Монтер остановился и, пытаясь перекричать толпу, скомандовал:
— Подожди здесь! Нет смысла таскаться с чемоданом по перрону. Как только найду Ворона, сразу вернусь!
— Поторопись! Мы можем опоздать.
— Будь спокоен. У нас еще уйма времени. Паровоз набирает воду, так что успеем.
— Ладно. Буду ждать тебя здесь…
Монтер ринулся чуть ли не бегом, и я тут же потерял его из виду. Чемодан был чертовски тяжелый, я поставил его на перрон и с тревогой глянул в ту сторону, куда должны были подать паровоз, но нигде не заметил красной фуражки начальника станции, видно, до отъезда и в самом деле оставалось еще порядочно времени. Несколько успокоившись, я повернул голову и взглянул на вагон, перед которым стоял, — все его окна были закрыты, за исключением одного, в котором я увидел офицера вермахта; он стоял, высунувшись из окна, в накинутом на плечи пальто и, опираясь локтями на опущенную раму, с интересом наблюдал за бурлившей на перроне толпой. Когда я увидел его лицо, на мгновение обращенное в мою сторону, меня охватило странное, похожее на ревность чувство; впрочем, то была не ревность, а нечто совсем другое, я подумал, что если бог существует, то он дал этим людям такие лица только за тем, чтобы они демонстрировали их всем покоренным и истерзанным народам Европы, — у него было исключительно красивое лицо, к тому же удивительно мужественное и серьезное, и при этом совершенно лишенное той холодности и презрительного высокомерия, каким офицеры оккупационных войск так охотно перед нами щеголяли. Майор, которого я так упорно рассматривал, видимо, почувствовал мой взгляд и еще раз посмотрел в мою сторону. Я тотчас отвернулся, ибо по опыту знал, что это могло вызвать самую неожиданную реакцию — нам, рабам, не разрешалось слишком долго смотреть в глаза нашим поработителям, это могло плохо кончиться. Тут я услышал окрик Монтера — он бежал ко мне по перрону — и, схватив чемодан, двинулся ему навстречу.
Вдруг толпа заволновалась, среди пассажиров началась дикая паника, в первый момент я даже не мог понять, что случилось, мне пришлось остановиться, чтобы не потерять из виду Монтера, но как только схлынула первая волна бегущих, услышал лай полицейских собак и гортанные возгласы жандармов, окруживших перроны и всю территорию вокзала. Я понял, что происходит, и, с отчаянием оглядевшись вокруг, увидел вдалеке людей Монтера, пробиравшихся в мою сторону в обезумевшей от страха толпе, увидел их побледневшие и встревоженные лица; протиснувшись сквозь толпу, ребята остановились неподалеку от того места, где стоял я, у полотна, на другой стороне перрона, но ничем не могли мне помочь, положение казалось безнадежным, похоже было, что мы все попались — Монтер, я и эти парни. Полиции на вокзале становилось все больше и больше, теперь уже охранялся каждый проход, а так как я торчал на месте, меня непрестанно толкали бежавшие в разные стороны пассажиры; я искал взглядом стройную фигуру Монтера, вот он появился — выбравшись из толпы, запыхавшийся и бледный от волнения, он устремился ко мне и быстро произнес:
— Пошли скорее, Хмурый. Ворон уже в купе. Мы должны во что бы то ни стало избавиться от этого груза. Если заставят раскрыть чемодан — все пропало.
— Сегодня не должно было быть облавы! — бросил я со злостью. — Ведь ты сказал, что сегодня облавы не будет.
Монтер беспомощно пожал плечами.
— У меня была точная информация. Но с ними никогда ничего неизвестно.
Он взял у меня из рук чемодан и решительным шагом двинулся вперед, я последовал за ним, но не прошли мы и нескольких метров, как я заметил, что жандармские патрули проверяют и багаж находившихся на перроне пассажиров, задерживая тех, кто пытался прорваться за кордон полицейских. Я схватил Монтера за плечо:
— Послушай, друг. Здесь нам не пройти, надо поискать другой путь.
Монтер посмотрел на меня рассеянным взглядом:
— Где? Через минуту то же самое будет и с другой стороны. Они окружили весь вокзал.
Однако мы вернулись и снова очутились в той части перрона, где стояли почти пустые вагоны с белыми табличками, на которых виднелась надпись «Nur für Deutsche — Nur für Deutsche — Nur für Deutsche».
— Постой! — проговорил я быстро. — У меня есть идея. Я знаю, что надо сделать.
