— По сравнению со старушкой Петренко — прекрасно.
— Как вы меня напугали этим вскрытием! Я ведь уже в таком возрасте, что вы могли остаться без прокурора.
— Назначили бы исполняющего обязанности… Мы оба улыбнулись, Иваныч шутки понимает и не обижается. Первого апреля коллектив подшутил над молодым следователем: зная, что шеф заполняет месячный отчет и никого к себе не пускает, зашли к нему в кабинет и сказали, что мы уже дела шефу на проверку отнесли; «а ты чего сидишь? Шеф отчет делает, ему надо все свои дела показать». Молодой ответил, что уже заходил к шефу, а тот его отправил, сказал — занят. «Правильно, — объяснили мы ему, — разговаривать с тобой ему некогда; ты просто войди к нему, дела положи на стол, а он тебя потом вызовет». И ведь мы повели его к шефу и запихнули в кабинет с кипой дел. Бедный шеф, подняв голову, наблюдает такую картину: самый молодой его сотрудник входит в кабинет, молча кладет на прокурорский стол все свои уголовные дела и так же молча поворачивается и выходит. Мы молили Бога, чтобы это выглядело демонстративно, — такие мы сволочи. Но все же не такие, чтобы заставить молодого расхлебывать наши шутки. Когда мы все рассказали шефу, он смеялся вместе с нами.
С отеческим напутствием посетить стоматолога шеф меня отпустил. Я, конечно, тут же побежала к Горчакову, который пил чай с помощницей по уголовно-судебному надзору Ларисой Кочетовой. Когда я вошла в кабинет, Горчаков заметно оживился, предвкушая развлечение. Мы с Лариской сосуществовали вполне мирно, но Леша почему-то вбил себе в голову, что нас с ней раздирает дух соперничества, и стремился при каждом удобном случае столкнуть нас лбами, ожидая, что мы подеремся. Мы-то с Лариской давно раскусили горчаковские коварные планы и подыгрывали ему, с удовольствием наблюдая за его потугами.
— Ты, Маха, небось чайку с плюшками пришла попить? — вкрадчиво начал Леша.
— Нет, водки с колбасой.
— Ну и хорошо, а то плюшек тебе нельзя. Сладкое портит фигуру. Вон Лариска сладкого уже два месяца не ест, зато смотри, какая у нее талия! Пора бы и тебе позаботиться о пропорциях…
— Нет, сейчас еще рано. Вот когда я доживу до Ларискиного возраста, тогда и буду думать о фигуре.
Лариска прыснула, забрызгав Горчакова чаем. Мы еще поболтали на отвлеченные темы, потом Лариска помыла свою чашку, поставила ее на место и ушла в суд. Горчаков запихал в рот целую плюшку, умудрился еще влить себе в пасть чаю, проглотил все это и вздохнул:
— Как хорошо, что я снова-снова с Элли! Вот дурак я был, польстился на звезды!
— Ну что, накушался аппаратной жизни? А Я ведь тебя предупреждали! — Я, конечно, не могла не позлорадничать. Лешка четыре месяца проработал начальником отдела по надзору за милицией в городской прокуратуре, переругался там со всеми, с кем только можно, а как только на теплое еще асташинское место уселся его бывший зам Дремов, до того курировавший общий надзор; Леша плавно приземлился назад в район. Дремов так долго боролся с Асташиным за место прокурора города, что поклялся извести всех, кого назначал Асташин.
— Да нет, с Асташиным работать можно было, а как пришел этот Дуремар… А что тут можно сказать, кроме слов Булгакова: «Пропал дом!»…
Я-то знала, что Леша погорел не только из-за Я того, что был назначен Асташиным, кое-кто из асташинских креатур сумел достичь взаимопонимания с новым шефом по принципу «ничего, что у меня язык шершавый? ничего, я критику люблю», а вот Леха стал проявлять принципиальность, не совпадая в фазе с руководством. Там, где Дремов был кровно заинтересован в решении вопроса так, а не иначе, Горчаков пускал все по воле волн, а там, где ему бы промолчать, он начинал проявлять излишнюю принципиальность, вот и адью, господин Горчаков, Я ищите место. Слава Богу, его кабинет в нашей прокуратуре шеф сберег, наверное, предвидя поворот событий. Шеф и мое место терпеливо держал, пока я швырялась рапортами об увольнении; знает он нас, как облупленных и прекрасно понимает, что со следствия нас с Лешкой вынесут ногами вперед, а что бы до этого ни происходило, какие бы мы окончательные решения ни принимали, — стоит просто подождать, пока мы выпустим пар. И придем поклянчить очередное дельце.
После Лешкиного возвращения мы сошлись на мысли, что городская прокуратура — кузница кадров для нашего района. Я, правда, его жалела в связи с тем, что не успел он просохнуть после «прописки» в городской, как пришлось отставляться за возвращение в район. Денег он потратил, конечно, немерено.
