По ходу дела их три раза останавливали, и, как водитель ни размахивал накладными, два из трех патрулей у него отобрали по десятке под беспроигрышным предлогом «За что? Хочешь, сейчас найдем, за что?!».
Вышло так, что, когда наконец искомый магазин засиял впереди своими огнями, водитель глянул на темное небо, на часы и зло произнес, вставляя через каждое слово энергичные междометия:
— Через пять минут закроется. Кто меня теперь разгружать будет? Лишний день теряю! Ты, парень, не виноват, конечно, но чтоб я еще раз в вашу дурную Деревню поехал! Хуже здешних гаишников только ростовские!
В другой раз Сашка бы обиделся, но сейчас он и сам не питал теплых чувств ни к городу, ни к гаишникам, да и вообще ни к чему на свете, включая и себя самого. Это ж надо было так умудриться — весь день коту под хвост ушел. И еще придумывает что-то, город, мол, не выпускает, таинственные события… Уж коли сам дурак, так нечего и оправдания сочинять.
Дальше, за магазином, в дверях которого действительно уже стояла тетка в грязно-белом халате, не пускающая новых покупателей, тускло светилась вывеска «К_фе 1_ОМА1_КА» — у букв «Р», «ш» и «к» не горела часть неоновых трубочек, и от этого банальное название приобрело иностранную загадочность. Вспомнив, что с утра он так ничего и не ел, Воронков немного поколебался, а затем все-таки повернул к забегаловке.
Интерьер «Иомаики» оказался под стать вывеске — грязный пол, сальные столики, запоздалые посетители что-то ели, не снимая тарелок с алюминиевых подносов. В углу пятеро мужичков шумно допивали вторую бутылку водки, а первая, уже пустая, стояла у ножки столика.
В меню красовались завлекательные названия типа «шницель по-венски», «салат пикантный», но то, что оказалось в тарелке, походило на пристойную еду не больше, чем сама «Иомаика» на парижский ресторан. Запах, идущий от «шницеля», уже говорил сам за себя, а когда Сашка попытался откусить от него кусок, то из-под серо-коричневой корки на тарелку высыпались подгорелые макароны вперемешку с зеленоватым фаршем, в котором красовалась четвертинка луковичной «попки» с непромытыми корешками. Издерганные за день нервы не выдержали.
— Что за говно здесь дают! — с ненавистью выкрикнул он в сторону стойки и швырнул вилку в тарелку с такой силой, что разведенный из картофельного порошка «гарнир» полетел во все стороны брызгами, причем немалая часть их досталась многострадальной куртке самого Воронкова.
Он, не отодвигаясь, резко встал, и хилая табуретка отлетела назад, бренча и кувыркаясь. Хотелось еще чего-нибудь крикнуть, а может быть, и пойти на кухню, найти повара, запихать ему в глотку десяток-другой этих шницелей…
— Эт-та верна. А еще, суки, стаканы немытые подсунули, — дружелюбно прокомментировал выступление Воронкова полутрезвый голос из пьющей компании, и Сашка вдруг увидел себя со стороны: рваного, с побитой рожей, устраивающего скандал в грязной забегаловке…
Он повернулся и вышел, не обращая внимания на раздатчицу, начинающую визгливый монолог о том, что «Ах, ты, бомжатина, сейчас тебя милиция…».
Домой, домой!
Хватит!
Там в холодильнике найдется какая-то жратва, а истомившийся Джой будет вилять хвостом и лезть целоваться.
А потом, чтобы забыть всю сегодняшнюю дребедень, можно сесть на телефон и выписать на вечерок Ленку. Или Ирку, она вроде ближе живет, или…
А впрочем, без разницы.
С некоторых пор отношения Сашки с противоположным полом носили характер заведомо простой и взаимоудовлетворительный. Ему за глаза хватило того памятного периода жизни, когда полгода имя Анжела казалось самым прекрасным в мире, а следующие шесть месяцев он сам напрашивался на дальние и нудные заводские командировки, лишь бы поменьше ходить по знакомым улицам. И поменьше вспоминать о периоде счастливого добровольного помешательства, которое закончилось так просто и так паршиво…
Зато теперь — как прививку получил.
И оказалось, что можно жить и получать удовольствие от жизни гораздо проще и дешевле. Сашка вспомнил пару-тройку эпизодов «получения удовольствия от жизни» и первый раз в последние несколько часов улыбнулся.