Монтер опустил чемодан на землю, я снова заметил среди мечущихся в панике пассажиров его ребят, непрерывно сновавших невдалеке от нас, заглянул в открытое окно вагона, в котором видел офицера вермахта, но сейчас там было пусто, я решил, что майор, наверно, вышел на этой станции, но тут же увидел его у газетного киоска. Он повернулся и с пачкой иллюстрированных журналов под мышкой направился к вагону; наши взгляды встретились, и на лице майора мелькнула улыбка — похоже было, что паника на вокзале очень забавляла его, — я ответил ему многозначительной улыбкой и кивком головы дал понять, что знаю, в чем дело, — мне пришла в голову мысль, что он принял меня за проезжего немца, и на душе стало сразу легче. Майор вошел в вагон, схлынули последние пассажиры, и перед нами оказалось пустое пространство перрона, по которому медленно направлялся в нашу сторону жандармский патруль из трех человек. Я взглянул на Монтера — он был спокоен, обе руки держал в карманах пальто, я знал, что в этот момент он так же, как и я и как его парни, которые, готовые ко всему, стояли поблизости, лихорадочно сжимает рукоятку пистолета. По всей вероятности, если жандармы подойдут к нам и прикажут открыть чемодан, Монтер выстрелит первым, теперь мы уже не могли двинуться с места, это вызвало бы еще большее подозрение и привлекло бы к нам особое внимание полиции. Жандармов отделяло от нас всего каких-нибудь тридцать метров, они смотрели на нас — тогда я взял чемодан и протянул руку Монтеру.
Монтер нервно заморгал, он сразу догадался, что я намерен предпринять, лицо его дрогнуло, но он спокойно протянул мне руку.
— То, что ты хочешь сделать, — очень рискованно.
— Подскажи мне лучший выход.
— Проклятие!
— Если я не войду в этот вагон, нас всех схватят.
— Да.
— Попробую. Может, удастся. Пока что иного выхода не вижу.
Жандармы находились уже метрах в двадцати от нас, с каждой секундой они приближались все ближе и ближе, однако нам следовало подождать, пока они подойдут еще ближе; в этой обстановке следовало проявлять полное спокойствие и хладнокровие — задача нелегкая, но тем не менее никак нельзя было обнаружить, как важно для нас избежать этой встречи, поэтому мы ни в коем случае не должны были ни спешить, ни нервничать. Меня била лихорадка, и когда я снова обратился к Монтеру, мой голос так прерывался и дрожал от волнения, что я едва мог говорить.
— Когда ты едешь в Берлин?
— Завтра.
— Праздник проведешь с семьей?
— Да.
— Жаль, что мы не можем поехать вместе.
— Я тоже об этом жалею.
— Надеюсь, мы еще встретимся.
— Позвони мне завтра.
— Но ты ведь должен будешь уехать.
— Да, завтра вечером.
— Я позвоню в «Какаду».
— Во сколько?
— Давай договоримся.
— Лучше утром. Скажем, часов в одиннадцать.
— Отлично.
— Я буду ждать звонка. В это время я обычно всегда дома.
— Прекрасно. Я непременно позвоню, лишь бы поскорее соединили.
— Но ведь завтра праздник.
— Я, может быть, буду занят…
— Понимаю. Но если удастся, все-таки позвони.
— Да, да, непременно позвоню.
Я взглянул на вагон, в который должен был сесть. В открытом окне снова показался стройный офицер; он посмотрел на меня, потом бросил взгляд на приближающихся жандармов и улыбнулся, видимо, решил, что я немец, — ну что ж, тем лучше, жандармы уже были в нескольких шагах от нас; Монтер внешне был спокоен, и только по глазам его было видно, что нервы у него напряжены до предела, он отпустил мою руку и громко сказал:
— Передай привет Монике. И скажи ей, что Вилли прислал мне письмо.
— Да. Спасибо. Я передам ей от тебя привет.
Жандармы уже почти подошли к нам, когда Монтер щелкнул каблуками и попрощался со мной, выбросив руку вперед; они медленно проходили мимо нас, и я очень отчетливо видел их каменные лица, их руки, сжимавшие приклады автоматов; они миновали нас, я взял чемодан и, садясь в вагон, все еще слышал нестерпимый, режущий ухо ритмичный топот их тяжелых, подкованных гвоздями сапог; не поворачивая головы, я одним рывком втащил в вагон свой чемодан и оказался в коридоре рядом с улыбающимся майором, который вежливо открывал передо мною дверь в купе.
IV
Сочельник: в поездеИтак, мне еще раз повезло в этой странной игре, где наименьшей ставкой была чужая жизнь, а наибольшей — собственная. Не раз я уже разыгрывал партию в свою пользу, прибегая даже к мистификации, от которой никогда не отказывался, если меня к этому вынуждал противник и создавшееся положение, но всегда отдавал себе отчет в том, что игра только началась и, в зависимости от обстоятельств и удачи, либо я ее выиграю, либо, что также не было исключено, вообще не встану из-за стола, ибо мои партнеры не любили проигрывать, а если вдобавок они вовремя сообразят, что я игрок, которого разыскивают все полицейские службы страны, то нелегко мне будет бросить эту недоигранную партию, инициатором которой был я сам.
