— Разрешите доложить? — спросил он тихо, точно боялся вспугнуть думы командира.
— А, это ты, Макарыч… Наконец-то. Ну, что там нового? — Джангильдин стряхнул усталость, полез в карман за кисетом. — Да ты садись, вижу, что еле на ногах держишься.
Вновь прибывший грузно уселся на стул, так что половицы скрипнули, и, разгладив чёрные с проседью усы, принялся неторопливо докладывать:
— Из основных опорных пунктов белые выбиты. Центр в наших руках. Работа почты, телеграфа, телефонной станции возобновилась. Остатки банды Маркевича отступили в степь, если этот драпмарш можно назвать отступлением. Прочёсывание города заканчиваем. Взаимодействие с местными частями и рабочими дружинами имеем полное. Одним словом, Советская власть в Астрахани восстановлена.
— Хорошо. Кравченко, разыщи Шпрайцера и скажи ему, пусть размещает людей на отдых. Занимайте любые обывательские дома. До завтра. А завтра займём под казармы те, которые выделит нам Совет. Штаб будет пока здесь. Я надеюсь, что хозяин на нас не обидится.
— Конечно, — поспешно отозвался Даниил Аркадьевич.
— Особые происшествия?
— Не обошлось и без особых, — отозвался Макарыч. — Неожиданно встретили сопротивление там, где его, казалось бы, и не могло быть.
— Точнее.
— Я, товарищ командир, в этих азиатских штуках не слишком сведущ, но наши ребята, которые из тутошних, называют опорный пункт, что возле базара, караван-сараем…
Джангильдин в удивлении приподнял левую бровь.
— Ну, ну, Макарыч…
— Вышли, значит, мы к базару. Прочесали слегка, на всякий случай, рундуки и лавки — тишина полнейшая. Сидят, видно, купчишки на своих товарах и трясутся. А тут, уже на самой окраине, из-за глиняного сырцового забора как хлестнёт пулемёт. Наши, понятно, залегли — голову не поднимешь, а он всё лупит и лупит. Судя по всему, заранее пристрелялись, черти. Потом, чуток попозже, и из винтовок стали постреливать. Что, думаю, за напасть? Тут, на счастье, наш военрук рядом оказался, Волков. Пока я соображал, что предпринять, он уже успел выслать отряд бомбистов в тыл… Повалялись мы таким манером минут пятнадцать на брусчатке, а потом слышим за стеной: ух, ух, — наши, значит, гранатами ударили. Смолкло всё. Поднялись мы в атаку и заняли этот чёртов караван-сарай почти без выстрела.
— И кто же там оказался?
— Да разный народишко, товарищ Джангильдин, всё больше люди восточные, по-русски разумеют плохо. Одно твердят: негоцианты мы, дескать, и к политике никакого отношения не имеем.
— А стрелял кто?
— Того, кто стрелял, уже нет. Убило его в перестрелке.
— Русский?
— В том-то и дело, что нет. Такой — в халате, с этим самым на голове, вроде бы с полотенцем.
— В чалме?
— Во-во, и ребята говорят, что в чалме.
— А пулемёт?
— Пулемёт «шош», иностранной марки.
Джангильдин резко поднялся, разогнал складки на гимнастёрке и, подойдя вплотную к собеседнику, спросил:
— Ты понимаешь, Макарыч, чем это пахнет?
— Понимаю, — согласно кивнул головой Макарыч, — но не все. Думаю, что понял бы больше, если бы что-то смог уразуметь из этих каракуль. Вот, нашли в поясе убитого.
Джангильдин жадно схватил небольшие продолговатые листки тонкой рисовой бумаги и наклонился к лампе. Через минуту вздохнул разочарованно:
— Здесь на фарси, арабской вязью, а я в этом деле не силён. Вот тюркскую группу языков знаю: и казахский, и киргизский, и узбекский, с татарами легко могу договориться, с турками, а бухарщину эту постичь не довелось.
Собеседники умолкли, раздумывая, что предпринять дальше, как вдруг совершенно неожиданно подал голос Даниил Аркадьевич:
— Простите, господа, то есть я хотел сказать, товарищи, но мне думается, что… Может быть, я несколько бессвязно изъясняюсь?
— Продолжайте, товарищ, — кивнул головой Джангильдин и впервые взглянул на учителя с заинтересованностью. — Как ваше имя, отчество, кстати?
— Учитель местного реального училища Даниил Аркадьевич Рябинин.
Миша заметил, как босые пятки отца неожиданно коснулись друг друга, словно он пытался щёлкнуть воображаемыми каблуками.
— Мы слушаем вас, Даниил Аркадьевич.
— Видите ли, в чём дело, — продолжал, волнуясь, Рябинин-старший. — Лично я в фарси не очень силён. Моя специальность — русская словесность, но сын мой Михаил… Миша, пойди сюда. Так вот, сын мой, как я полагаю, весьма силён в персидском, и смею надеяться, смог бы вам помочь выйти э-э-э… из затруднительного положения.
