, деревенский житель, или pagenstanius. А крестьянин, человек деревенский – и снова противоречие! – это человек Слова, а не Буквы.
Язычник как таковой – человек неграмотный. Или может быть, существует говоримая Буква, которая правит в деревнях, и писаное Слово, господствующее в городах? Мы не очень-то верим в Volkgeist, «народный дух» немецких романтиков.[48]
Как правило именно неграмотные, необразованные люди чаще всего бывают рабами альфы и беты, алфавита и Буквы. У крестьянина голова битком набита литературой. Традиции, которых он придерживается, имеют литературное происхождение: первоначально они были выдуманы каким-нибудь ученым мужем. А в основе его народных песен – литургическая музыка.
Павлинизм, религия Буквы, или, если хотите, писаного Слова, был религией городов, городских масс, рабочих крупных промышленных центров. Точно так же большевизм никогда не будет воспринят крестьянами, деревенскими жителями, русскими православными язычниками, которые придерживаются своей традиционной говоримой Буквы.
Целый мир противоречий!
То была агония христианства в Святом Павле и в павлинизме, который благодаря ему был вызван к жизни. Или, точнее, был им порожден. То была трагедия павликианскости, борьба между воскресением плоти и бессмертием души, между Словом и Буквой, между Евангелием и Библией, и опять-таки агония. Тезис о бессмертии души из Федона – не более чем хитроумная уловка. Гораздо предпочтительнее иудеохристианская система воскресения из мертвых», – говорит Ренан (Feuilles détachées, p. 391). Прочтите Choses passées[49] бывшего аббата Альфреда Луази,[50] и вы станете свидетелями еще одной агонии того же рода.
Вместе с Буквой родилась догма, то есть узаконенное учение. Борьба, агония происходила внутри догмы и сама догма была ареной этой борьбы, в силу того противоречия, которое догма несет в себе самой, ибо Буква убивает. И началась агония догмы, борьба против ересей, борьба идей против мыслей. Но догма жила за счет ересей, подобно тому как вера живет за счет сомнений. Догма сохраняла и утверждала себя через свои отрицания.
И вот, наконец, явилась величайшая из ересей (после арианства,[51] которое в ней возродилось) – Реформа, у истоков которой стояли Гус, Виклиф и Лютер. Говорят, что с тех пор, как «Реформа рассекла надвое нашу Европу, нет больше христианства». И при этом добавляют. «Где же теперь род человеческий для каждого конкретного человека? – У него на родине», а говорится это в книге, на титуле которой стоит: La Dèesse France.[52]
Реформа, которая взорвала Букву изнутри, стремилась воскресить в ней Слово. Она хотела извлечь Слово из Книги, Евангелие из истории, и воскресила все то же старое, скрытое противоречие. И тогда жизнь христианства стала истинной агонией!
Протестанты, учредившие таинство Слова – таинство, уничтожившее Евхаристию, – подчинили его Букве и стали учить народы уже не столько слушать, сколько читать.
Кстати, в порядке отступления, любопытно заметить, что баскский язык – родной язык Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов, Сен-Сирана,[53] аббата Пор-Рояля, а также и моих дедов и прадедов, – обрел письменность именно благодаря протестантскому движению. Сделанный баско-французским гугенотом Хуаном де Лисаррага перевод Нового Завета на баскский, де Бриску – по-баскски Бераскойа, – был одной из первых книг (кажется, второй), написанных на баскском языке.
Протестанты хотели Буквой утвердить Слово, но агония усиливалась. Боссюэ[54] сказал ясно и определенно: «Ты изменяешься, значит, ты не истина!»; однако, противореча самому себе, он говорил: «Ты не изменяешься, значит, ты смерть! «. И вот Церковь и Реформа вступили в борьбу друг с другом и каждая – сама с собой, началась борьба за то, чтобы Римская Церковь протестантизировалась, а Реформа романизировалась.
Все это кончилось тем, что христианскость оязычилась и окаменела в Священной Римской Империи, где шла борьба между Папством и Империей; закончилась эпоха Соединенных Штатов Запада и началась эра наций, богини Франции и богини Германии, богини Англии и богини Рима, и бедной полубогини Италии. И впредь граждане, так называемые христиане, смогут объединяться, преследуя патриотические, национальные или социально-экономические цели, но уже никогда больше не объединит их цель сугубо религиозная. Испанский традиционализм выдвинет свой лозунг «Бог, Родина и Король!». Мадзини[55] провозгласит: «Бог и Народ! «; но этот Бог не тот Бог, что в одиночестве удалился на гору, когда толпы народа хотели провозгласить Его царем.[56]
Во время одной из наших последних гражданских войн в Испании, в моей родной Стране басков, во время гражданской войны 1873–1876 гг.[57] карлистский генерал Лисаррага – тоже Лисаррага, как и тот гугенот, что перевел на баскский Евангелие, и, кстати, это же самое имя носят по материнской линии мои дети,[58] – атакуя либералов, послал небесам это бессознательное богохульство: «Живи, Бог, дабы…! «Бывает, что говорят «Да живет Бог! «. Но это «Живи, Бог! «сказано уже не в сослагательном, не в пожелательном, а в повелительном наклонении!
Реформа хотела вернуться к жизни через Букву, а кончила тем, что уничтожила Букву. Ибо свобода совести это смерть Буквы.
IV. Ависага Сунамитянка
Первая книга Царей,[59] начинается так:
«1. Когда Царь Давид состарелся, вошед в преклонные лета, то покрывали его одеждами, но не мог он согреться.
2. И сказали ему слуги его: пусть поищут для господина нашего царя молодую девицу, чтоб она предстояла царю, и ходила за ним, и лежала с ним, – и будет тепло господину нашему царю.
3. И искали красивой девицы во всех пределах Израильских, и нашли Ависагу Сунамитянку, и привели ее к царю.
4. Девица была очень красива, и ходила она за царем, и прислуживала ему; но царь не познал ее».
Далее речь идет о том, как Адония, сын Аггифы, возгордившись, говорил, что он будет царем, когда умрет Давид, и собрал вокруг себя целую армию своих сторонников; но пророк Нафан сказал Вирсавии, матери Соломона, что он, а не Адония должен стать наследником Давида, и сделал так, что Вирсавия пошла к великому царю, к своему соучастнику во грехе, и просила его, чтобы престол унаследовал Соломон, сын их греха, а не Адония, который уже сделал жертвоприношение и правил как царь. Пророк Нафан поддержал Вирсавию в ее хлопотах. А тем временем бедная Ависага, единственная жена великого царя, так и оставшаяся девственницей, лишь согревала его в его агонии, оставаясь безучастной к каким бы то ни было политическим интригам. Давид же пообещал Вирсавии, что Соломон унаследует престол.
