— Слушай, друг! Знавал ли ты так же одетых славных мужчин, что я вез до Ютландии несколько лет назад? Карпи… — поскреб лоб Олаф, вспоминая имя того человека.
Однако Василий с сожалением развел руками, давая понять норвежцу, что совершенно не понимает его. Толстяк же для себя вопрос определенно решил и, хлопнув себя по лбу, с улыбкой указал на Новикова, а затем на его людей толстым, как сарделька, указательным пальцем с грязным ногтем и что-то проговорил, после чего взошел обратно на мостик, довольный собой.
Корабль между тем все дальше входил в шхеры Гетеборга, убрав большую часть парусов. Острова становились все больше, на них появлялись деревья, а то и неказистые домики рыбаков. Частенько «Крутобокий Олаф» проплывал мимо лодок хозяев этих домишек, над которыми кружили вечно голодные чайки.
Искусный лоцман таки привел судно в гавань, встав на якорь близ портовых причалов. Вскоре подвалили баркасы, и началась выгрузка ангарского отряда. Когда же стрелки оккупировали часть причала, а Сазонов уже хотел найти кого-либо, чтобы отдать бумаги, к ним приблизились несколько датчан. Все они и возглавлявший их офицер резко контрастировали с теми, кого Новиков видел в Христианзунде, — эти вояки явно побывали недавно в переделке. Помятая, вся в отметинах кираса офицера и рука на перевязи, в набухшей от крови повязке говорили об этом лучше всяких слов. Заросшее щетиной лицо казалось порядком изможденным, но его взгляд, холодный, пронизывающий насквозь, буравивший ангарцев из-под широкополой шляпы, утверждал его владельца решительным человеком.
Разговор не складывался, покуда Василий не передал офицеру Регнеру Торбенсону документы. Датчанин попробовал было перейти на немецкий, но и этот язык не помог установлению контакта. Среди ангарцев знатоков немецкого не нашлось. Коротко кивнув, после того как бумаги были им прочитаны, Регнер махнул здоровой рукой в кожаной перчатке, схожей с милицейской крагой, указав гостям направление движения.
— Стро-о-ойсь! — разнеслось над причалом — это лейтенанты мигом подали стрелкам команду.
И хотя среди портового гомона она не особенно была слышна, Торбенсон тут же обернулся. Его лицо выказало интерес к тому, как ловко наемники похватали свои сумки и оружие, разобрали большие ящики с ручками и встали в походную колонну, ожидая приказа к маршу. Он одобрительно покачал головой. «Определенно, это хорошие наемники, а иначе зачем бы королю собственноручно писать о них», — подумал Торбенсон. Его солдаты, державшие в руках тяжелые шпаги, стали раздвигать толпу, таращившуюся на ангарцев и мешавшую свободному проходу. Вскоре колонна ушла прочь, и постепенно портовые звуки замолкали, уступая место городскому шуму. Навстречу отряду стали попадаться местные жители, практически не обращавшие на них никакого внимания, разве что иная молодуха кинет оценивающий взгляд или старик-швед недобро зыркнет из-под колючих бровей.
В селении Регнер нашел для ангарцев несколько повозок с ездовыми, а сам и сопровождавшие его воины оседлали коней, оставленных в одном из дворов. Но прежде чем покинуть это место, медик Екишев жестами настоял на том, чтобы датчанин дал ему осмотреть руку. Неожиданно в первую очередь для себя Торбенсон согласился. Промыв раствором пенициллина уже начавшую гноиться и источать крайне неприятный запах рану, мурманчанин с некоторой осторожностью достал из сумки футляр. Шприц не испугал скандинава, который с уважением смотрел на действия медика, впрыскивающего пенициллин в края раны. После этого Владимир Михайлович наложил чистую повязку, с брезгливостью выбросив прежние грязные лоскуты. Поблагодарив лекаря наемников, Торбенсон приказал выезжать на дорогу, тянущуюся вдоль домов и переходящую в широкую просеку.
Оставляя жилые постройки в стороне, колонна проследовала на север, огибая тянущуюся вдоль небольшой реки каменную гряду, поросшую лесом. Через пару часов отряд вышел на открытое место, и взору ангарцев открылась картина укреплений Гетеборга. Город был оккупирован, и, по всей видимости, произошло это совсем недавно. Проезжая мимо полей, окружавших невысокие холмы, на которых стояли крепость и два бастиона, ангарцы видели все те мерзости, что принесла в этот край война. Ни одного более-менее целого крестьянского дома в округе не наблюдалось, однако хмурые, одетые в рванье крестьяне уже копошились возле своих пострадавших жилищ. Буквально в нескольких десятках метров от них, в придорожной канаве, были навалены гниющие трупы, скалящиеся обезображенными лицами на проезжающих мимо людей. Уже и не разобраться было, кто там лежит — шведские ли воины, датские или крестьяне, погибшие ни за что. А валялись эти тела еще с осени, только недавно проявившись из-под снега. Да и на полях там и сям торчали бугорки — трупы погибших, а вот от мертвых лошадей зачастую оставались лишь костяки — мясо срезали подчистую. Воздух был наполнен тяжелым смрадом разлагающейся плоти, лишь в редкие минуты дуновения ветра со стороны моря становилось немного легче.