— Вот и прекрасно, — по-доброму улыбнулся Макарыч. — На ловца, как говорится, и зверь бежит. Ну-ка, юноша, потешьте нас своим умением. Надо же, такой молодой, а уже с этакими закорюками управляется!
Миша подошёл к столу, взял из рук Джангильдина письмо и придвинул к себе лампу.
— Да, это, несомненно, фарси, — сказал он, пробежав несколько строк. — Отец, правда, преувеличил мои познания, но думаю, что с этим текстом я справлюсь. — Он уже хотел было начать перевод, но тут вдруг увидел в конце ослепительно белой страницы ярко-алое пятнышко, и руки его вздрогнули. — Кровь…
Макарыч понимающе кашлянул в кулак.
И Миша начал читать:
— «В город Оренбург.
Его благородию господину Межуеву.
Через доверенное лицо направляю вам письмо на имя эмира Алим-хана, которое прошу переправить в Бухару по имеющимся у вас каналам связи.
Надеюсь, что тесное сотрудничество наших ведомств будет, как и прежде, приносить нам обоюдную пользу.
Всегда готовый к услугам
Камол Джелалиддин».
— Это приписка, что ли, — пояснил Миша. — А главный текст вот здесь, на большом листе.
«Его Высочеству повелителю Благородной Бухары эмиру Сеид-Мир-Алим Тюря-Джаку.
Недостойный ваш раб, для которого величайшая честь стать прахом у ваших ног, со смирением и покорностью доносит.
Дела нечестивых большевиков в Оренбургском крае, Киргизской Орде и землях Северного Прикаспия приходят в упадок. Заботами аллаха господин атаман Дутов прочно утвердился в Оренбурге. Падение Астрахани — дело ближайших дней. Таким образом, всякая возможность для большевиков деблокировать Туркестан окончательно утрачена.
Учитывая столь благоприятное стечение обстоятельств, заклинаю ваше высочество проявить так свойственную вам твёрдость духа, политическую мудрость и стремление положить все силы на процветание Благородной Бухары, с тем, чтобы вместе с нашим великим союзником раз и навсегда покончить с чумой большевизма и избавить священную землю мусульман от пагубного влияния нечестивых кафиров.
Настало время, ваше высочество, свершить то, чего когда-то не смог свершить ваш славный предок эмир Музаф-фар (мир праху его). И да будет ваше имя возвеличено в веках, да прославятся дела ваши во всём мусульманском мире.
Джихад. Вот то средство, с помощью которого мы исцелим поражённую болезнью землю. И пусть зелёному знамени пророка и доброму оружию вашему способствует успех.
Да падёт кровь на головы неверных!
Припадаю к стопам вашей милости. Ничтожный раб Вашего высочества
Камол Джелалиддин».
— Здорово закрутил, сучий потрох, — первым нарушил молчание Макарыч. — Это ж надо, какой златоуст выискался! «Припадаю к стопам»… «Падение Астрахани — дело ближайших дней»… А шиш не хочешь?
— Подожди, не горячись, — прервал его Джангильдин. — Тут нужно разобраться, что к чему. Великий союзник… Ну, это понятно — англичане. Без этого «великого союзника» ныне эмир бухарский ни на шаг. А вот что это за Музаффар там вынырнул? Кто такой? Почему он его поминает?
— Музаффар? — Миша напряг память. — Музаффар… То, что он был когда-то эмиром, не вызывает сомнений. Но когда? Дайте подумать… Ах вот это какой Музаффар!.. Теперь вспомнил точно. В 1866 году он пытался взять Ташкент, выбить оттуда довольно-таки малочисленный русский гарнизон.
— И…
— Был разгромлен наголову. Именно на этот случай и намекает Джелалиддин…
— Подожди… подожди, — вскочил со стула Макарыч. — Выходит, что астраханский шпион эмира натравляет его высочество на ташкентских рабочих. Иди, мол, режь, время приспело. Помощи Ташкенту ждать неоткуда. Врёшь, подлая душа. А мы здесь зачем? Я правильно говорю, товарищ Джангильдин?
— Правильно, Макарыч. Прогадал шпик: и Астрахань не пала, и сам он погиб, и мы пришли сюда. По всем швам его планы разлезаются.
— Простите, — вдруг вмешался в разговор Даниил Аркадьевич. — Я не стратег, но чем вы можете помочь Ташкенту? От Астрахани до этого города, как говорил полковник Скалозуб, дистанция огромного размера.
— Знаете что, товарищ учитель, — слегка обиделся Макарыч, — мы вас уважаем и за помощь благодарим, но вашего знакомого полковника авторитетом признать не можем. Мы этих полковников били, бьём и ещё, даст бог, не одного к праотцам спровадим.