Была у него одна знакомая «столичная штучка», увлекавшаяся англоязычной поэзией. Романтическая девица с жизненным кредо «жить так, чтобы всем чертям было тошно» и поминутно к месту и не к месту цитировавшая то Элиота, то Эдварда Лира, то Огдена Нэша. Воронков, к поэзии вообще-то равнодушный, считавший сие сочинительство супротив реалистической прозы весьма искусственным способом взаиморасположения слов, со временем пристрастился и даже начал чувствовать некий особый вкус. Главным образом, поддаваясь огневому темпераменту девушки.
И сейчас всплывало в памяти иногда из того, что она часто цитировала:
Жизнь человека — обман и разочарование.Вещи вокруг — подделки…[2]
Не так все и плохо!
Надо только прикупить кое-чего по дороге… На память пришел круглосуточный ларек у остановки рядом с домом. Там как раз подходящий ассортимент — выберем кексик какой-нибудь или рулетик с «пластмассовым» джемом и бутылочку ликера наименее ядовитого цвета. Дрянь, конечно, подделки, химия, ну, а куда деваться? Не те доходы, чтобы носом крутить.
Заманчивые планы вечера настойчиво требовали скорейшей реализации, и Воронков без раздумий свернул в переулок, срезая дорогу.
Темновато, конечно…
Да пошла она на фиг, вся эта бредятина! Не хватало еще начать темноты бояться!!!
Насвистывая про трын-траву и зайцев, он ускорил шаги.
Переулок длинный и кривой.
Вскоре начались разнообразные закутки с закоулками, в которые Сашка никогда не заглядывал, хотя ходил здесь сотни раз.
Вот привычно пахнуло жратвой — сюда выходят задворки ресторанчика, «Апеннины» он называется, что ли?
Заведеньице не из бедных — хоть и задний двор, а вокруг ажурная загородка, гроздья светящихся шаров на столбах. А запах… Китайская лапша так не пахнет!
Сашка сглотнул слюну и заторопился еще больше, оставляя за спиной этот уголок почти европейской культуры.
Благополучную внешность уголка нарушал только бомж, роющийся в аккуратных пластиковых баках. Грязный и какой-то особенно нечесаный, он оторвался от своего занятия и проводил прохожего долгим взглядом. Сашка даже спиной почувствовал этот взгляд, но подавил желание обернуться. Еще привяжется, и опять какая-нибудь пакость начнется.
А так — вот поворот, и ощущение неприятного внимания пропало, словно отрубленное стеной дома.
Теперь переулок петлял между домами, освещенный отблесками света из окон квартир, владельцы которых еще не обзавелись плотными шторами. Таких было немного, а фонари в этих местах повывелись еще два года назад.
Воронков передернул плечами — как бы в лужу не вляпаться! Впрочем, уже не далеко — вон уже показался темный и мрачный параллелепипед поликлиники, за ним будет поворот, еще метров сто по прямой, а там и проспект, от которого до дома рукой подать.
Он снова засвистел и легко перепрыгнул через очередную лужу.
Хорошо хоть дождь прекратился, хотя тучи как висели, так и висят — ни звезд, ни луны не видно.
А хоть бы и висели они в небе, все равно заглянуть в эту узкую кирпично-бетонную расщелину им оказалось бы нелегко. Стена поликлиники отрезала полнеба справа, а два угрюмых дома заслонили собой все с левой стороны.
С трудом разглядев очередное разливанное море глубиной по щиколотку, Сашка нацелился перемахнуть и через него, но тут его словно приморозило к месту, он так и замер с поднятой ногой.
Вокруг возникла и сотрясла мир тягучая дрожь, которую он ощутил всем телом, и почему-то в мозгу возникла аналогия — суслик, на которого упала тень ястреба.
«Пусть боимся мы волка и сову» застряло в горле, перехваченном спазмом страха.
Мелко звякнули окна в окружающих домах, и тут же все заглушил гулкий скрежет, обрушившийся со всех сторон. Захотелось втянуть голову в плечи или забиться в какую-нибудь щель…
«Ну вот, и началось…» — промелькнула у Воронкова мысль.
Он быстро огляделся по сторонам и лишь потом, глянув вниз, понял, что все-таки встал ногой в лужу.
Вокруг было тихо.
«Шалят нервишки-то? — подбодрил здравый смысл. — Ничего удивительного — после такого-то дня. А надо воспринимать все проще: мало ли в городе звуков разных бывает? Вот так, сглотнуть этот противный комок, восстановить дыхание, и марш вперед. Почему стоим? Стыдно, товарищ лейтенант запаса!»
Черта с два стыдно! Страх прочно угнездился где-то в спинном мозге, а тот знал толк в простых инстинктах и в гробу видал все логические построения.
«Сматываемся отсюда», — властно приказал инстинкт, и Сашка с ним спорить не стал.
