– Их посмотрим только мы с Канделой, и Кармина, если захочет. Я принесу адаптор с работы.
– Тогда почему бы не посмотреть видео всей семьей: бабушка, мама, ведьма Мари?..
– Нет, ни за что. Тете Мари может сделаться дурно… Чувствительным людям такое лучше не видеть.
Гадор снова волнуется и сжимает в пальцах туалетную бумагу, превращая ее во влажную массу, а потом в маленький и бесполезный белый комок.
– Это же не военный репортаж, Бренди. Они там просто трахаются.
– Понимаю, глупая.
Бренди поднимается и выключает свет, не спрашивая разрешения.
– До завтра, девочки. Тогда все обсудим.
Глава 5
Еще никем не доказано, что Бога не существует. Аристотель в IV веке до рождества Христова – кажется, это было именно тогда – сам Аристотель, не больше и не меньше, верил в то, что мухи, комары и моль возникают из ничего: из грязи, из земли или из навоза. Ему представлялось логичным, что раки, моллюски, угри и рыбы появляются из тины или водорослей как результат их распада; крысы, по его мнению, зарождаются во влажной земле, а крупные животные – в остатках огромных прозрачных червей. Идеи старика Аристотеля – блистательного риторика, но довольно посредственного биолога и ученого-исследователя будоражили умы на протяжении двадцати веков. Однако нужно признать, что ценность представляют собой не выводы, которые он делал, – часто бессмысленные с точки зрения научной логики наших дней – а вопросы, которые он перед собой ставил. Очень часто вопросы оказываются настолько же или более важны, чем ответы, и именно поэтому старый хитрец считается одним из величайших учителей и мастеров.
Отдавая должное умению Аристотеля задавать вопросы, нужно сказать, что его злополучное влияние до сих пор чувствуется в лабиринтах, по которым блуждал, как сказал бы Лейбниц, разум на протяжении всей истории человечества. Ни Копернику, ни Галилею, которые опровергли греческий геоцентризм, не удалось опровергнуть теорию Аристотеля о спонтанном зарождении к жизни, хотя они и предложили миру свое – величайшее открытие. Его значение неимоверно было занижено из-за невежества и косности. Заблуждение же Аристотеля оказалось настолько живучим, что в XVII веке врач из Брюсселя Жан Батист Ван Эльмон разработал метод, по которому можно было за двадцать один день создавать крыс. Метод был очень простой: нужно было только положить несколько граммов зерна и грязную рубашку, смоченную человеческим потом, в коробку. Крысы появлялись как по волшебству, живые и во плоти, якобы благодаря живительным свойствам пота, вероятно, его собственного, причем такого хорошего качества – что касается запаха и текстуры – и в таком количестве, что не было бы странно, если бы там обнаружили еще жаб и змей. Неудивительно, что у другого врача, Франческо Реди, примерно в то же время, что и у бельгийца, появилась блестящая идея пронаблюдать, что получится, если поместить разлагающиеся продукты в две коробки и одну закрыть, а другую нет. Незакрытая моментально наполнилась червями; закрытая оказалась пустой.
Спонтанное зарождение жизни – безусловно нелепость, ошибка нашего любимого Аристотеля, живучести которой в течение многих веков способствовал контроль со стороны церкви над наукой и философией.
Существование Бога никогда не было экспериментально подтверждено церковью, ни одной из церквей. Впрочем, речь идет о нетленной и неосязаемой субстанции, чье отсутствие тоже никак не доказано.
Таким образом, еще остается вероятность, что где-то в тихой гавани сокрыто нечто поразительное и безгранично благостное. Как и Аристотель, я испытываю понятный ужас перед пустотой.
Если в конце концов Антонио Амайо все точно подсчитает и покончит со мной, еще остается вероятность, что часть меня поднимется или спустится в другое физическое, химическое или божественное измерение и окажется далеко отсюда. Впрочем, это единственное, что я пока знаю. Пока.
Мне нужно написать, чтобы в случае моей смерти меня кремировали. Не хочу, чтобы мое тело стало базовым материалом для якобы спонтанного зарождения разных червей. Я знаю, что бальзамирование замедляет разложение, которое так любил старик Аристотель. Но все же…
Если закрою глаза, я представляю себя мертвой, похороненной в холодной могиле, ужасно одинокой, как бывают одиноки только мертвые, а потом вспоминаю червей, которые как сумасшедшие сновали по колбасе, пролежавшей пару лет, забытой в глубине одного из кухонных шкафов и полностью сгнившей.
Мы ничего не замечали, пока не пошел запах.
– Ты уже не пользуешься чистящим средством, Эла? – все время спрашивала тетя Мари.
Запах гниения – это давнее, отвратительное и противное воспоминание, которое меня мучает, не знаю почему. Наверное, это как-то связано с моей работой в похоронном бюро, впрочем, я не уверена. Я обнаружила источник мерзкого запаха, пошарив рукой по одной из высоких полок на кухне. Я не могла разглядеть, что там. Я поочередно ощупывала все: заржавевшую взбивалку, алюминиевые формы для тортов и пустые полиэтиленовые пакеты, валявшиеся повсюду. Уже решив передвинуться и продолжить поиски на других полках, я коснулась кончиком пальца чего-то влажного и ощупала – сердце заколотилось. Я попыталась разглядеть, что это, поднявшись на цыпочки на табурете, на котором стояла, но потом схватила это руками – гладкое и подозрительно мягкое. Я с любопытством потянула на себя. Поднеся найденное к глазам, я почувствовала волну тошноты, которая поднималась все выше, пока не ослепила меня. Мой желудок был как переполненный стакан. В моих руках бурлила жизнь, хотя я осознавала, что это не продукт спонтанной регенерации (я уже изучила Пастера[4]). Маленькие червяки, бледные и темные, возмущенно извивались. Крошечные светлые черви, похожие на мех горностая, погружали свои дрожащие тела в испорченное мясо. Глядя на них вблизи, можно было разглядеть кровь, текущую под прозрачной и тонкой кожей, неутомимо движущуюся вверх и вниз по их маленьким, возбужденным телам. Я раздавила одного из червей, и этот неожиданно звонкий звук показался мне невыносимо гадким. Зов того, что не существует и что тем не менее нас призывает; что-то древнее, коварное и неопределенное, чего нельзя не замечать. Подержав в руке гниющую колбасу несколько секунд, я бросила ее на пол, издав, кажется, победный крик, на который сбежались мои сестры и мать. Я снова посмотрела на колбасу, лежащую посреди кухни на белом линолеуме, какую-то зловеще мрачную, и все закружилось вокруг меня. Мне показалось, что я вижу поднимающийся над ней отвратительный пар, слышу шум, треск, шепот, голоса, и меня вырвало. Мама держалась стойко и уверяла, что страшного ничего не произошло.