Первое время он ходил на работу злым и нервным, что, в общем, понятно: как бы он вслух ни радовался, что вокруг него нормальные люди, внутри-то грызло — ушел с понижением, потерял в зарплате, жена недовольна. Я его душевное состояние очень хорошо понимала, поскольку, хоть и прошло больше двух лет, а еще свежо было в памяти мое собственное возвращение из города в район.
Шеф тоже Лешку понимал; дал ему адаптироваться, сильно не заваливал, начал пока с пары взяток и одного дела об убийстве. Леха его нормально расследовал, а за две недели до конца срока вдруг разругался с подследственным, пришел из тюрьмы и написал шефу рапорт, что в интересах дела — поручить дальнейшее расследование другому следователю, а у него с обвиняемым психологическая несовместимость. Может, другой прокурор и счел бы это блажью, а наш шеф всегда внимательно относился к таким вещам и меры принял.
Ну, я, естественно, не отказалась помочь товарищу, да, в принципе, больше и некому было дело поручать: стажер мой, махнув рукой на приближавшуюся аттестацию, уволился и уже через две недели трудился в коллегии адвокатов. Так что я забрала дело, которое было в приличном состоянии, и пошла в изолятор знакомиться с новым подследственным.
Леша мне набросал краткий психологический портрет обвиняемого Соболева, да и из дела было ясно, что за фрукт меня ожидает. Но понравиться ему входило в мою задачу, поскольку он Лехе пообещал прочитать дело и подписать протокол ознакомления в срок, не затягивая, если с новым следователем он найдет общий язык. Поэтому я перед визитом в тюрьму помыла голову, надела новый костюм, а ногти у меня всегда в порядке.
Контакт получился. Выглядела я в тот день действительно хорошо; моего возраста мне еще с первого взгляда никто не давал, поэтому я люблю кокетничать: вот и с Соболевым знакомясь, я умышленно спровоцировала разговор о том, могу ли я его называть по имени, поскольку я намного старше его; сказать, что гожусь ему в матери, было бы преувеличением, но в тетушки — вполне. Соболев заинтересовался, чего, собственно, я и добивалась, зная, как люди реагируют, когда я называю им год своего рождения. К концу первого дня знакомства он уже ел у меня с руки.
А у меня он вызывал сложные чувства. Мальчик оказался интеллектуальным, из хорошей семьи, нежным и избалованным. Глядя на него, с трудом верилось, что он, ища развлечений, таскался по невообразимым притонам, а однажды от нечего делать пришел в гости к местной бандерше, сорокалетней тетке, Горностаевой, попил с ней водки с шампанским, а потом стал хладнокровно убивать ее.
На трупе живого места не было — сорок два ножевых ранения, рядом валялись два кухонных ножа со сломанными лезвиями, а третий нож торчал в ране. Четыре часа он методично вонзал в женщину ножи и наблюдал за агонией; и пьян-то был не особенно, так, полстакана за компанию. Потом собрал самые ценные вещички, которые, выйдя, отдал гопникам у ближайшего пивняка.
А вот это было роковой ошибкой, потому что слух о совершенном им благодеянии тут же пошел по всей Руси великой, и, когда был обнаружен труп, наш уголовный розыск, имеющий агентуру в местном клубе любителей пива, уже знал, что утром пятнадцатого сентября Эдик Соболев раздавал вещички, перечень которых подозрительно совпадал с похищенным из квартиры Горностаевой. Отпечатков пальцев Эдика на месте происшествия нашли больше чем достаточно, в том числе и на ножах, а на все вопросы уголовного розыска он ответил без колебаний и подробно. Горчакову он на манекене показал, куда наносил удары, Горчаков только удивлялся его памяти и едва успевал записывать. Так бы между ними все хорошо и было, но Эдика тянуло пофилософствовать, Ницше поцитировать, а Леша, нервный и обозленный, был плохим слушателем. Ну, а во мне Эдик нашел то, что искал, я с готовностью слушала его разглагольствования, поскольку все важные вопросы Горчаковым были уже выяснены, на мою долю остались формальности, можно было и за жизнь поговорить с обвиняемым.
Лешка все время меня спрашивал, как я могу общаться с этим слизняком. А я думала, какая это тонкая материя — следствие. Сколько раз бывало — едешь в изолятор, тебе в трамвае на ногу наступят, вот и разговор с клиентом начнешь не с той ноты, а человек, может, и хотел что-то сказать, да замкнется. (Кстати, шеф постоянно делает нам замечания, чтобы мы не называли подследственных клиентами; говорит, у нас не коллегия адвокатов и не парикмахерская, а мы привыкли к этому выражению.)