Тем временем повозки приблизились к одному из бастионов настолько, что ангарцы могли рассмотреть его. Тут явно не обошлось без подрыва порохового заряда — часть стены укрепления просела и завалилась, виднелись закопченные от бушевавшего огня внутренности постройки.
Регнер Торбенсон вел отряд наемников к Тролльхэттену, месту сбора одной из частей войска, что должно было поддержать выступление норвежской армии в Скараборг. Поначалу весьма недовольный приказом сопровождать их, сейчас он благодарил Бога за то, что он встретил этих людей. Ведь один из них спас не только его руку, но и жизнь. Регнер знал, что случилось бы с его раной дальше, и внутренне содрогался от одной этой мысли. Теперь же рука его не беспокоила, боль ушла, спал жар, а лекарь еще несколько раз звал его, чтобы вонзить близ края раны тончайшую иглу. К тому же он накладывал повязку искусней всех лекарей, что успел повидать рейтарский капитан. А встречал он их немало. Капитан чувствовал облегчение и надежду на скорое излечение. Ему теперь хотелось отплатить им той же монетой.
«Надо бы подбодрить их, а то уж больно они унылые», — подумал Торбенсон.
Он направил коня к повозке, где рядом с ящиками, с которыми наемники обращались очень бережно, сидел их начальник.
— Насколько я понял, вы владеете московитским языком, — проговорил он, зная, что наемник не поймет ни слова. — Я приведу вас к серным мортирщикам.
Карелия, северный берег Ладоги, Сердоболь Июнь 7153 (1645)
В Карелию, край бесчисленных озер да густых лесов, стоящих темной стеной на холмистой местности с частыми выходами гранитных скальных пород, пришло лето. Которое с самого начала выдалось сухое и теплое, причем некоторые сибиряки даже успели открыть купальный сезон. А многие уже с нетерпением ожидали того времени, когда можно будет отправиться домой, к родным. Да с победой!
Ангарцы рассаживались по длинным лавкам под навесами, ожидая своей порции каши с куриным мясом, кусок душистого ржаного хлеба и головку лука. Окрестные жители с удовольствием снабжали войско, к тому же за еду давали хорошую плату. Что было немаловажно для поселян, не раз ограбленных шаставшими по округе небольшими шведскими отрядами, состоявшими, правда, в основном из финнов. Сейчас же, едва «воевода Андрей Смирнов да Афанасий Ефремов с ратными людьми пришли в корельские земли, как они, кореляне, тех наших ратных людей встречали и крест нам да великому государю целовали», — писал сам воевода Ефремов в столицу.
Сидевшие за столами стрелки, по пояс голые, улыбающиеся и весело переговаривающиеся друг с другом, немного смущали почти привыкших к ним стрельцов Ефремова, расположившихся рядом, на земле у котлов. Больше притерпевшиеся к такому способу приема пищи, они все же нет-нет да присаживались на свободные места за столами.
— Но-но! Помолчите-ка, орлы! Дайте старику слово сказать! — хлопнул вдруг по краю стола полковник, сидевший во главе трапезничавших, одергивая галдящих стрелков.
Бойцы приготовились услышать о скором сборе и марше к Москве, как откуда-то сбоку к Смирнову вынырнул служка воеводы Ефремова, что-то с жаром зашептавший ему на ухо. Добродушно ухмыляясь, Андрей Валентинович поднял ладони вверх, словно извиняясь за то, что покидает стол, и проследовал за служкой. Вслед за ним направились двое офицеров.
Как оказалось, только что в Сердоболь прискакал гонец из Орешка, привезший указание из Москвы об оставлении корельских землиц, а также града Корелы и Сердобольского уезда среди прочих. Это было сильным ударом для ангарца. Первое время полковник Смирнов, как мог, гасил бурлящие внутри него эмоции. Но, несмотря на все старания, клокочущие в нем чувства несправедливости и унижения вырывались наружу. Выговориться у него не получалось, потому что связать даже пару слов Андрей Валентинович не мог — мешали ругательства, кои гремели на весь дом, как только он открывал рот. В итоге, махнув рукой, ангарец выскочил на двор и кликнул немедля собирать сержантов и офицеров своего батальона «Карелия».
